Перестройка идет нелегко. Трудности появляются там, где их вчера еще не ждали, И все же процесс обновления набирает силу. Как чувствует себя человек в этих условиях, именно обыкновенный советский человек?
До недавнего времени личность современного человека изображалась довольно схематично. Были «положительный герой» с набором самых лучших качеств и «отрицательный герой», сплошь состоящий из отрицательных характеристик. Передовой советский человек трудился не щадя живота своего и исключительно творчески. Лично для себя ему ничего не надо, ибо его заботили только интересы родного коллектива и социалистической родины. Он постоянно занимал призовые места в социалистическом соревновании, проявлял чудеса героизма. Он полностью очистился от всех пережитков прошлого.
Будем справедливы. Были люди, очень близко стоящие к идеалу. И по сей день не перевелись они среди советских людей. Но их, к сожалению, не так уж много, а нас — миллионы. И мы очень разные. За годы перестройки публицистика убедила нас в том, что не с каждого советского человека можно писать икону, которую не стыдно ставить в красный угол. Более того, нашу краснокожую паспортину носил Адылов — чудовище, более далекое от человека, чем самые хищные животные. Я уже не говорю об алкоголиках, преступниках, проститутках. Можно ли сказать о людях такого рода, что каждый из них — тоже советский человек? Да, есть и такие разновидности советского человека. По духу они ему родственниками не доводятся, только по форме. Но такой антипод, живой, реальный, а не мифический, есть.
Выше обозначены два противоположных полюса советского общества. А что между этими крайними точками? Каких людей нельзя отнести ни к тем, ни к другим? Сколько их? Кто они?
Применительно к населению капиталистических стран обычно употребляют слово «средний». Есть средний американец, средний итальянец, средний француз. При этом имеется в виду не то абсолютное меньшинство, которое по своему материальному положению составляет элиту. И не куда более значительная по численности группа изгоев общества. Речь идет об основной массе населения страны которая на самый верх общества не выбилась, но и на дно не скатилась.
Можем мы применить такой подход к нашим соотечественникам? Средний советский человек не похож, на мой взгляд, не только на среднего американца и «середняков» других стран, но и на крайние группы своих соотечественников. Он трудится не так хорошо и не столь идеален, как тот рекламный его собрат, о котором речь шла выше. Но именно он идет под знамена перестройки и заодно начинает перестраивать самого себя. А дается это нелегко, и не только рабочему и колхознику. Во всех сферах жизни общества ныне создались довольно сложные в психологическом отношении условия, не лучшим образом влияющие на самочувствие работника.
Как чувствуют себя на работе, скажем, торговые работники, сочувствие которым в общественном мнении встречается редко?
Вот что увидела наша аспирантка Н. Ли в ходе сбора материалов для диссертации. Из горки женской одежды заведующая отделом магазина Анна Егоровна извлекает халат. «Симпатичный», — говорят ее собеседники. «Верно, — соглашается она. — И фасон, и расцветка — что надо. Но посмотрите, какой вырез. В нем женщине наклониться нельзя. Ну зачем на халате такой вырез? — Она возмущается: — Неужели на фабриках все вовсе без понятия?» Претензий к предприятиям-поставщикам много.
«Неужто все так плохо?» — спрашивают Анну Егоровну. «Нет, конечно, — отвечает она. — Есть и улучшения. Стали чаще поступать изделия с более яркой расцветкой, меньше получаем осточертевшей всем желтизны. Это хорошо. Но сезонный спрос не учитывается. Вот сейчас зима, покупатели ищут байковые, махровые халатики. А их нет и, видимо, не будет. Зато ситцевые изделия идут навалом. Летом, когда спрос на них обострится, они исчезнут, поступлений не будет. Чудеса да и только!»
