— философская наука, объектом изучения которой является мораль, ее природа и сущность, структура и функции, происхождение и развитие. Этикой иногда называют также нормы поведения в обществе и в отношениях с другими людьми, предписываемые особым общественным или профессиональным статусом человека.
Однажды, когда я, по обыкновению, готовился дома к очередной лекции, ко мне ворвался Эдуард — мой давнишний и хороший друг. Крайне возбужденный, он с ходу, забыв даже сказать «здравствуй», обрушил на меня лавину вопросов. Смысл их сводился к одному: почему в окружающем нас мире так много мерзости?
— Я ехал на электричке, — начал разговор Эдуард. — Утром в часы «пик» пассажиров, как всегда, уйма. В Малаховке едва поезд остановился и открылись двери, как плотная толпа устремилась к вагонам. Мгновенно были заполнены проходы, тамбуры, а люди все еще штурмовали электричку, надеясь отыскать просвет в этой спрессованной массе. И неожиданно один из пассажиров, пробивавшихся к двери, — мужчина лег сорока, с бородкой, — упал. Упал на перрон и, очевидно, ударился головой об асфальт.
И ты знаешь, люди не выпрыгнули из вагона, не подняли его, не помогли. Наоборот, они сжались теснее, чтобы быстрее закрылась дверь. И только когда поезд тронулся, я увидел, как к нему подбежали несколько человек из тех, что остались на перроне. Скажи мне, что происходит? Ведь ты занимаешься этикой, изучаешь нравы. Откуда такое равнодушие к чужому горю?
Я был поражен. Не взбудораженным состоянием моего друга, он вообще отличался экспансивностью характера, резкостью суждений и потому часто терял внутреннее равновесие. И не его внезапно проснувшимся интересом к этике, которую он раньше был склонен игнорировать. Нет, удивление мое было вызвано одним необычным совпадением.
Эдуард впервые по-настоящему приобщался к этическим размышлениям. Став свидетелем и участником драматической ситуации, когда люди своим поведением попирают те ценности, которые они же на словах исповедуют, он оказался поставленным перед проблемой: почему человек не всегда делает то, что он должен делать? Почему он рассуждает широко и гуманно, а ведет себя подчас мелко и подло? Вопросы эти приобрели для него глубоко личный смысл, и по всему чувствовалось, он решился заглянуть в свои собственные моральные бездны.
Поразительное совпадение состояло в том, что та же самая причина — конфликт между реальными правами и моральной идеологией, между безобразными поступками и красивыми словами, — которая заставила Эдуарда задуматься над вопросами нравственности, в свое время решающим образом стимулировала появление этики как науки. Отдельный человек в подобном случае, сам того не ведая, повторял путь человечества.
— Дело не в этом частном случае. Он просто высвечивает то, на что мы обычно трусливо закрываем глаза. Посмотри, что происходит в мире. Какие-то юнцы убивают взрослого человека, убивают за то, что он не дал им закурить. А ведь у него, быть может, вовсе и не было сигарет… А они, они ведь учили: человек — это звучит гордо!
Вспомним нашего профессора Бруткина — за что его выгнали? Забыл? За то, что брал деньги. Собирал их, как чеховский Ионыч, где только мог. По трешке, по пятерке — за каждую хорошую и отличную оценку брал. Можно сказать: исключение. Допустим. Хотя профессор-взяточник, если это и исключение, то исключение, друг мой, весьма многозначительное. Но те, кто давал, сотни молодых людей, как быть с ними? Тоже исключение? Какие извращенные понятия должны быть у человека, который думает, что будто бы можно купить знания, словно творог в магазине? Может, для контраста напомнить тебе, чем мучился и страдал умирающий Коперник? Он скорбел о том, что не пришлось ему в жизни увидеть планету Меркурий. И вы, вы после этого пишете о прогрессе нравов? Кто-то говорил, что моральность человека полнее всего проявляется в малом.
