(Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 13-06-00651 «Психология российского менталитета: традиционные и современные характеристики».)
Л. В. Спицина, В. А. Кольцова (Запорожье, Москва)
Исследование генезиса российского сознания и особенностей его современного состояния имеет не только теоретическое значение, но и большой практический смысл. Совершенно очевидно, что ставить и решать задачи возрождения российской духовности и культуры вне учета психологической составляющей — занятие абсолютно бесперспективное. Планировать и реализовывать какие-либо социальные преобразования без учета культурных традиций и менталитета народа — это значит заведомо обрекать их на серьезные трудности. «Пробуксовка» ряда социально-экономических реформ, которые осуществляются в настоящее время в нашей стране, как представляется, обусловлена в немалой степени несоответствием их направленности исконно русскому мировосприятию, укоренившимся в нашей культуре традициям, нравственным представлениям, идеалам, коллективистическим ориентациям людей.
Следует также иметь в виду, что, будучи историческим феноменом, результатом многотысячелетнего развития народа, менталитет является наиболее консервативной подструктурой общественно-культурных процессов, трудно поддающейся преобразованиям и, к сожалению, до сих пор недооцененной с точки зрения его влияния на общесистемные характеристики социума, поэтому напрасны надежды ряда наших реформаторов на возможность в одночасье изменить психологию народа, перестроить его установки и жизненные ориентации.
К сожалению, в истории нашей страны подобные попытки революционной «переделки» психологии человека путем насильственного разрушения традиционного образа жизни народа предпринимались неоднократно. Это было и в период петровских реформ XVIII в., и в 1920-е годы в послереволюционной России. И сегодня мы переживаем во многом аналогичную ситуацию, когда на фоне коренных преобразований во всех сферах жизни общества предпринимаются попытки перестроить психологию людей, традиционный образ их жизни, систему отношений, заменить коллективизм индивидуализмом, сотрудничество и взаимопомощь в труде — конкуренцией. Именно это побудило нас обратиться к исследованию психологического состояния российского общества в первые десятилетия советской власти как яркой модели макросоциума переходного периода, раскрывающей те проблемы и трудности, которые характерны для социальной жизни современной России.
В одном из исследований, выполненных в лаборатории истории психологии и исторической психологии ИП РАН, изучались особенности общения и отношений людей в условиях коренных преобразований в социально-политической и экономической жизни послереволюционной России (1920-1930-е годы) (Исследование проводилось в рамках подготовки диссертационного исследования Л. В. Спициной под руководством В. А. Кольцовой (см.: Спицина, 1994).).
Исходным являлось положение о том, что в исторической ретроспективе, касающейся начальной стадии формирования менталитета советского человека, исследуемые процессы представлены в «чистом», освобожденном от последующих наслоений виде, поэтому их изучение позволяет глубже понять ментальные характеристики нашего народа, осмыслить многие наши современные проблемы.
К исследованию проблемы формирования новых норм и способов общения в послереволюционный период побуждает, с одной стороны, потребность общества в гуманизации межличностного общения, преодолении тех барьеров во взаимодействии человека с человеком, которые возникли еще в 1910-1920-е годы и устойчиво сохраняются в современной коммуникативной культуре. С другой стороны, прослеживаются исторические параллели в насильственной «переделке» норм и ценностей общения, проходящей в послереволюционный период и в России на рубеже XIX-XX столетий. По сути, решалась задача выявления особенностей общения и межличностных отношений в условиях кардинальных социально-экономических и политических преобразований в обществе. Как отмечал Б. Ф. Ломов, «историческое развитие форм общения людей в их зависимости от общественных отношений требует, конечно, специального исследования» (Ломов, 1984, с. 269).
Выбор межличностного общения в качестве предмета изучения определялся также тем, что оно служит надежным индикатором социально-психологического состояния общества.