Какие выводы напрашиваются из этих фактов? Разные. Прежде всего — медленно идет перестройка на предприятиях легкой промышленности, не дает должного эффекта госприемка. А что могла бы сделать торговля, чтобы исправить положение с качеством продукции? Можно было бы, например, по каждой партии товара заполнить несложную анкету с мнениями покупателей, затем обобщить их претензии и направить поставщикам. Так возник бы постоянно действующий канал обратной связи. Думается, что поставщики заинтересованы в получении такой информации, а потому они могли бы выделять из своих фондов небольшие суммы для стимулирования продавцов, четко организующих канал обратной связи. Надо, видимо, установить четкие сроки реализации товаров, после чего, если покупатель их не берет, снижать без проволочек цены до тех пор, пока не появится на них спрос. Соответствующие издержки взыскивать с поставщика таких товаров в бесспорном порядке. Во всяком случае, нынешний порядок, при котором магазин получает не то, что заказывал, а то, что дает поставщик, вреден в нравственно-психологическом аспекте, крайне отрицательно влияет на настроение продавцов.
Плохой товар или отсутствие товаров делают работника прилавка без вины виноватым. Покупателю дела нет до всей технологической цепочки производства товара: раз его предлагает продавец, — значит, он и повинен во всех его недостатках. По психологическим механизмам отношение покупателя к негодному изделию или отсутствию товаров проецируется на продавца. Последний невольно оказывается своего рода громоотводом, козлом отпущения. Не отсюда ли берет начало великое множество конфликтов в торговом зале?
Экономические условия ставят продавца в двойственное положение. Как продать плохой товар? Чьи интересы он обязан блюсти превыше всего? В каком случае он поступает по-государственному: когда закрывает глаза на недостатки товара и нахваливает его покупателям, чтобы продать, или когда, используя свою квалификацию, укажет покупателю на недостатки товара? С точки зрения нравственных признаков нашего общества — во втором случае. Но пока зарплата зависит от товарооборота, не от каждого продавца надо ждать бескорыстия. Двойственность положения чаще ведет к равнодушию, утрате интереса к своей профессии.
Хозрасчет еще более ужесточает условия. Даже если поступает плохой товар, продавцу нужно его рекламировать, иначе не продать, а не продашь — останешься без зарплаты. Не получается ли здесь своеобразное экономическое принуждение к обману покупателя? Нравственное разложение известной части торговых работников, думается, в значительной мере объясняется подобного рода ситуациями, мало зависящими от личных качеств продавца, от его благих намерений.
Самочувствие человека вообще, и в том числе на работе, во многом определяется его образом жизни, уровнем благосостояния. Существует способ сопоставления, сравнительной оценки уровней жизни с помощью «потребительской корзины». Берется, например, зарплата американского рабочего и подсчитывается, на сколько он сможет наполнить корзину потребительскими товарами на всю зарплату. Затем па зарплату советского рабочего в наших магазинах покупаются те же товары. Так вот, после сравнения двух корзин оказалось, что наша в 10-15 раз беднее чужеземной.
Менее всего хочется настаивать на том, что мы живем материально хуже в 10—15 раз. Пусть даже не в 5 или 3 раза, а всего-навсего в 0,1 раза. Не в этом суть, а в том, чтобы понять: почему? Разве у нас меньше ума? Или физически мы слабее? Нет, просто мы хуже работаем во столько же раз, во сколько отстаем по уровню жизни.
Уже много писалось и говорилось о том, что производительность труда и в промышленности, и в сельском хозяйстве у нас значительно ниже. Здесь сказываются многие причины, в том числе низкая фондовооруженность труда, слабая производственная дисциплина. Но мы сейчас говорим о другом. Речь идет об уровне хозяйствования. Почему некоторые хозяйственные решения дают не те результаты, которых от них ожидали?
Дело в том, что многие хозяйственные решения принимаются фактически без учета психологии людей. Что им нужно, что их беспокоит, чего они ждут, что нравится им и не нравится — эти и подобные вопросы никогда в прошлом центральными экономическими органами всерьез не принимались во внимание (за исключением периода нэпа). Над всем довлели цифры плана. Считалось, что, чем больше чего бы то ни было производится, тем лучше для народа. В результате мы пришли к разбалансированной экономике.
Создается впечатление, что мы декларируем лозунг «все для человека, все во имя человека», а, принимая решения, человека-то и не спрашиваем. Вот почему некоторые «научно обоснованные решения» воспринимаются людьми без энтузиазма, вызывают сопротивление (прежде молчаливое, теперь гласное).