В большом ее можно скрыть. Неплохо сказано. Обратимся к мелочам. Побеседуй с продавцами магазинов самообслуживания, и ты узнаешь, скольких «мелочей» недосчитываются они за день. Или такая «мелочь»: часто ли ты встречаешь молодых людей, которые вскакивают, например, в общественном транспорте, чтобы уступить место старикам, женщинам? Не часто. Зато школьников, которые бегут, обгоняя и отталкивая пожилых и старых, чтобы усесться поудобнее самим, ты видишь почти ежедневно.
Как-то центральная газета рассказала историю о ревизоре. Ревизор вскрыл, документально доказал крупное хищение, совершенное двумя лицами, — бригадиром и его женой. И долго ему пришлось добиваться, чтобы их привлекли к ответственности в соответствии с законом. Добился. Чем же все закончилось? Преступников судили, признали виновными и… отпустили, а ревизора отстранили от работы. В книгах: добро торжествует, а зло наказывается. В жизни-то все наоборот…
— Позволь мне, Эдуард, прервать тебя на этом месте. Именно на фразе: «В книгах добро торжествует, а зло наказывается. В жизни-то все наоборот…» В ней, на мой взгляд, заключен и исток, и основной смысл твоего сегодняшнего морального анализа.
— Анализа? Какой, к черту, анализ, когда я не нахожу слов для возмущения!
— Да-да, анализа. Страстного, необузданного, но тем более впечатляющего и точного анализа. Ты установил очень важную этическую истину. Она состоит в том, что мораль имеет две плоскости, два измерения: с одной стороны, фактическое поведение людей, их реальные нравы, те живые нити, которые тянутся от одного индивида к другому, связывая их воедино, или, наоборот, разъединяя, а с другой — нормы и оценочные представления, которые общеприняты в обществе и образуют кодекс должного поведения.
Я бы сказал так: нравственность — это не те назидания, которые мы слышим от родителей и учителей, а прежде всего те формы общественного поведения, которые эти назидания выражают, а нередко искажают и даже скрывают. Чтобы разобраться в нравственной жизни, следует двигаться снизу вверх. При таком подходе мы сможем не только разобраться в том, почему в обществе бытуют те или иные нравы, но и в том, почему они получают ложноприукрашенное отражение в моральном сознании. Каковы силы, которые движут поведением людей и определяют состояние нравов в обществе, — вот в чем, Эдуард, надо прежде всего нам с тобой разобраться.
— «Нам с тобой разобраться…» Не надо, Матвей, дипломатии. Мне в вопросах нравственности нечего разбираться. Мое дело запутываться и ставить вопросы. Твое — распутывать и отвечать. Если бы ты пришел ко мне и спросил: что такое биоценоз, я бы разбираться с тобой в этом не стал, а посадил бы в кресло и все по порядку рассказал или дал бы в руки учебник: на, читай, что непонятно будет — объясню. Так и ты разделайся со мной.
— В этом вопросе ты, друг мой, серьезно ошибаешься. Этика — это, конечно, наука, особая область знаний, овладение которой требует профессионализации. Но она в то же время есть нечто большее. Она элемент культуры. О чем идет речь? Давай-ка начнем с одного древнего мифа. Его рассказывает древнегреческий философ Протагор в одноименном диалоге Платона.
Было время, когда уже существовала земля, но не было еще на ней живых существ. Создали их боги в недрах земли и, прежде чем выпустить на белый свет, приказали титанам Прометею и Эпиметею наделить их соответствующими способностями. Эпиметей уговорил Прометея доверить ему эту работу. И стал он распределять среди сотворенных существ способности. Одних он наделил силой, но лишил быстроты; другим же, слабым, дал он быстроту. Для различных видов животных придумал Эпиметей разную пищу: для одних злаки, для других коренья, третьих сделал хищниками. При этом устроил так, чтобы хищные существа размножались медленно, а те, кого они пожирают, были очень плодовиты. Придумал также Эпиметей для каждого вида существа защиту от стужи и зноя. Словом, постарался он, чтобы каждый вид нашел себе место на земле.