Общение понимается нами как форма социальной активности, субъектно-субъектного взаимодействия, процесс персонификации безличных общественных отношений, в котором отражается субъективное восприятие и понимание личностью объективных социальных явлений и процессов (Кольцова, 1989). Общение-социально обусловленный феномен: его способы, сфера и динамика «определяются социальными функциями вступающих в него людей, их положением в системе общественных (в том числе производственных) отношений, принадлежностью к какой-либо общности» (Ломов, 1984, с. 258). Характер общения обусловлен сложившими в макросоциуме общественными отношениями, формами собственности, существующими социальными институтами, правовыми и морально-нравственными нормами и т.д. Согласно Ломову, «общественные отношения определяют содержание общения и направленность его развития. Формируясь на основе общественных отношений, выступая как их конкретизация, персонификация… общение включено в это развитие необходимым образом…» (там же, с. 260).
В проведенном исследовании процессов общения в период глобальных преобразований всех сторон общественной жизни основное внимание уделяется их социальной, прежде всего нормативной, обусловленности.
В качестве теоретической модели психолого-исторической реконструкции особенностей общения в послереволюционной России использована концептуальная схема В. Н. Мясищева, согласно которой общение рассматривается как процессов взаимодействия индивидов, отражающих друг друга, относящихся определенным образом друг к другу и воздействующих друг на друга. Как пишет Мясищев, «связь отражения людьми друг друга в общении с их взаимоотношениями очевидна» (Мясищев, 1970, с. 114). Раскрывая далее основные составляющие общения, автор отмечает, что в нем «выражаются отношения человека с их различной активностью, избирательностью, положительным или отрицательным характером. Способом или формой общения и отношения является обращение человека с человеком» (там же). Способы обращения различаются по модальности — могут быть мягкими или жесткими, грубыми или ласковыми — и это «формирует и отношение, и потребность или боязнь общения» (там же, с. 115). Таким образом, в структуре общения Мясищев выделяет отражение, отношение и способы обращения. В качестве внутренней, личностной основы общения, по его мнению, выступают взаимоотношения. Предметом изучения выступали наименее формализованные и идеологизированные виды межличностного общения — родительско-детские, супружеские и неформальные дружеские взаимоотношения. Именно в этих сферах наиболее ярко проявляются личностное отношение человека к действительности, конфликт традиционных и инновационных форм жизнедеятельности.
В целях реконструкции исследуемого процесса была использована широкая и многоуровневая совокупность исторических источников: нормативно-идеологические документы (постановления партии и государственных органов, работы лидеров Коммунистической партии), научные (труды ученых социогуманитарного профиля — психологов, педагогов, историков, социологов), художественные (произведения литературы того периода), публицистические и эпистолярные материалы.
Исследование показало, что в 1920-е годы в целях решения задачи создания так называемого «нового типа личности советского человека» происходила перестройка всей системы межличностного взаимодействия. На фоне усиливающейся идеологизации всех сфер общественной жизни утверждались новые эталоны и новая нормативная модель поведения, в основу которых был положен принцип революционной целесообразности. Осуществлялась грандиозная по своим масштабам и глубине ломка традиционной, веками существовавшей в России системы христианских культурных ценностей: великодушия, терпения, человеколюбия, кротости, благородства, умеренности, любви. Человеческая сущность взаимоотношений человека с человеком подменялась классово-пролетарской. Следует отметить, что коренное преобразование всей системы социально-психологических отношений в период перехода от одной государственно-общественного строя к другому — закономерное явление, впервые описанное Г. В. Плехановым и определенное им как «эффект маятника» (см.: Кольцова, 1981).
Христианской религии, являющейся основой русской культуры и духовности, была объявлена непримиримая война. Руководством к действию стало ленинское определение религии как «опиума для народа». Отвергнутая религия замещалась новой — религией классово-пролетарской революции, коммунизма. Как пишет Н. А. Бердяев, коммунизм «сам хочет быть религией, идущей на смену христианству, он претендует ответить на религиозные запросы человеческой души, дать смысл жизни. <…> Коммунизм есть исповедание определенной веры, веры, противоположной христианской. <…> Коммунисты любят подчеркивать, что они противники христианской, евангельской морали, морали любви, жалости, сострадания» (Бердяев, 1981, с. 129,135).
