Загрузка...Вопросы о моральных качествах поведения в конечном счете замыкаются на проблеме взаимоотношения поведения и морального сознания, которая широко обсуждается в этической литературе.
В сущности самое общее научное решение этой проблемы известно: поскольку человеческая деятельность отличается сознательным полаганием целей и выбором средств их достижения, постольку поведение людей включает в себя в качестве своего существенного элемента также деятельность сознания.
Поэтому, как уже упоминалось, бессмысленно говорить о человеческом поведении вне его связи с деятельностью сознания. Поскольку эта последняя через практические действия направлена на осуществление определенных изменений во внешнем предметном мире или в самом человеке, то столь же бессмысленно рассуждать о деятельности сознания в виде некой автономной, замкнутой внутри себя системы или структуры.
Правда, может показаться, что положение о непосредственной связи морального сознания с практической деятельностью легко опровергается фактом существования нравственного воображения, когда самые разнообразные моральные коллизии как бы «проигрываются» в сознании (скажем, писателя, да и любого человека), не получая при этом никакого «опредмечивания» в поступках. Человек может, допустим, представить, помыслить по причине неутоленной потребности в мести за нанесенную обиду какое угодно зло своему недругу, однако никому не придет в голову вменить это ему в вину, если мстительные планы не получили воплощения в реальных действиях. Тем не менее данный аргумент при более пристальном его рассмотрении не опровергает выдвинутого положения о непременной связи морального сознания с поведением. Во-первых, деятельность даже самого буйного воображения генетически порождается чужими или собственными, предшествовавшими ей поступками, а в более широком плане — всем духовно-практическим опытом общества, усвоенным данным индивидом, ибо только из него воображение может черпать «конструктивный материал» (мыслительный, образный и чувственный) для своих, пусть самых фантастических, построений. Во-вторых, деятельность нравственного воображения конкретного индивида, если она создает комплекс устойчивых представлений, получивших внутреннее субъективное одобрение или согласие, рано или поздно проявится в поступках. Или, наоборот, если продукты деятельности воображения вследствие их субъективного неодобрения или неприятия отбрасываются индивидом, если они только как бы «оттеняют» его положительные нравственные установки и ценностные ориентации, эта деятельность воображения способна удержать человека от дурных поступков. Отказ от свершения недоброго действия — это тоже своего рода хороший поступок. Что же касается моральной фантазии художника, то она находит непосредственный выход в практику, воплощаясь в его образных творениях.
Безусловно, сознание обладает внутренней структурой, относительно самостоятельной в своей архитектонике. Это позволяет в определенных научных целях вычленять сознание или его отдельные элементы в качестве самостоятельных объектов исследования. Но возможность подобного абстрагирования вовсе не означает, что сознание в действительности существует независимо от поведения, до него, рядом с ним или над ним. Тем более нелепо, как это делают создатели спекулятивно-идеалистических схем, объявлять сознание единственной данной в «опыте» или «до опыта» реальностью, что служило для них поводом замкнуть анализ морали исключительно в границах морального сознания, которое как вместилище «должного» противопоставлялось «сущему» поведению людей. Вне поведения нет морали, иначе пришлось бы допустить существование каких-то моральных феноменов в качестве неких идей, ценностей, императивов, имеющих не зависящее от людей бытие. Если под поведением понимать всю социально значимую деятельность людей, то оно представляет собой неразрывное единство материального и духовного, объективного и субъективного, общественного и личностного.
В истории общественной мысли поведенческий аспект нравственности был представлен преимущественно в сочинениях философов-материалистов, этические воззрения которых опирались на данные естественных наук и эмпирической психологии (например, в античной философии— в поэме Лукреция, а в Новое время — в трактате Ламетри о «человеке-машине»), В дальнейшем, если иметь в виду немарксистскую философию, эта линия нашла свое продолжение в разновидностях современного «натурализма», например в некоторых ответвлениях психоанализа, психологии бихевиоризма, в апробативной этике, эволюционной этике, отчасти в этологии, когда ее выводы распространяются на поведение людей.