Все, казалось, делалось с умом. Но Эпиметей недаром зовется Эпиметеем. И в данном случае он остался верен своему имени. Когда Прометей пришел посмотреть на результаты работы своего брата, он увидел, что все живые существа получили те способности, которых достаточно, чтобы закрепиться на земле. Все, кроме человека. Один он остался без всего: нагой, беззащитный. Чтобы исправить оплошность брата, не дать погибнуть человеку, Прометей украл для него у богов огонь и способность к мастерству. С тех пор научились люди членораздельно говорить, строить жилища, добывать пропитание. По жили они разрозненно и поэтому не могли успешно бороться с хищниками. Когда же люди пытались собраться вместе и построить города, то у них ничего не получалось: раздоры и взаимные обиды отталкивали их друг от друга. Не было у них умения жить сообща. Тогда Зевс, чувствуя, что над родом человеческим нависла страшная угроза и он может погибнуть, послал на землю сына своего Гермеса, чтобы ввести среди людей стыд и правду и вражду сменить доверием. Спросил Гермес отца, как ему распределить стыд и правду — как все искусства или иначе. Все искусства же были распределены выборочно. И это разумно, ибо одного врача хватает на многих, кто несведущ в медицине. Так же необязательно, чтобы все были кузнецами. Зевс на это ответил, что стыд и правду надо распределить иначе: к ним должны быть причастны все. В противном случае не существовать ни городам, ни государствам.
Таков этот древний и мудрый миф. К морали причастны все. И не только так, как известный герой, который говорил прозой, сам того не ведая. Нет, и человек часто вынужден задумываться над нравственным смыслом своих поступков и вообще над вопросом о дозволенном и недозволенном. К этому он побуждается самими жизненными обстоятельствами. Возьмем, к примеру, такое явление, как риск выбора. В сказках и былинах герой оказывается на развилке дорог, каждая из которых сулит ему вещи, весьма привлекательные (красивую жену, богатство, славу и т. д.), но ему необходимо выбрать что-то одно. Подобная ситуация является отнюдь не вымышленной. Она глубоко жизненна. Человек на всю жизнь как бы обречен на муки выбора. Ребёнок, разбивший чашку, должен решить очень сложную для него задачу: сообщить об этом родителям или нет. Он хотел бы остаться честным и в то же время избежать родительского гнева. Но сделать то и другое одновременно невозможно — надо остановиться на одном… Юноша, выбирающий профессию, оказывается часто на таком перепутье, где \’каждое решение настолько же ответственно, насколько и привлекательно: продолжать ли учебу дальше или пойти на производство, что сразу обеспечит жизненную самостоятельность и материальную независимость; а если учиться, то где: там, куда влекут склонности, или в том вузе, в который проще поступить, и т. п. А сколько соблазнов уготовила жизнь человеку зрелому, самостоятельному, не перечесть! У мужчины, не чающего души в своих детях и глубоко уважающего жену, пробуждается любовь к другой женщине — как счастлив и как несчастлив этот человек! Перед весьма стесненным в материальных средствах служащим неожиданно открывается возможность получить значительную сумму, правда, для этого нужно несколько отступить от принятых на службе предписаний и правил. Риск минимальный — зато будут разрешены все денежные проблемы. Человеку, жизнь которого отравлена незаслуженной обидой, капризная судьба предоставила случай одним разом отомстить своему противнику. Всякий ли удержится от соблазна?..
Нельзя думать, будто только в критических или исключительно редких случаях возможно такое сочетание различных решений. Нет, подобными ситуациями пронизана вся повседневная жизнь современного человека. Возьмем хотя бы тот случай, который послужил поводом для нашей беседы. Человек выпал из электрички; для тех, кто в вагоне, броситься помочь ему — значит опоздать на работу.
Чувство долга, выработанное на протяжении многих лет безупречной службы, решительно протестует против такого поступка. Остаться в вагоне — значит вступить в конфликт с чувством сострадания к другому существу. Полагаю, этот случай лишил покоя не только тебя, Эдуард, но и многих других пассажиров, так ведь?