Коммунистическая мораль декларировала новые нормы отношений и предъявляла суровые требования к человеку. Социально одобряемыми становились, прежде всего, такие качества, как преданность делу революции, бдительность и жесткая, непримиримая борьба с ее врагами, твердость духа, сплоченность, героизм революционной борьбы. Христианским добродетелям в этом перечне места не отводилось. Так, в этическом бестселлере Е. А. Преображенского отмечается, что пролетариат в борьбе за власть должен быть предельно беспощаден и жесток, не щадить как своих врагов, так в силу той же революционной целесообразности и «лучших представителей своего класса» (Преображенский, 1923, с. 71). Луначарский, определяя культуру, создаваемую победившим пролетариатом, наделяет ее звучными эпитетами: «культура-меч», «культура-борьбы против угнетателей» (Луначарский, 1918, с. 7).
Яркой иллюстрацией коренной перестройки норм и правил морали являются работы одного из лидеров психологии первой половины XX в., известного педолога А. Б. Залкинда «Очерки культуры революционного времени», «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», «Революция и молодежь». В них представлена новая интерпретация общечеловеческих нравственных заповедей Ветхого Завета, характеризующаяся ярко выраженной антихристианской направленностью. С позиции пролетарской классовой целесообразности они приобретают прямо противоположное звучание. Так, христианское «Не укради» предлагается заменить этической нормой «Грабь награбленное», являющейся, по мнению автора, преобразованной формулой марксистского положения «Экспроприация экспроприаторов» (Залкинд, 1989, с. 64). При этом подчеркивается, что вполне этичным, нравственным и оправданным является грабеж, который идет «на пользу всем трудящимся и пролетариату в первую голову» (там же). Библейское «Не убий» характеризуется как ханжеская заповедь и преобразуется в требование «законной смертной казни… во имя спасения пролетарской революции» (там же). Заповедь «Чти отца своего» замещается пролетарской нормой, согласно которой почитать следует лишь того отца, который стоит на революционно-пролетарской точке зрения. Классово незрелого отца надо перевоспитывать, а в случае безуспешности воспитательного воздействия «дети вправе покинуть своих родителей, так как интересы революционного класса важнее блага отца» (там же). И именно это становилось почвой для разрыва традиционно крепких в нашей культуре связей возрастных поколений, родителей и детей, было причиной множества человеческих трагедий, ярко персонифицировавшихся, в частности, в судьбе Павлика Морозова. Заповедь «Не прелюбы сотвори» вытесняется идеей свободной любви и выражается в утверждении, что допустима половая жизнь, способствующая «росту коллективистических чувств, классовой организованности, производственной и групповой активности» (там же). Таким образом, очевидно, что утверждающиеся в 1910-1920-е годы нормы общения и отношений людей являлись ярким антиподом христианских моральных ценностей.
Следует отметить, что в дискуссиях 1920-1930-х годов выдвигались разные модели организации нравственной жизни: теория надклассовой морали В. Г. Короленко; проект общества «норм целесообразности» А. А. Богданова; концепция общества «без морали» и т. д. Идею правомерности сохранения общечеловеческих норм в морали отстаивали Г. В. Плеханов и Л. И. Аксельрод. Но все эти проекты были отвергнуты, и утвердилась предельно жесткая модель морального регулирования поведения человека, определявшаяся революционной обстановкой в обществе и директивно проецировавшаяся на индивидуальное сознание.
В целях формирования нового человека и системы его отношений решалась задача перестройки на классовой основе всех сфер жизнедеятельности общества-экономики, политики, искусства, образования и т. д. Школы, кино, театр и т. д. превращались в средства коммунистического просвещения и агитации.
