ПАТРИОТИЗМ

— чувство любви к своей Родине, к Отечеству, готовность к его защите от врагов.

Вы уже прочитали, вероятно, очерки В. Пескова, В. Травинского об Отечестве; о чувстве Родины, этом главном чувстве человека. А теперь поговорим о патриотизме, о советском патриотизме.

Вспомним Пушкина:

Пака свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, Отчизне посвятим Души прекрасные порывы!
Оказывается, патриотизм, любовь к Отечеству Пушкин связывает с понятиями Свободы, Чести. Почему?

Границы человеческого восприятия не так уж велики, если говорить о каждом из нас в отдельности. Что вспоминаем мы, думая об Отечестве? С чего начинается Родина для каждого из нас, людей с непохожей на другие судьбой?

С очень конкретных и малых вещей. С запахов отчего дома и красок леса. С плеска волн малой речки и журавлиного курлыканья в глубоком осеннем небе.

Образ Родины не может быть слишком расплывчатым, общим, неконкретным. Тогда и не задевало бы нас это сложное чувство так глубоко и горячо, тогда и не называли бы мы Родину другим дорогим словом «мать». В сорок первом году, когда нам выпало такое страшное испытание, каждый представлял Родину такой близкой, будто смертельный бой разворачивается именно у твоего порога и враг угрожает жизни, свободе и чести самых дорогих тебе людей.

Все тут правильно и закономерно. Но… Но в рядах защитников Москвы, например, были и украинцы, и сибиряки, и уроженцы нашей Средней Азии, многие из которых воочию так никогда и не увидели кремлевских звезд (многие соединения на оборону столицы выдвигались прямо из воинских эшелонов, минуя город, и тысячи бойцов полегли в заснеженных полях, не пройдя ни по одной из московских улиц). Что же вело их в бой? Почему двадцать восемь гвардейцев-панфиловцев у разъезда Дубосеково сражались как коренные москвичи, чьим домам угрожает пламя, и почему там, на кровавом разъезде, родились слова: «Велика Россия, а отступать некуда — за нами Москва»?

Но такой уж, честно говоря, и простой вопрос. Полистаем страницы. В первые месяцы после революции 1917 года на первых порах у многих еще не сложилось понятие нового Отечества — революционного, общего всем угнетенным. И партизаны, лихо и храбро воевавшие «у своего порога», не всегда охотно соглашались на переброску, на защиту соседних краев и городов. Напомню вам очень живую и драматическую сцену из книги Д. Фурманова «Чапаев»: бунт в партизанском эскадроне, ядро которого как раз и составляли уроженцы тех мест, где воевала дивизия: «Не пойдем от своих домов! Хватит, пусть повоюют другие…»

Такие настроения были не столь уж редкими, и их можно понять, вспомнив, как русские и украинские мужики, одетые в серые шинели царской армии, не могли взять в толк, зачем нужны им Мазурские болота? Земля? Но дома ее больше и она щедрее! Вот только распределить бы ее по-новому…

Как раз на это большевики и сделали главный политический расчет. Отменили помещичью собственность на землю, дали наделы (без всякого выкупа) миллионам мужиков. Дали мужику возможность понять, что без защиты Красной Армии, городского рабочего, новой власти он снова попадет под ярмо помещиков и кулаков, потеряет землю. Уроки проходили быстро и наглядно. Каледин и Колчак действительно несли на своих штыках восстановление старых порядков, кнут и виселицы, реквизиции и унижение человеческого достоинства.

Так, в открытом «хождении по мукам» зарождалось в народе чувство нового, социалистического патриотизма; понимание того, что защищать надо не только свои «пятихатки», но и Москву, и Петроград, и хлебный Царицын, и нефтяной Баку: без них не выживет молодая Республика Советов, а стало быть, не утвердятся и начала новой социальной справедливости.

Комиссары, коммунисты, комсомольцы сцементировали новую армию новыми чувствами. Да и как нагляден был пример! На русской земле умирали за народную свободу и идеалы социализма венгры, сербы, французы — коммунисты-патриоты, знавшие, что защита РСФСР есть защита нового будущего и их собственных народов тоже.

Родилась монолитная Красная Армия, терпевшая нужду во всем, необходимом для войны, но превосходившая противника в ясном сознании долга, в истинном патриотизме, в боевой сплоченности. Так родились подвиги Перекопа и Каховки, Волочаевки и Уральска, Мурманска и Туркестана. Рождался патриотизм новой, советской пробы.