— Так-то оно так. Но не хочешь ли ты сказать, что обычный человек (я имею в виду неспециалиста) сможет дойти до понимания природы добра и зла?
— Это уже другой вопрос — мера глубины и точности проникновения в глубь нравственных явлений. Здравый смысл в этом отношении, конечно, уступает специально-этическому анализу. Важно, однако, что здравый смысл для своих целей и нужд пытается найти ответ на те же проблемы, что и этическая наука. Этика органически входит в философское рассмотрение мира. И если философия вообще есть любовь к мудрости, то этику можно охарактеризовать как стремление к жизненной мудрости, к мудрому поведению. А это, согласись, Эдуард, не может быть профессией.
— Тут что-то есть. Слушая твои рассуждения по этике, я мысленно проецировал их на биологию. Разница очевидна. Ведь нельзя сказать, что люди в повседневности задумываются над вопросами о строении клетки и сопряженных с этим проблемах. С какой стати?
— Конечно, и этот вопрос может заинтересовать человека. Но в порядке любознательности. Он не приобретает смысложизненную значимость.
— Вот именно. Решением биологических проблем занимаются соответствующие специалисты, в то время как моральные размышления отнюдь не являются привилегией этиков. Но вот какой возникает вопрос. Каждая наука имеет свой язык, овладение которым требует долгого, систематического образования и по-настоящему доступно только специалистам. Этика, если она вообще наука, не является исключением. Ты, к примеру, употребляешь понятия «мораль», «нравственность». Какая разница между ними, я не знаю. Я думаю, многие не знают. Теперь вдруг обнаруживается, что к ним примыкает и понятие этики. А это вообще запутывает дело.
— Вопрос ты поставил очень трудный. Претруднейший. Это касается, конечно, не значения слов. Здесь все относительно просто.
Термин «этика» происходит от древнегреческого слова «этос», которое в свое время имело различные значения. В далекой древности это слово означало «местопребывание» (жилище людей, логово зверей), затем оно стало выражать «нрав», «характер, формирующийся в результате общения», а также устойчивую природу какого-либо явления. Впоследствии Аристотель, один из величайших древних мыслителей, образовав от этого слова прилагательное «этический», чтобы обозначить им группу добродетелей (качеств), относящихся к характеру человека, — мужество, уверенность, щедрость и др. Науку, которая призвана изучать данные этические добродетели, выявлять достоинство того или иного характера человека, Аристотель назвал этикой. Так впервые в науке появляется это слово.
Аналогом греческого слова «этос» в латинском языке было слово «покрой», «мода», «обычай», «нрав» и т. п. Древнеримский оратор и философ Цицерон, опираясь и прямо ссылаясь на опыт Аристотеля, образовал прилагательное «моральный», то есть относящийся к нраву, характеру. Значительно позже образовалось слово «мораль». Оно тоже означало науку о человеческих нравах. Что касается термина «нравственность», то он является русским аналогом слова «мораль». У него, насколько можно судить, такая же история: первоистоком является слово «нрав», позже образуется прилагательное «нравственный», и уже от этого последнего возникает существительное «нравственность» (впервые оно встречается в словаре русского языка конца XVIII века).
Первоначально термины «этика» и «мораль» в основном совпадали. Позже, по мере развития науки и общественного сознания, за ними закрепилось различное содержание. Под моралью понимаются реальные явления (нравы общества, определенные нормы поведения людей, их представления о добре и зле и т. д.). В таком же значении употребляется и термин «нравственность». Эти термины совпадают. Под этикой же подразумевается наука, изучающая мораль (нравственность). Надо, впрочем, заметить, что следы первоначальной идентичности терминов и до сих пор сохранились в живом языке, не притязающем на научную строгость. Например, мы говорим: «этика врача», «этика журналиста», имея в виду определенные нормы профессиональной морали. С другой стороны, можно услышать словосочетание «моральная философия», хотя речь и в этом случае идет об этической теории.