Нормы и требования пролетарской морали пронизывали все области межличностных отношений. Так, кардинальным образом изменяется в послереволюционный период отношение к женщине. Осмеянию и осуждению подвергается рыцарское отношение к ней, определяемое как пережиток прошлого, якобы унижающий достоинство женщины и умаляющий ее роль как равноправного борца за идеалы коммунистического общества. Как пишет Луначарский, новому пролетарскому государству не нужен средневековый термин «рыцарь». Востребованным в нем становится другой термин — «товарищ» (Луначарский, 1928, с. 40). Соответственно, и к женщине следует относиться не как к представительнице слабого пола, объекту поклонения и защиты, а как к равноправному борцу за дело рабочего класса, «товарищу». Из лексикона победившего пролетариата исчезают понятия женской красоты, женственности как «классово-бесплодные», утратившие смысл с позиций новой морали и эстетики. Современный пролетарский идеальный партнер должен отличаться «точным интеллектуальным аппаратом, большой социальной гибкостью и чуткостью, классовой смелостью и твердостью — безразлично, мужчина это или женщина» (Залкинд, 1989, с. 67). Образ хрупкой, беззащитной женщины, изящно одетой, имеющей длинные красивые косы, заменяется образом сильной и выносливой труженицы. Как пишет А. В. Луначарский, «хорошо, когда у женщины хорошие мускулы: она должна иметь сильный, правильно развитый организм, который может выдержать все испытания. Ей нужна такая же закалка, как и мужчине» (Луначарский, 1928, с. 42). Проводится широкая компания по отлучению женщины от семьи, домашних дел, ее переориентации на производственную ниву. Звучат призывы вообще свести на нет домашнее хозяйство, отвлекающее женщину от производственной жизни. Высказываются даже кощунственные предложении о изъятии детей из семьи и передаче их для воспитания в специальные детские коммуны. Под сомнение ставится и традиционное для русской культуры право мужчины на лидерские позиции в семье.
Даже такая интимная сфера общения, как супружеские отношения, рассматривалась в это время через призму классовых интересов. Подчеркивалась необходимость «переоценить свои отношения к противоположному полу. Либо подчиниться предписаниям буржуазной идеологии и остаться при мужчине… либо перешагнуть через Рубикон и вступить на почву пролетарской идеологии» (Коллонтай, 1922, с. 164). Любое «сближение с членом враждебного лагеря» считалось недопустимым и подвергалось общественному осуждению. Принцип классового подхода распространялся и на сферу половых отношений. «Половая жизнь, — писал Залкинд, -рассматривается классом как социальная, а не как узколичностная функция, и поэтому привлекать, побеждать в любовной жизни должны социальные, классовые достоинства, а не специфические физиологически-половые приманки…». Для характеристики межполовых отношений использовался термин «классовый половой подбор» (Залкинд, 1989, с. 66).
В контексте рассмотрения проблем воспитания ребенка серьезно обсуждается вопрос о правомерности использования сказки. Доминирующим становится мнение, что она вредна для морального развития ребенка. Так, в статье В. Арнаутова отмечается, что необходимо отказаться от сказки, так как «она рождает мистическое чувство, страх перед неведомым» (Арнаутов, 1927). Сказка оценивается как продукт враждебного пролетариату класса, ставится задача воспитать «трезвых советских янки».
Уже перечисленных примеров достаточно, чтобы сделать вывод о чудовищном насилии над психологией народа, осуществлявшемся в послереволюционные годы.
Итогом стало формирование определенного типа общения, характеризующего совокупностью отличительных особенностей.
Первой и основной его особенностью выступал классовый характер общения. Для него характерно, прежде всего то, что, отражаясь в общении, большевистская норма классовости, верности делу революционного пролетариата вела к формированию тенденциозных, классово-ориентированных отношений и способов поведения. Согласно ленинской концепции, для пролетариата нравственно все, что служит делу пролетарской революции. Как писал В. И. Ленин, ценности человеческой жизни как метафизической, самодостаточной сущности для пролетариата не существует. Для него важны исключительно интересы классовой борьбы пролетариата.