Следует отметить, что в прошлом проблемой взаимосвязи сознания и поведения занимались не философы, для которых предметом размышления выступает «весь мир», а преимущественно психологи, т. е. представители науки, которая имеет своим предметом сознание. Именно психологи, по крайней мере в некоторых основных направлениях этой науки, изучали (или пытались изучать) сознание человека в неразрывной связи с его поведением. И это не случайно. Преследуя свою практическую конечную цель — лечение душевных болезней, психологи и психиатры не могли поступать иначе, как только исследовать психику в единстве с поведением, в его норме и в патологии. Чисто интроспективный метод (самонаблюдение) мало что мог дать по причине ничтожной репрезентативности сведений, полученных от наблюдения психики одной-единственной человеческой особи — самого себя. Психика же других людей, процессы, в ней происходящие, могут изучаться только опосредованно, через внешнее наблюдение поведенческих актов. Отчасти по этой причине поведение человека, как и животных, изучено и описано более или менее глубоко, детально главным образом в психологических науках. Даже современная психология, располагающая весьма совершенными техническими средствами для наблюдения (измерения) отдельных психических процессов, может исследовать явления психики только посредством наблюдения их внешних проявлений в поступках и действиях человека, в том числе речевых, стремясь таким способом установить причинные, функциональные и другие связи между процессами в сознании и поведенческими актами.
Но суть дела состоит не только и не столько в средствах и способах наблюдения: научная психология принципиально настаивает на единстве деятельности сознания и поведения человека. В зависимости от мировоззренческих позиций представителей той или иной школы или направления в психологии проблема взаимосвязи сознания и поведения людей трактовалась по-разному.
В истории психологии известны влиятельные в свое время концепции, принципиально отрицавшие связь сознания с поведением, замыкавшие психику в границы «непосредственного опыта субъекта», т. е. ощущений и восприятий как доступных наблюдению психических объектов, вследствие чего единственным средством наблюдения выступала интроспекция. Таковой была, например, психология «непосредственного опыта» В. Вундта и его школы, структурализм Э. Титченера и его последователей, теория «интенциональных актов сознания» Ф. Бреитано, психологическая концепция Вюрцбургской школы (О. Кюльпе, К. Марбе и др.). Хотя представители этих направлений в психологии и оперировали терминами «деятельность» и «действие», они квалифицировали их исключительно как «умственные действия», как элементы или акты сознания, вследствие чего единственно возможным для них был интроспективный метод.
К тому же типу теорий относится гештальтпсихология (М. Вертгеймер, В. Келер, К. Коффка), которая, правда, противопоставляла чистой интроспекции метод объективного наблюдения поведения. Известны проводившиеся с помощью этого метода опыты Келера над обезьянами. Тем не менее она также представляла сознание составленным из спонтанно возникающих целостных образов ситуации, «психологических полей», свободных от какой бы то ни было внешней детерминации — физиологической и социальной. Строго говоря, сюда же должна быть отнесена и теория психоанализа (3. Фрейд, К. Хорни, Э. Фромм и др.), которая, признавая детерминированность поведения бессознательными побуждениями, некой «психической энергией», в то же время отрицала физиологическую и тем более социальную обусловленность сознания и его элементов, а также обратную детерминацию психики поведением.
В истории психологии широко представлены и такие направления, в которых утверждалась внешняя обусловленность психики, ее непосредственная связь с поведенческими актами, а также с явлениями действительности. Но эти связь и обусловленность мыслились в границах естественнонаучного мировоззрения как детерминированность психических феноменов биофизиологическими процессами в организме, как рефлекторные связи «раздражение — реакция», выступающие средствами приспособления организма к внешней среде. Иногда из связи «действительность — поведение» принципиально исключается деятельность сознания, как это имеет место в бихевиоризме (Э. Торндайк, Д. Уотсон, Р. Иеркс, К- Лешли, Э. Толмен, Б. Скиннер и др.), который представляет сознание в виде непознаваемого «черного ящика».