— Марксистско-ленинская этика рассматривает мораль (нравственность) в контексте материальных интересов общественного человека, подходит к ней исторически. Первое, основное обобщение этической науки гласит: каков образ жизни людей, таковы и их нравы, ценностный смысл и реальные мотивы их деятельности.
Возьмем, к примеру, такой случай. Люди, находящиеся в электричке, не выбежали, чтобы поднять упавшего человека. Это сделали те, кто остался на перроне. Скажи, пожалуйста, смог ли бы ты бросить упрек в жестокосердии и машинисту электропоезда?
— Нет.
— Почему?
— Он на работе, и вообще нельзя задерживать движение на железной дороге.
— Прекрасно. А как ты думаешь, куда спешили люди в переполненной электричке?
— В основном на работу.
— Вот именно: на работу. И заметь, давились, а ехали. И в большинстве своем, конечно, это были рабочие, которых ждали станки, экскаваторы, автомобили. И ты их вправе упрекать едва ли в большей мере, чем машиниста электропоезда.
— Так ты хочешь оправдать меня и всех остальных? Нас, которые не бросились в тот же миг на помощь попавшему в беду человеку?
— Я пока не оцениваю. Прежде чем судить, необходимо выяснить все. Тебя и, надо полагать, других задело за живое несчастье человека, задело и возбудило ряд мучительных переживаний. Следовательно, вам присуще чувство сострадания. В каждом из вас сидит импульсивная готовность прийти на помощь другому. И если тем не менее в данном случае эта готовность не сработала, то в чем же причина?
— Душевная черствость, моральное оскудение — вот вся причина.
— Но в таком случае вы бы не испытывали угрызений совести. Тут все сложней. Условия жизни в современном большом городе специфичны. Насыщенный и высокий темп, рациональная упорядоченность коммуникаций, известная анонимность существования — все это существенно отражается на морали и видоизменяет прежние формы общения людей. Мне приходилось слышать и читать, что в городе люди более отчуждены друг от друга, более эгоистичны, чем в деревне. Один автор в обоснование этой мысли ссылался на деревенский обычай здороваться со всеми встречающимися, в том числе с незнакомыми людьми. Очень хороший и приятный обычай. Но разве можно требовать того же самого от жителей городов, которые постоянно находятся в толпе, которых все время окружают незнакомые лица? Представь себе жителя Москвы или Ленинграда, приветствующего всех встречных. Это же абсурд. Если в деревне с человеком стало плохо на улице, то на помощь ему приходит любой оказавшийся поблизости человек. Он сообщит об этом родным, доставит его домой, в больницу. В городе эту заботу в большинстве случаев берет на себя определенная служба: «Скорая помощь». В деревне смерть человека становится общим событием, с ней сопряжены определенные нормы поведения окружающих. И уж, во всяком случае, никому не придет в голову устраивать на следующий день свадьбу. В городе же нередко похоронная процессия может встретить свадебную, а люди, возвращающиеся с кладбища, могут оказаться в соседстве с шумной и веселой ватагой туристов.
Меняются конкретные формы жизнедеятельности — меняются и правы. Старые разрушаются, умирают, на их место приходят новые, которых ждет та же судьба.
— Матвей, неужели ты отрицаешь, что в деревенском быту и нравах есть немало привлекательного?
— Почему же? Совсем нет. И в детском возрасте есть неповторимая прелесть, и разве, становясь взрослыми, мы не теряем ее? Но было бы смешно сокрушаться, что мы не остаемся вечно детьми. Очень жаль, писал один поэт, что в Москве не слышно пенья петухов. На это ему можно ответить: или Москва, или петухи.
Когда берутся отдельные моменты нравственной жизни (например, говорят, что нет уже прежнего почтения к старикам, что девальвировалась ценность целомудрия и т. д.) и делаются затем широкие обобщения о состоянии и перспективах морали, то здесь допускается одна существенная ошибка: отдельные нравственные явления вырываются из общей системы нравственных отношений, а тем самым и из всего образа жизни, рассматриваются сами по себе, вне связи с другими фактами человеческой жизнедеятельности. А это и есть абстрактный и морализаторский подход.