Человек не делает ничего, кроме как для удовлетворения одной из своих многочисленных материальных и духовных потребностей. И не будет делать, хотя изображать, будто поступает вопреки своим интересам, каждый способен в той или иной степени. Поэтому не нужно удивляться, что из ассортимента швейной фабрики, скажем, вымывается дешевая продукция для детей и пожилых людей. Не следует ожидать от работника, что он радостно воспримет план по производству малорентабельной . продукции, даже понимая ее большое значение. Если бы это было так, то свидетельствовало бы о психологических отклонениях в поведении людей.
Принимая хозяйственные решения, нельзя исходить из собственных, зачастую догматических представлений о человеке. Их надо рассчитывать на конкретном человеке, а его многие руководители не знают. Причины незнания людей самые разные. Среди них — структура и характер знаний, получаемых в вузе. Около 98% хозяйственных, большинство партийных и советских руководителей составляют инженеры по образованию, а в технических вузах до последнего времени человека вообще не изучали. Вчерашний инженер, ставший сегодня руководителем, продолжает делать то, чему его учили и что он знает, а то, что его инженерные знания теперь надо дополнять человековедением, редко кому приходит в голову.
Не намного лучше обстоит с человековедческими знаниями, в частности с изучением психологии, и в институтах повышения квалификации руководителей. Даже в Академии народного хозяйства при Совете Министров СССР преподавание психологии оказалось на периферии учебного плана.
Руководителю мало уметь устанавливать человеческие отношения с сотрудниками. Ему необходимо понять, что все резервы экономики нужно искать в человеке, научиться оценивать их и вовлекать в экономику. Теоретически каждый знает из «Капитала» К. Маркса, что из всех слагаемых производства прибавочную стоимость способен создавать только человек. Средства производства, в том числе и техника, даже и самая передовая, лишь переносят свою стоимость один к одному на продукцию. Человек создает стоимость большую, чем потребляет. Все это азбука. Тем не менее, как только ставится задача повысить эффективность производства, все начинают говорить о технике и технологии. Считается, что если имеются материальные и финансовые ресурсы, то люди всегда найдутся. Но это глубочайшее заблуждение: ресурсов в нашей стране хватает всяких, а людей, способных их рационально применить, явный дефицит (в отличие, например, от Японии, где все наоборот).
Что же следует из всего сказанного выше? Плохо живем, во-первых, потому что ищем резервы не в человеке, а где-то в стороне от него. Во-вторых, знать знаем, что все наши резервы в человеке, но дальше этого не идем: нет вкуса к человекознанию, к изучению его психологии В-третьих, не умеем оценивать потенциальные возможности работников и расставлять кадры в соответствии с их интересами и способностями. В-четвертых, не знаем, как воздействовать на человека, чтобы он не уносил свои резервы в пивной бар, а вкладывал их в экономику с пользой для себя, для своих близких и для общества. В-пятых, наконец, из рук вон плохо учим руководителей искусству работы с людьми. Словом, плохо живем потому, что не знаем и не очень стремимся узнать человека, понять, почему он плохо работает.
Оставим пока рабочих и крестьян, создающих материальные ценности. Обратимся еще раз к сфере услуг. Почему, скажем, плохо относятся к своим обязанностям работники почты?
Сколько лет живу в нынешней своей квартире, «только воюю с работниками почтового отделения № 378 Волгоградского района столицы. В дни работы XXVII съезда КПСС из-за того, что перестали носить газеты, в отчаянии позвонил даже в РК КПСС. Дозвонился до помощника первого. «Райком доставкой газет не занимается, — ответил он. — Звоните в исполком». «Как же так, — говорю ему, — разве райкому не интересно, доходит информация о съезде до людей или нет?» Тут он спохватился и изрек примирительно! «Первый секретарь об этом знает», — и положил трубку.