Хотя представители этого направления внесли определенный вклад в науку, выдвинув на первый план методы объективного наблюдения, все же и они не дали и не могли дать научного объяснения взаимосвязи сознания и поведения человека, потому что, как правило, игнорировали деятельность сознания, опосредующую связь между действительностью и поведением, а также— и это главное — социальную детерминированность и поведения, и сознания людей. Правда, в некоторых направлениях «социопсихического детерминизма» (П. Жа-нэ, О. Мид), в «социобихевиоризме» (Б. Скиннер) предпринимались попытки социально-детерминистического истолкования поведения, но все же в большинстве своем представители этих направлений не выходили за границы понятий и терминов социальной психологии или «технологии поведения» в аспекте теории рефлексов. Именно в разработке «теории технологии» Б. Скиннер видит выход из кризиса буржуазной формалистической этики, в которой в течение длительного времени господствовали метафизические концепции неопозитивизма и идея создания «новой морали», якобы призванной спасти современное буржуазное общество от безнравственности.
Для создания «новой морали» и ее теории, по мнению Б. Скиннера, надо исследовать реальное поведение людей при помощи научных методов, инструментов познания, аналогичных тем, которые применяются в естест-венных науках. Необходимо изучить не субъективные цели, чувства, побуждения, что было свойственно «донаучной» философской этике, а объективные причины того или иного типа поведения, условия, в которых оно имеет место. Для этого надо связывать поступки как своеобразные реакции с условиями окружения, минуя опосредующую деятельность сознания, разума, т. е. нужно рассматривать поведение чисто «оперантно».
Практическую ценность такого метода изучения Б. Скиннер видит в том, что он дает возможность манипулировать и средой, и поведением людей. Исключение из структуры человеческого поведения всей сферы сознания позволяет ему упрощенно изображать различные стороны моральной деятельности. Так, справедливо критикуя традиционные (идеалистические, волюнтаристские в своей основе) теории «свободной воли», «свободы воли», «волеизъявления» и т. п., он развивает концепцию, согласно которой любой поведенческий акт имеет причины, заложенные во внешнем окружении человека, и потому, полагает он, этот акт не свободен. Свобода, как ее понимали представители традиционной философии морали, есть фикция, иллюзия, обусловленная незнанием причин и негативно подкрепляемая стремлением избежать внешних принудительных воздействий.
Субъективное переживание достоинства также связано с незнанием причин, положительно стимулирующих поведение: в случае одобряемого поведения чем больше человек мнит себя независимым от внешних факторов, тем больше он приписывает заслуги себе, своей воле, разуму и т.д. Как видим, считая поведение людей причинно обусловленным, Б. Скиннер приходит к выводам, прямо противоположным выводам марксистской этики: для него свобода есть выражение незнания причин; для марксизма познание причин, необходимости есть существенное условие свободы.
Механистическое понимание поведения особенно ярко выступает в истолковании Скиннером роли наказания в воспитательном процессе, в формировании поведения: наказание, считает он, ведет не к развитию морального сознания, в результате чего индивид становится менее склонным к плохим поступкам, а приучает человека избегать наказания по методу проб и ошибок; у него возникает надлежащая форма поведения в виде привычных реакций на неприятное отрицательное «подкрепление». Задача нравственного воспитания, по Скиннеру, негативная: не учить добру, а отучать поступать плохо посредством контроля над обстоятельствами среды и через них над поведением, т. е. не посредством «изменения умов», а путем манипуляции обстоятельствами, воздействующими на поведение людей, и также, возможно, путем изменений в генофонде человечества. Поэтому естественно, что Скиннер не рассматривает самонаблюдение как средство контроля или самоконтроля над поведением. В качестве определенного «репертуарного» комплекса поведенческих актов человеческое существо, полагал Скиннер, в принципе не отличается от животного и даже от машин. Он считает возможным говорить только о сложности комплекса или о том, что человек «создает такой тип социального окружения, который принуждает его поступать морально».