Людей, включая своих сторонников-пролетариев, большевистские лидеры называют «человеческим материалом», предназначенным для борьбы за коммунистические идеалы. А. В. Луначарский писал, что именно «безнравственность, беспризорность, отсутствие корней у русского пролетария… сделало фабричного рабочего великолепным материалом для организующей силы прогрессивных идей» (Луначарский, 1928, с. 29). Столь циничное заявление имело под собой определенную основу. Безусловно, трудно, если вообще возможно, привить антигуманные социальные установки и ценности человеку образованному, думающему, нравственному. С этой точки зрения, интеллигенция оценивалась как негодный для построения нового общества «материал», подвергалась гонениям.
Из этого логически следовала допустимость использования любых средств для достижения целей революции. В результате нравственные нормы коммунистов приобретали «относительно-нравственный» характер. Отражаясь в общении, классовые нормы задавали специфическое, усеченное понимание допустимого и запретного, что придавало отношениям людей также «относительно-нравственный» характер. Вступающий во взаимодействие человек рассматривал своего партнера по общению не как уникальную, своеобразную личность, а только лишь как представителя того или иного класса.
Следующая особенность общения послереволюционного периода — его формальный характер — имела свои основания. В процессе успешной интернализации нормы пролетарского коллективизма внешнее по отношению к личности требование классовой сплоченности и коллективизма, носившее оттенок функционализма, превращалось в собственную жизненную установку личности. Трансформируясь в общении, она вела к формированию функционального отношения к человеку лишь как к придатку общества, коллектива, носителю определенной коллективно-полезной функции. Человек терял свою самоценность, право на то, чтобы вступать во взаимодействие с другими людьми как уникальная, самостоятельная личность, а не только как представитель определенного класса и носитель заданной социальной функции. Личность становилась средством осуществления внешних по отношению к ней, но классово-целесообразных целей во взаимодействиях человека с человеком.
Еще одной особенностью общения послереволюционного периода можно считать его стереотипизированностъ. В процессе освоения нормы пролетарской нетерпимости и ненависти к врагам революции личность начинала воспринимать это первоначально внешнее требование как свою субъективную установку. Отражаясь в общении, такое требование становилось основой формирования системы стереотипизированных отношений к людям, согласно которой допустимы и социально ценны лишь взаимодействия со «своими», т. е. зрелыми в классовом отношении людьми, все же, что связано с «чужими», классово враждебными элементами, — плохо и недопустимо. Гуманной личности свойственно, по словам К. А. Абульхановой-Славской, «признание того, что общество состоит из разных лодей, непохожих ни по внешним, ни по душевным качествам, доброжелательное отношение к этим разным людям, умение слушать их, уважать их мнение» (Абульханова-Славская, 1991, с. 170). Вполне закономерно, что для классово-ориентированной личности в отношениях с другими людьми, напротив, характерен обедненный, поляризированный стереотипами тип общения (аналогичный тип мышления назван чешским психологом И. Клохом «черно-белым»). Дихотомия отношений к человеку только по «черно-белому» признаку ведет к всеобщему упрощению, схематизации социальной действительности и протекающих в ней процессов общения. Характерным для этого можно считать проявление во взаимодействиях людей друг с другом тенденции к приписыванию несуществующих положительных свойств членам своей группы (своего класса) и, напротив,- отрицательных свойств классовым врагам. В этом плане показательны слова Н. Бухарина, отмечавшего, что «нужно воспитывать совершенно инстинктивное отношение страстной ненависти к нашим классовым противникам. С одной стороны, ненависть по отношению к врагам, с другой стороны, обрисовка социалистического идеала — это должно быть исходным пунктом в нашей работе…» (Бухарин, 1927, с. 3).