Не имею возможности здесь изложить, сколько раз я звонил в исполком, с какими начальниками довелось беседовать, сколько обещаний давалось. Утренние газеты как носили, так и носят, когда заблагорассудится нашему почтальону. Случается, до вечера нет утренних газет, бывает, и на другой день приносят. Хожу на почту, прошу, настаиваю, грублю, угрожаю жалобой — бесполезно. Когда в очередной раз я пошел на почту и начал клянчить свою газету, вышла молодая особа и прикрикнула на меня: «Не мешайте работать!» — а затем захлопнула перед носом окошко в комнату отдела доставки. Видите ли, не они мне мешают регулярно читать купленную мною на весь год газету, а я им мешаю работать! Им по моей жалобе звонят из райисполкома, а потом дежурная по исполкому мне сообщает: «Ничего не могу сделать». «Как же так, — говорю, — вы же Советская власть и ничего не можете сделать?» А они мне вопросом на вопрос: «А что Я могу сделать?» Начальница из отдела доставки, захлопнувшая окошко перед моим носом, тоже знает, что исполком ничего ей не может сделать. Знает и Люба наша, что начальница ее тоже ничего ей не сделает. «Господи! — хочется крикнуть. — Где же искать управу на Любу?»
А что прикажете делать мне? Начать новый круг жалоб, бросить работу и ходить по инстанциям? Это же бесполезно, в чем я имел возможность убедиться. Поэтому я ищу единомышленников, также недовольных доставкой газет (благо, ими хоть пруд пруди) или беспомощностью местных властей, точнее, исполкома, потерявшего реальную власть. Объединяюсь с ними, включаюсь в так называемые неформальные группы. И кто знает, как дальше будут развиваться события. А вдруг неформальная борьба за своевременную доставку утренних газет вызовет подозрение в том же исполкоме и там обратятся за помощью к милиции? Далее меня потянет на объединение со всеми теми, кто пострадал от резиновых дубинок, независимо от того, по какому поводу они протестовали. Я забуду о том, что мне и нужно-то всего, чтобы утренние газеты носили вовремя, и постепенно стану диссидентом, как говорили мы в недавнем прошлом. Тут уже мне не до работы.
а каково самочувствие других граждан, втянутых в конфликт? Во-первых, полнейшая безнаказанность работников почтамта, утрата ими чувства ответственности перед клиентами. Особо нужно отметить еще более опасную для общества особенность их поведения — отсутствие какой-либо реакции на меры властей, предназначенные для наведения порядка. Словом, сложилась социальная ситуация, которая может быть обозначена как «теневая анархия».
Во-вторых, поражает олимпийское спокойствие представителей власти, с которыми они взирают не только на жалобы клиентов почтамта, но и на прямое неповиновение работников узла связи. Иначе как потворство «теневой анархии» это оценить нельзя. Беспомощность в работе с людьми может быть и от отсутствия у руководителей элементарного гражданского мужества, от низкого уровня организаторских способностей и по другим причинам. Но так или иначе для самочувствия многих руководителей ныне характерна беспомощность в работе с людьми.
Упрекая руководителей в неумении работать с людьми, было бы несправедливо не видеть, что они сами трудятся в чрезвычайно сложных условиях. Я имею в виду сложность психологической обстановки, давление на психику, хотя, разумеется, хватает и других трудностей. Мы иногда поздно узнаем о том, насколько тяжкие душевные травмы наносились человеку, занимающему сколько-нибудь заметную должность. Всем известна судьба новатора в организации сельскохозяйственного производства И. Н. Худенко, который, по существу, сознательно стал на путь самоубийства в психологическом отношении, когда начал эксперимент, посрамивший бездельников и бюрократов высокого ранга. Да разве только у него сложилась так судьба в душной атмосфере застойного времени?
Но вот что настораживает. Факты самоубийства и смерти от инфаркта бывают и в условиях перестройки. Я не говорю о тех, кто расстался с жизнью под угрозой возмездия за совершенные преступления. Речь идет о тех, о чьей жизни худого слова никто не может сказать ни до, ни после смерти.
Пример тому — трагическая гибель В. А. Легасова, которая отозвалась болью в сердце каждого порядочного человека. Следователь сделал вывод: никто академика не травил, никто не толкал в петлю, никто не виноват. Так ли это?