Известно, что Скиннер экспериментировал над животными (крысами, голубями) и переносил результаты своих наблюдений на поведение людей. Не случайно основанная на этологии, зоопсихологии, рефлексологии «бихевиористская инженерия» Скиннера была подхвачена сторонниками теории и практики так называемой модификации поведения, т. е. управления психикой людей посредством выработки у них желательных условных рефлексов путем воздействия наркологических веществ или радиотехнических устройств. Само название главной книги Скиннера «По ту сторону свободы и достоинства» явно перекликается с названием книги Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла», и его теория механического, искусственного управления поведением была квалифицирована даже некоторыми буржуазными авторами как реанимация нацистской идеологии, «психофашизма в маске», поскольку в ней полностью отрицалась политическая и всякая иная свобода лич ности; она заменялась управлением поведением масс людей якобы на благо им самим. Спрашивается, однако, кто будет управлять и в каких целях? Либеральные этики с полным основанием определили «технологию поведения» Скиннера и его последователей в США как теорию «зловещую» и антигуманистическую. Прогрессивные этики считают, что господствующие ныне в США два основных этических направления — скиннеризм и «ситуационная этика» — равно отражают глубокий кризис морали и этики. В первом предлагается превратить человека в марионетку, послушно исполняющую чуждые ей цели; во второй делается попытка подчинить произволу сильных мира сего выработанные обществом моральные ценности и нормы.
Подведем краткий итог сказанному о взаимосвязи морального сознания и поведения, как она представлялась в истории буржуазной психологии. В общем в ней человек не рассматривался как социобиопсихическое существо, т. е. в единстве социальной, биологической и психической детерминации его поведения (при доминирующем значении социальной), вследствие чего проблема взаимосвязи сознания и поведения не могла быть решена последовательно научно. Только психологии, опирающейся на марксистское учение о человеке и его социальной сущности, удалось преодолеть указанные односторонности. Положив в основу научное понимание человеческой деятельности во всем многообразии ее проявлений и связей, марксистская психология успешно решает проблему взаимоотношения поведения и сознания.
Идея единства сознания и внешнего поведения человека получает основательную аргументацию и разностороннюю (в том числе экспериментальную) разработку в советской психологической науке и педагогике. В трудах Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштейна, А. П. Леонтьева, Б. Г. Ананьева, Д. Б. Эльконина, Л. И. Божович, Д. Н. Узнадзе и других советских психологов на первый план выдвигается деятельность как опосредующее звено между человеком, его сознанием и внешним предметным миром. Научное постижение самой отражательной функции сознания невозможно без исследования человеческой деятельности и ее структуры. Человеческое сознание, пишет А. Н. Леонтьев, можно понять только «как субъективный продукт, как преобразованную форму проявления тех общественных по своей природе отношений, которые осуществляются деятельностью человека в предметном мире». В этом «продукте запечатлевается не образ, а именно деятельность-— то предметное содержание, которое она объективно несет в себе». Поэтому, подчеркивает А. Н. Леонтьев в другой работе, чтобы понять сознание человека, «нужно рассмотреть, как складываются жизненные отношения человека в тех или иных общественно-исторических условиях и каково то особое строение деятельности, которое данные отношения порождают. Нужно, далее, рассмотреть, как вместе с изменением строения деятельности человека меняется и внутреннее строение его сознания».
Приведенные положения о неразрывной связи сознания и поведения, структуры сознания и структуры деятельности, в которую это сознание органически вплетено, безусловно, можно распространить и на взаимосвязь морального сознания и поведения. Конечно, в отличие от психолога этик не имеет возможности ставить эксперименты для получения ответов на свои вопросы. Но и он может, опираясь на данные общей и социальной психологии, теории индивидуального развития человека, на наблюдения педагогов, на результаты конкретно-социологических исследований нравов различных групп населения, судить с той или иной степенью достоверности о нравственном сознании людей, лишь наблюдая их поведение. Например, С. Л. Рубинштейн писал: «Значительность личности определяется не столько свойствами, которыми она, взятая сама по себе, обладает, сколько значительностью… тех реальных дел, которые она благодаря им осуществляет». С этой точки зрения ситуация, которую нарисовал М. Твен в фантастическом рассказе «Путешествие капитана Стромфильда па небеса», воспринимается как простой анекдот или шутка.
Оказывается, в «небесной иерархии» душ умерших каждой отводится свое место, причем авторитет или престиж зависят не от того, какие деяния человек совершил при жизни на земле, а от того, какие дела он не совершил, но мог бы совершить по своим задаткам.