— Не хочу, Матвей, вникать в твои рассуждения, они кажутся вполне логичными, но я не могу понять, вернее, не могу чисто по-человечески согласиться с их смыслом. Что плохого, например, в уважении к старости? Почему это правило, или как его точнее назвать, надо непременно изменять?
— Чисто внешне почтение к старости предстает как целая система норм и этикетных правил поведения оценочных представлений, морально-психологических качеств. По сути же это — определенное ценностное отношение, конкретно-историческая форма общественной связи между различными, сменяющими друг друга поколениями, специфический способ наследования социально-нравственного опыта.
— Тем более непонятно, почему надо отказываться от почтения к старости?!
— От чего отказываться и от чего не отказываться — это всегда сложный вопрос. Особенно в области морали. И все-таки здесь есть своя строгость и свои критерии. Мораль изменяется не произвольно, не в соответствии с тем, что кому-то что-то понравилось, она сопряжена с реальным образом жизни реальных людей. Давай рассмотрим это на примере отношения к старости.
Как и всякая нравственная ценность, почтительно-покорное отношение к старшим, рассмотрение старости в качестве отечески авторитарной силы имеют свои временные параметры, свою историю. Старость есть первая привилегия, известная человеческому обществу, и в течение длительного времени, на протяжении всего родового строя, она была главной и единственной. Никогда в последующие эпохи старики не были окружены таким вниманием, уважением, никогда отношение к ним не было столь почтительным, как в первобытном обществе. С чем это связано? С той огромной ролью, которую они играли в общественной жизни.
Родовой строй — классический образец общества, основанного на традициях; старики являлись хранителями, блюстителями, а также в случае необходимости реформаторами установленных от века традиций и обычаев, составлявших плоть духовной и материальной жизни той эпохи. Они, старики, выступали носителями трудовых навыков, овладение которыми требовало многолетних упражнений и поэтому было доступно только людям их возраста. Старики персонифицировали в себе коллективную волю рода или племени, а также ученость того времени. За свою долгую жизнь они овладевали несколькими диалектами, необходимыми для общения с другими кровнородственными объединениями; знали те наполненные таинственным смыслом обряды и предания, которые должны были храниться в строгом секрете. Они регулировали осуществление кровной мести, на них лежала почетная обязанность наречения имени и т. д. Старики — это старейшины, выборные руководители рода и племени. Из особенностей хозяйственной жизни и общественных отношений родового строя вытекало, что активную, руководящую роль в этом обществе могли играть только люди, умудренные длительным жизненным опытом. Поэтому необычайный почет и уважение, оказываемые старикам в первобытную эпоху, ни в коем случае нельзя истолковывать как разновидность социальной филантропии, благотворительности.
Они были выражением и результатом их действительных заслуг перед обществом.
Любопытно в этой связи заметить, что австралийские аборигены, например, проводят строгое различие между стариками — старейшинами и теми пожилыми людьми, которые слишком стары для активного и творческого участия в общественно полезных делах. Последних они называют «почти мертвыми», то есть полумертвыми. Впрочем, люди уже давно старались провести грань между старостью и дряхлостью. Уместно вспомнить один интересный обычай. У ряда племен существовали специально продуманные процедуры, чтобы проверить, обладает ли человек еще достаточными силами для несения функций вождя (например, его заставляли танцевать с мешком земли на плечах, и если он не выдерживал, то его немедленно свергали; в других случаях показателем его дееспособности была половая потенция и т. п.). У многих народов вождей умерщвляли при первых же признаках болезни или упадке сил. Моральный авторитет стариков, поистине отеческая власть, которую они имели, были связаны отнюдь не с их возрастом, а с их ролью, местом, функциями в системе тогдашних общественных отношений.
С убыстрением темпа социального развития, появлением новых привилегий — прежде всего сословно-классовых — в иерархии социально-нравственных ценностей место старости изменилось. Однако в условиях простого воспроизводства оно было все еще достаточно высоким. И в рабовладельческом и в феодальном обществе старость считалась престижным возрастом. Недаром античные авторы доказывали, что старики счастливее молодых.