Прошли годы и годы упорнейшей, большевистской созидательной работы: пятилетки, стройки, культурная революция. Миллионы людей меняли места, меняли свою «социальную кожу», по меткому выражению польского писателя-коммуниста Бруно Ясенского. Социализм вовлек в свое движение и центр и окраины, самые запущенные и глухие углы бывшей царской империи. И социализм предложил жителям этих уголков вместо прежних унизительных отношений эксплуатации, нужды и неравенства отношения свободы, дружбы и товарищеской бескорыстной взаимопомощи.

Многие народы страны только революция спасла от неизбежного физического вымирания — народы Севера, малые нации Сибири и Дальнего Востока, Средней Азии. Да и только ли малые? Армяне с их глубокой и древней культурой были близки к той же грани народной смерти (геноцид — массовое истребление в результате подогретой национальной розни, болезни, малоземелье и т. д.).

Созидание новых отношений и новых ценностей — от строительства Магнитогорска до открытия национальных театров, от «транспустынной» железной дороги Турксиб до введения азбук и письменности для прежде безъязычных народов — такое созидание стало настоящей базой для роста советского патриотизма, чувства удивительного по своей общественной силе. Уходила в прошлое национальная неприязнь, расширялись контакты, основанные на равенстве и взаимном уважении.

…Рано, слишком рано, исторически рано обрушилось на нас смертельное испытание войной. Не успели достроить того, что уже было заложено, не довели и до середины того, о чем мечтали.

Но у советского патриотизма хватило запаса прочности на все бесконечно долгие четыре военных года. Не надо скрывать того, что было трудным и драматическим: нашлись люди, одурманенные прежним духом национализма, нестойкие перед демагогией, из них гитлеровцы вербовали своих холуев и карателей. Но в отличие от других стран (Франции, Норвегии, ранее — Испании) эта «пятая колонна» не подорвала народного единства, не привела нас ни к национальной катастрофе, ни к потере независимости — настолько мизерными были «силы» предательства по сравнению с силой всенародного морально-политического подъема. Советский патриотизм выдержал самые тягчайшие испытания.

Более того: именно стойкость и мужество нашей армии, наших народов послужили толчком к возрождению здоровых и гордых национальных чувств в странах Европы.

Патриотизм — это «одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств» (В. И. Ленин). Входят в это чувство и воспоминания о детстве, и любовь к родным песням и сказаниям, к памятникам истории и к творениям национальных поэтов, художников, зодчих, музыкантов. Немыслим русский патриотизм без глубокой признательности Пушкину и Мусоргскому, Рублеву и Сурикову, Воронихину и Маяковскому. А грузин с детства знает чеканные строки поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» и до старости не расстается с ними. Любовь к Отечеству предполагает глубокую культуру и умение знать и гордиться всем тем, что внес твой народ в общечеловеческую сокровищницу культуры.

Но патриотизм, живая любовь к Родине может принести и боль, великую скорбь развитой души, мыслящему уму. Истинный патриот своей Родины никогда не смирится с тем дурным, античеловечным, что омрачает судьбу его Отечества. Грузинский писатель-патриот Илья Чавчавадзе с гневом обрушился на паразитический образ жизни своих соотечественников-князей, поправших высокие идеалы рыцарства и справедливости.

Клянусь высоким именем картвела —

Их жизнь — не жизнь. И дело их — не дело! — гневно восклицал он, взывая к здоровым силам национального достоинства.

Большевики-марксисты унаследовали именно такую традицию патриотизма, именно такое чувство любви к Родине, которое способно на непримиримую ненависть ко всему дурному, что есть в Отечестве, на действенную борьбу с этим дурным.

В статьях по национальному вопросу Владимир Ильич Ленин писал: «Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре. Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, — но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова…»

Вот каким сложным и противоречивым историческим содержанием обладает, казалось бы, такое простое и естественное понятие — патриотизм. Но разве только историческим, то есть отнесенным от нас в ушедшие времена? Наше собственное время требует от нас новых размышлений о сущности патриотизма, о содержании любви к Отечеству.

От двух березок, от простого и конкретного патриотизм поднимается ко все более сложному, включает в себя все более многообразное содержание. Можно сказать, что сегодня это чувство — одно из самых глубоких, требующих постоянной работы души и ума.