По этому признаку величайшим полководцем всех времен и народов была признана душа человека, который в своей земной жизни был безвестным сапожником, а Александр Македонский и другие полководцы удостоились чести быть у него в подчинении. Конечно, такое воздаяние — не за дела, а лишь за способность совершить их — не может служить принципом оценки поступков и личностей. По реальной социальной ценности задатки (способности, наклонности и пр.), которые не проявились в действии, не стали «социальными фактами», вообще не имеют ни положительного, ни отрицательного значения.
Мысль о том, что нравственное сознание существует только в контексте поведения и что о моральном сознании людей можно судить, исходя из наблюдения за их поступками, довольно широко представлена в философских учениях прошлого. Она поддерживалась теми мыслителями, которые пытались объяснять мораль, исходя из «природы вещей», из «природы человека», из потребностей общества, государства. Так, Аристотель полагал, что человеческое бытие заключается в деятельности и осуществляется в поступках людей. Хорошие качества человека, пока они не проявились в действиях, безразличны для окружающих, подобно тому как на олимпийских состязаниях награждается не тот, кто сильнее, а тот, кто победил в состязании. Кто думает, что может стать нравственным, только рассуждая о нравственности, так же не может стать им, как не может стать здоровым больной, который внимательно слушает врачей, но не следует их предписаниям на деле. Совершенный человек — добродетельный человек, но добродетель есть умение избрать надлежащий поступок. Человек может считать себя справедливым, только творя дела справедливые, а иначе у него нет к тому достаточных оснований.
К. Маркс считал заслугой Гегеля то, что «он современной морали указал ее настоящее место». Ф. Энгельс также видел главное достижение Гегеля в области теории нравственности в том, что он показал историческую и социальную законосообразность развития морали, а также связь нравственности с другими сторонами общественной жизни. Помимо того Гегель придавал решающее значение общественной нравственности, а не моральному сознанию индивида. Определив исторический прогресс как прогресс в сознании свободы, Гегель подчеркивал в лекциях по философии истории, что этот прогресс осуществляется путем снятия противоречий в человеческой деятельности.
Сравнивая этику Гегеля с этикой Фейербаха, который исходил в понимании нравственности из абстрактной «сущности человека», Ф. Энгельс с полным основанием писал: «И здесь нас опять поражает удивительная бедность Фейербаха в сравнении с Гегелем. У Гегеля этика, или учение о нравственности, есть философия права и охватывает: 1) абстрактное право, 2) мораль, 3) нравственность, к которой, в свою очередь, относятся: семья, гражданское общество, государство. Насколько идеалистична здесь форма, настолько же реалистично содержание». Поэтому нет ничего удивительного в том, что Гегель, который рассматривал нравственность во всем контексте общественной (государственной) деятельности, подчеркивал, что «действительное моральное сознание есть сознание, совершающее поступки», что вообще человек есть не что иное, как ряд его поступков. Старая французская пословица гласит: «Стиль — это человек». Эту поговорку можно перефразировать: «человек — это стиль», подразумевая стиль его мышления, а главное — поведения.
Великий русский гуманист и демократ В. Г. Белинский высказывал твердое убеждение в том, что о нравственности людей следует судить прежде всего по характеру их взаимных отношений, как они выступают в их практическом поведении, а не по тому, как человек рассуждает о нравственности или какого учения о морали он придерживается.
Критерий практики, т. е. социальной ценности поведения, тем более оказывается важным, когда речь идет о поступках исторических деятелей, чьи решения и действия, даже если они побуждаются самыми благими намерениями, могут иметь отрицательные последствия для многих людей. «В истории,— с иронией отмечал Д. И. Писарев,— есть очень много услужливых медведей, которые очень усердно били мух на лбу спящего человечества увесистыми булыжниками; однако смешон и жалок был бы тот историк, который стал бы благодарить этих добросовестных медведей за чистоту их намерений».
Стало быть, мнение в том, что нравственность— это не только форма или свойство сознания, но и непосредственное свойство поведения, было в истории философской мысли не таким уж редким и необычным. Это мнение поддерживается и марксистско-ленинской этикой.