Для группы внеинституциональных особенностей общения характерно неприятие субъектами общения норм, навязываемых официальной идеологией, формирование при этом системы негативных отношений, но внешне проявляемых социально одобряемых способов обращения. Вспомним идею В. Н. Мясищева о том, что в условиях несвободного взаимодействия, когда существуют препятствия для реализации истинных отношений, исчезает и естественный параллелизм положительного и отрицательного отношения и обращения как формы. Советское общество середины — конца 1920-х годов представляло собой такой социум, который тормозил, подавлял реализацию истинных отношений.
Характерной особенностью общения послереволюционного периода можно считать также предрасположенность субъектов взаимодействия к конформному поведению. Реализация нормы коллективизма в социальной действительности означала единогласие, единомыслие, осуществление принципа «человек — придаток к коллективу». Отражение этого процесса в общении вело к проявлениям конформизма, ориентации на мнение большинства. Голос личности исчезает, «тонет» в общем слитном хоре единомышленников. Причем зачастую можно говорить не об истинной конформности, связанной с действительным изменением установок и отношений личности. Типичным являлось проявление внешней конформности, состоящей в выражении согласия с мнением, по сути не разделяемым субъектом. В этом проявлялось признание человеком своей функциональной, а не личностной значимости.
Тесно связана с предыдущей особенностью общения и такая его черта, как «закрытый» характер общения. Возникновение этой особенности было детерминировано теми же причинами, что и появление тенденции к конформному поведению. В условиях диктатуры пролетариата, жесткого идеологического давления проявление негативного отношения человека к новой политической системе было практически невозможным. Открытая оппозиция по отношению к утверждающимся нормам взаимоотношений между людьми жестко пресекалась. Поэтому наряду с конформностью возникал другой тип приспособленческого взаимодействия — «закрытый» характер общения и взаимоотношений между людьми. Истинное отношение человека к событиям жизни и окружающим людям тщательно скрывалось, маскировалось внешними социально-одобряемыми реакциями и формами поведения. Только в узком кругу доверенных лиц человек мог высказать то, что таилось в его душе.
Анализируемая система источников позволила выявить также характерную для послереволюционного периода утилитарную направленность общения. Для этой особенности характерно неполное, деформированное, искаженное отражение норм вследствие отсутствия ясных представлений о них, либо недостаточного для их восприятия и понимания уровня культуры у субъектов общения. Ценности русской дореволюционной культуры, носителем которых являлась интеллигенция, оказывались девальвированными. На арену вышла пролетарская культура, идеалом которой была идеологизация всех форм ее проявления, построение общества классово ориентированных специалистов, но не образованных и нравственных людей.
Дальнейшая история развития советского общества продемонстрировала силу традиции, выступившей преградой на пути замышляемой тотальной перестройки психологии человека. Народ сумел сохранить присущие ему ценности, катокомбно развивая и передавая их «из рук в руки», от одного поколения другому. Ментальность народа и русская культура, сформировавшиеся в многовековой истории, выжили и победили в схватке с антисистемыми, по словам Л. Н. Гумилева, влияниями. Без сомнения, этому в немалой степени способствовали трагические годы войны, сплотившие народ и на фоне некоторого ослабления идеологического давления актуализировавшие его лучшие традиции, глубинные, корневые пласты его души. Кроме того, нельзя не учитывать тот факт, что духу русского менталитета соответствовали утвердившиеся в советском обществе принцип коллективизма, идеология государственности и патриотизма. Героическими усилиями народа в неимоверно трудных условиях была воссоздана великая держава, многие достижения которой вызывали у людей законное чувство гордости. В нравственной сфере, несмотря на многочисленные идеологические препоны, вновь утверждаются традиционные для русского народа отношения взаимопомощи и поддержки. Более того, они декларируются как основополагающие нормы человеческого общежития на государственном уровне, кладутся в основу воспитательной работы. Подтверждением этого выступает, в частности, моральный кодекс строителя коммунизма, по сути, представляющий собой изложение в секуляризованной форме общечеловеческих норм и ценностей.