Дело существенно изменилось со вступлением общества в новую стадию развития. Бурный прогресс науки, техники, производства, где качественные перевороты происходят теперь в сроки более короткие, чем жизнь одного поколения, неимоверное убыстрение и уплотнение темпов всей социальной жизни на первый план выдвинули такие качества личности, как восприимчивость к новому, энергичность, творческая мощь, физическая выносливость и т. д., что более всего свойственно и развито у молодых людей. Изменилось само ощущение времени: настоящее стало восприниматься не столько как завершение прошлого, сколько как начало будущего. Потеряли свое первостепенное значение многовековая приверженность традиции, степенность и медлительность в принятии решений, свойственные старости в прежних обществах.
Нравственное сознание совершило резкий поворот. Со старости был снят покров святости. И, как часто бывает, отход от одной крайности обернулся переходом в другую. Раболепствующие дети стали неблагодарными детьми.
— Значит, король Лир, покинутый дочерьми, — это фигура, типичная для капитализма?
— Пожалуй.
— А Шекспир в своей трагедии имеет в виду, между прочим, далекие языческие времена.
— Истории такие бывали, конечно, и в древности, могут случиться и в будущем. Вопрос в том, насколько они типичны и часты для того или иного времени. С этой точки зрения образ Лира символичен именно для буржуазной эпохи, которая среди всего прочего растоптала и благоговение перед старостью. Положение стариков при капитализме, как и любых других людей, у которых недостает сил для участия в бешеных жизненных гонках, является жалким. Отношение к старости сегодня, как, впрочем, и во все предыдущие эпохи, является наиболее характерным показателем того, как вообще младшие относятся к старшим. Хочу обратить твое внимание, Эдуард, что данный вопрос чрезвычайно сложен. Ведь старшие — это ,не только возрастная группа людей. Они в то же время те люди, чьим трудом (в самом широком значении этого слова) создана существующая материальная и духовная культура, люди, которые несут и олицетворяют собой определенные общественные (в том числе и нравственные) ценности. Через них в значительной мере осуществляется преемственность нравственного и более широко — общественного развития.
— В рассуждениях твоих, дорогой Матвей, не сходятся концы с концами. Ты связываешь уважительное или, говоря твоими словами, почтительно-покорное отношение к старшим с тем фактом, что старшие поколения выступают для новых поколений живыми источниками накопленных в прошлом знаний и человеческого опыта. Прекрасно. Но ведь живая связь времен — это постоянный фактор. Следовательно, и особо уважительное отношение к старости имеет непреходящую значимость.
— Да, имеет. Точно так же, например, как заботливое и трогательное отношение к детству. Оно есть вечная ценность в той мере, в какой является частным случаем, одним из моментов уважительных отношений между людьми вообще. Конечно, отношение младший — старший (ребенок — родитель; ученик — учитель) остается всегда, но его содержание, конкретное социальное качество и ценностный смысл существенно меняются. Давай посмотрим, какие типы отношения к старшим бытуют в нашем социалистическом обществе.
До настоящего времени (правда, в очень видоизмененном виде) сохраняется патриархально-почтительный тип отношения, который больше всего распространен в сельских районах (особенно среди народов Кавказа и Средней Азии). Отдельные его проявления можно встретить и в городе. Его, на мой взгляд, можно хорошо проследить по тому, какую роль играют родители в устройстве семейных дел своих детей. Я, например, знаю вполне современного молодого человека, кандидата наук, который, прежде чем сделать предложение любимой женщине, попросил ее руки у родителей. За этим типом отношения огромная историческая традиция, в ней заключен определенный положительный заряд. Но такой обычай может иметь и отрицательные следствия, вступать в конфликт с социалистическими ценностными установками. Разве не встречаются еще, к примеру, случаи, когда родители, руководствуясь своими устарелыми представлениями, мешают соединиться в семейном союзе любящим друг друга молодым людям? Еще до сих пор наблюдаются такие факты, когда работники, ссылаясь на возраст и прошлые заслуги, прикрываясь рассуждениями, что старость надо уважать, стремятся отвести от себя заслуженную критику, прикрыть свое отставание от жизни.