Лет десять назад ныне покойный А. Н. Леонтьев, выдающийся советский психолог, рассказывал об одной судебной ошибке. В высшую судебную инстанцию поступила кассационная жалоба преступника, приговоренного за убийство к расстрелу. Как выяснилось, его систематически, в течение нескольких лет словесно оскорблял другой человек. В конечном счете он взорвался и убил обидчика. Первичная инстанция, вынося приговор, исходила из того, что человек, которого все время оскорбляют, должен был привыкнуть к этому и перестать обращать внимание. Кассационное рассмотрение тоже придерживалось того же мнения. Но присутствовавший в качестве эксперта А. Н. Леонтьев пояснил, что привыкания в данном случае быть не могло. Под влиянием психической травли происходило постепенное количественное накопление отрицательных эмоций, что однажды неожиданно взорвало и толкнуло человека на тяжкое преступление.
Конечно, всякие сравнения относительны. Но в данном случае я сравниваю не людей, а психологические закономерности, толкающие человека к трагическому поступку.
В. А. Легасов, очевидно, оказался в психологической изоляции, в психологическом вакууме, при котором человек перестает получать информацию, необходимую для ориентации в среде. Тому, кто не попадал в такую ситуацию, трудно себе представить, каково самочувствие личности в условиях психологической изоляции. Появляется беспричинное беспокойство, душу грызет все усиливающаяся тревога, причем неизвестно, по какому поводу. Мозг вынужден отключиться от внешнего мира и начинает бесцельно терзать человека. Длительного пребывания в таких условиях человеческая психика не может перенести без отклонения от нормы.
Не менее важно знать, что глубина психической травмы в условиях изоляции зависит не только от степени дефицита информации о среде, от напряженности конфликта, но и от особенностей психики самого человека. Люди сложной психической организации, повышенно чувствительные оказываются более беззащитными. Вспомним период культа личности, одинаково опасный для всего окружения Сталина. Серго Орджоникидзе не выдержал. Но выдержали М. И. Калинин, жена которого сидела в тюрьме, и В. М. Молотов, чья супруга тоже была в лагере. Устоял Л. М. Каганович, двух братьев которого уничтожили. Все они были заложниками Сталина, жили в вечном страхе, но жизнь свою сохранили.
С легкой руки некоторых популяризаторов учения И. П. Павлова получило хождение заблуждение, согласно которому повышенная чувствительность психики есть якобы признак ее ущербности. Между тем чувствительная психика различает такие оттенки окружающего мира, которые иному человеку вообще недоступны. В этом ее сила, но никак не слабость. Другое дело, что тонкость восприятия мира делает психику более ранимой. Таким был, насколько я могу судить, академик В. А. Легасов, хотя окружающим он мог казаться другим.
История науки знает многих ученых, которые были не очень удобны в общении и со стороны выглядели как люди со странностями. Талантливому человеку чужда мещански понятая скромность, которая требует публичного принижения своих заслуг, независимо от того, насколько они действительно велики. Это не может не дразнить окружающих людей. Друг к другу они могут относиться как угодно плохо, но в давлении на нескромного, по их мнению, человека они всегда будут едины и дружны. Так что родной коллектив «без злого умысла» запросто может задушить в объятиях человека. Тем более что талантливые люди более подвержены психическим травмам, более ранимы, скорее выталкиваются из родного коллектива дружными усилиями посредственностей. Но защитить их, если не юридически, то хотя бы психологически, некому. А защищать надо!
Здесь полезно вспомнить о многовековом опыте церкви. Взять хотя бы институт исповеди. Какой вред приносили реакционные попы, используя тайну исповеди, об этом написано много, а вот о том, что исповедь помогает человеку разрядить психическое напряжение — нигде не прочтешь. Между тем целое направление психотерапия основано именно на психологических особенностях исповеди, не имеющей никакого отношения к религии.
Или религиозный институт отпущения грехов. Прощение человека, совершившего проступок, убеждение его в том, что он освободился от дурного чувства, толкнувшего его на подобный шаг, бесспорно, позитивно влияют на психику. Мы же зачастую если примемся кого-то прорабатывать, то не отстанем от него, будем терроризировать, будем склонять и тогда, когда он уже исправился — в назидание другим, «для примера в докладе».
Все сказанное выше говорит о том, что в коллективах, па работе необходима психологическая служба, способная предоставить человеку скорую психологическую помощь в критические минуты жизни.