Обращаясь к современной действительности, следует констатировать, что сегодня вновь во имя пока еще неких иллюзорных целей разрушается то духовное наследие, которое досталось нам от предков и благодаря тяжелейшим жертвам было сохранено в XX столетии. В сознание нашего народа внедряются чуждые ему ценности индивидуалистической морали; вновь правят бал жестокость, агрессия и насилие. Общество раскалывается на полярные классы богатых и бедных, утрачивается его социально-психологическое единство.
В 1990-е годы народу активно навязывалась идея о том, что патриотизм является религиозно-политическим атавизмом великодержавных амбиций царской России и советского тоталитаризма. Само понятие патриотизма в таком осмыслении становилось в своем существе резко отрицательным. С экранов телевизора звучала вырванная из контекста фраза о том, что «патриотизм — последнее прибежище негодяев». В качестве единственной альтернативы патриоту в СМИ воссоздавался образ сознательного космополита, разделяющего надрелигиозно-атеистические ценности и идеологию плюрализма, переходящую в агрессивный духовный релятивизм. Противники данной доктрины грядущего космополитизма и политического глобализма рассматривались порой в качестве патриотов-мракобесов. Тем самым делалась попытка подорвать одно из корневых оснований нашего менталитета, всегда включавшего патриотизм и государственность как базовые социальные и личностные ценности. В школьных учебниках история России представлялась в искаженном виде. Многие ее славные страницы не нашли в них отражения (см.: Кольцова, 2009).
К счастью, в последние годы ситуация меняется. Появилась Государственная программа патриотического воспитания граждан РФ. В выступлениях Президента страны остро ставятся вопросы о важности нравственного воспитания личности, необходимости сохранения традиционных для нашего народа ценностей. Проводится работа по созданию единого учебника по истории России, адекватно освещающего основные события прошлого. Все это вселяет надежду на грядущее духовно-нравственное возрождение российского общества.
Литература
- Абулъханова-СлавскаяК.А. Стратегия жизни. М., 1991.
- Арнаутов В. Заметки о роли романтики в работе с детьми // Игра, сказка и романтика в работе с детьми. Киев, 1927. С. 5-28.
- Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1981.
- Бухарин Н. Воспитание смены // Комсомольский быт. М.-Л., 1927. С. 21-33.
- Гуревич А. Я. История и психология // Психологический журнал. М., 1991. Т. 12. №4. С. 3-15.
- ЗалкиндА.Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1926.
- Залкинд А. Б. Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата // Родник. 1989. №9. С. 62-68.
- КоллонтайА. Письма к трудящейся молодежи. Письмо третье // Молодая гвардия. 1922. №6-7. С. 111-124.
- Кольцова В. А. Проблемы социальной психологии в трудах В. Г. Плеханова // Психологический журнал. 1981. №5. С. 137-149.
- Кольцова В. А. Новый этап разработки проблемы общения в советской психологии // Тенденции развития советской психологии. М., 1989.
- Кольцова В. А. Дефицит духовности и нравственности в современном российском обществе // Психологический журнал. 2009. Т. 30. №4. С. 92-95.
- Ленин В. И. О коммунистической нравственности. М., 1985.
- Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1984.
- Луначарский А. В. Культурные задачи рабочего класса. М., 1918.
- Луначарский А. В. Воспитание нового человека. Л., 1928.
- Мясищев В. Н. О взаимосвязи общения, отношения и обращения как проблеме общей и социальной психологии // Социально-психологические и лингвистические характеристики форм общения и развития контактов между людьми. Л., 1970. С. 114-115.
- Преображенский Е.А. О морали и классовых нормах. М., 1923.
- Спицина Л. В. Историко-психологическая реконструкция становления форм и способов общения в советском обществе в послереволюционный период (10-20-е годы XX столетия): Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 1994.