В реальной жизни можно встретить и совершенно противоположный тип отношения: пренебрежительно-корыстный. Он наиболее четко проглядывает в сугубо потребительском отношении детей к родителям. В этом случае старики рассматриваются только как трамплин для восхождения молодых. Один циничный молодой человек так и говорил своим родителям: «Вы — ракетоноситель, который должен сгореть, чтобы вывести меня на орбиту». Дедушки и бабушки, которые превращены в дармовых нянек, кухарок, домработниц и которым обычно не хватает места за праздничным столом… Кто не наблюдал эту печальную картину?
Среди характерных типов отношения к старости, которые можно зафиксировать уже на уровне непосредственного наблюдения, следует непременно указать на равнодушно-эгоистический. Наиболее типичным образом он выражается в том, что дети оставляют родителей на произвол судьбы или в лучшем случае устраивают их в дома для престарелых. «Нам от вас ничего не нужно, но и вы избавьте нас от лишних хлопот» — вот убийственно-холодное рассуждение этих «детей» с короткой памятью.
— Конечно, такого рода отношения к старости существуют в нашем обществе, но не они определяют общую атмосферу во взаимоотношениях между поколениями. Преобладает уважительное отношение к старости. При этом уважение к старости является частным случаем уважения к человеку вообще, с тем лишь уточнением, что в определенный период старики, как и дети, требуют особой заботы.
Есть дети, которые называют родителей по имени и ведут себя с ними как с ровесниками. Еще чаще можно встретить пожилых людей, с рюкзаками за спиной бодро шагающих вместе с молодыми спутниками. И где, какую бы сферу нашей жизни мы ни взяли — хозяйственную, общественную, культурную, — всюду можно увидеть стоящих рядом седовласого старика и полного сил юношу. Это стало характерным стилем жизни: младшие и старшие относятся друг к другу как равные, как коллеги, друзья, соратники в общем деле. Уважительное отношение младших к старшим перестает быть простой, заданной от века условностью, а становится живым чувством, связывающим поколения. Не седина и морщины, а действительные заслуги и нравственное богатство старшего поколения являются источником этого чувства, чувства, которое не закрепощает молодого человека, а, напротив, стимулирует его активность, его стремление критически оценить моральное наследие прошлого, взять из него все ценное, благородное, возвышенное.
Так вот, Эдуард, уважение к старости сохраняется. Но оно уже не является моральным фатумом, тяготеющим над сознанием юных поколений. Это весьма осязаемая, конкретная величина, разумность которой заключена в нравственной ценности самой старости. Конечно, молодежь стала более задиристой, а ее отношение к старшим — более осознанным. Следует прямо признать, что утрачена какая-то особая привлекательность патриархальной морали, тот благоговейный трепет в отношении к старикам, который оказывал нравственно очищающее и дисциплинирующее воздействие на юные души. Это так. Но тот, кто любит взбираться на горные вершины, не должен сожалеть о том, что там не растет черешня. Нравственные связи, которые соединяют младших со старшими, стали более жизненными и человечными.
— Говори уж прямо: более сухими и рациональными.
— Да, в известном смысле более прозаичными. Приобретая что-то, мы обязательно что-то теряем. Мораль обогащается не только и не столько путем постепенного накопления положительных ценностей и преодоления, отрицательных: более важными являются качественная перестройка структур морали, скачки в ее развитии и переходы на новые уровни. И каждый качественный уровень морали имеет свои минусы, свое добро и свое зло. И если бы вдруг мораль обрела дар речи, она могла бы сказать: «Тот, кто ценит мои достоинства, но не приемлет недостатков, хочет отсечь одно от другого, тот не понимает моей души, моего сокровенного «я», тот любит не меня в живом естестве, а вымученный фантазией мертвый образ».