Перестройка в обществе влечет за собой крутые повороты в психологии не только отдельно взятого человека, работника, руководителя, но и больших и малых групп людей — классов, наций, профессиональных, половозрастных и иных социальных общностей. Речь идет о так называемой массовидной психологии. Одно из наиболее сложных социальных явлений, возникающих на базе массовидной психологии, которое мы долго не решались назвать его подлинным именем, — забастовка.
Ответ на вопрос: «Что такое забастовка?» еще в недавнем прошлом был однозначен. Смотрим словарь русского языка под редакцией С. И. Ожегова (1952 г.): «Одна из основных форм классовой борьбы пролетариата за свои экономические и политические интересы — организованное прекращение работы на предприятии с целью принудить капиталистов к выполнению требований рабочих, то же, что стачка». А вот что записано в более позднем специализированном издании — Советском Энциклопедическом Словаре (1984 г.): забастовка — это «коллективное прекращение работы рабочими и служащими, предъявляющими предпринимателям или правительству экономические и политические требования. Одна из основных форм классовой борьбы пролетариата».
Так писали в 1984 г. Но тот год — время застойное, гласность тогда еще была не в почете, и о том, что от коллективного прекращения работы рабочими и служащими наше общество тоже не застраховано, в словаре не упомянуто. А вот в Кратком словаре по социологии (1989 г.) слова «забастовка» вообще нет. Само слово «социология» образует сочетание латинского «общество» и греческого «учение», и означает оно учение об обществе. Как сказано в словаре, это «наука о законах становления, функционирования, развития общества в целом, социальных отношений и социальных общностей». Казалось бы, социология и объяснит, что такое забастовка. Но и она молчит. Говорю это не в укор составителям социологического словаря, Нет большой беды в том, что книги не поспевают за Динамикой событий в обществе, хотя тут тоже есть о чем сожалеть. Хуже другое: многие руководители трудовых коллективов оказались теоретически и практически в политическом и психологическом отношениях безоружными перед лицом грозного социального явления, каковым является забастовка.
Взять хотя бы события в Караганде и области. На митингах шахтеры особенно остро ставили вопрос о продовольственном снабжении. Когда министр торговли Казахстана М. Д. Танцюра пообещал выделить г. Шахтинску дополнительные фонды, казалось бы, проблема должна была быть снята. Но горняки восприняли жест министра как подачку, отказались ее принять и потребовали навести порядок в торговле. Разница в позициях сторон примечательна во многих отношениях. Министр полагает, видимо, что все дело в размерах продовольственного фонда, а шахтеры смотрят на дело иначе, масштабнее, действительно по-государственному: нужны социальная справедливость и порядок в торговле. Получается, что стороны по-разному видят ситуацию.
Выступая на митинге в г. Шахтинске, генеральный директор объединения «Карагандауголь» Н. Дрижд (теперь уже бывший), говорил о том, что забастовка наносит значительный ущерб стране. Он смотрит на забастовку как бы со стороны, дает оценки от имени общества, которому шахтеры пытаются нанести урон. Но рабочие такую позицию не приемлют.
«Я как член рабочего коллектива не хочу забастовки, понимаю, что к хорошему она не приведет, поставит в сложное положение экономику страны. Но что нам остается делать?» — сказал корреспонденту «Индустриальной Караганды» С. Кемельбаеву председатель рабочего комитета шахты «Абайская».
Следовательно, не всегда можно ставить в вину рабочим, что они своими забастовками наносят ущерб экономике. У них нет намерения вредить своей стране, а есть потребность, чтобы их выслушали и помогли. Неумение и нежелание администрации понять их позицию приводит к противостоянию. Не случайно шахтеры Карагандинского бассейна выразили недоверие генеральному директору производственного объединения «Карагандауголь» И. Дрижду.
Не хочется ставить в вину и руководителям то обстоятельство, что они смотрят на забастовку извне: вопрос о том, какую позицию занимать в случае забастовки, их раньше не волновал, они это «не проходили». С каждого руководителя всегда спрашивали план, за него он и беспокоился. А что тревожит шахтеров и их семьи, откуда вдруг такая напасть — забастовка, что ей предшествовало, как она вызревала в умах и чувствах людей, почему они настолько возбуждены, что не хотят даже и слушать своего генерального? Все это — область повседневной работы с людьми, которая для многих руководителей еще остается за рамками их интересов. Между тем именно человек является главным предметом забот руководителя.
Положение усугубляется еще тем, что психологическое невежество иногда дополняется старым экономическим мышлением, стереотипами прошлого.
Даже на самом верхнем уровне управления угольной отраслью долго не было понимания нужд и требований шахтеров. В г. Междуреченске министр угольной промышленности М. И. Щадов заявил о том, что шахтеры к экономической самостоятельности не готовы. В течение суток шахтеры доказывали ему, что они готовы к самоуправлению и работе в новых условиях хозяйствования. И доказали! Министр изменил свою позицию и согласился предоставить шахтам самостоятельность. Только одни сутки потребовались на такой переворот в психологии министра, а ведь радикальная экономическая реформа продолжается уже не первый год. Многих осложнений можно было бы избежать, если бы министр раньше выкроил из своего бюджета времени те единственные сутки, которые потребовались ему теперь, на изучение настроений шахтеров, оценку их готовности к работе в условиях самофинансирования и самоуправления.
Угольная промышленность вся убыточна, половину стоимости потребляемой страной угля покрывает государственная дотация. Взять хотя бы тот же Кузбасс, откуда пошла волна забастовок. За тонну добываемого здесь «черного золота» на мировом рынке в зависимости от качества платят от 30 до 50 долл. А какова цена угля внутри страны? Это в среднем 11 руб. 40 коп. за тонну. Остается только удивляться, как при таком хозяйствовании наша угольная промышленность все еще не пошла по миру с сумой.
«А при чем тут мы?» — могут спросить товарищи из аппарата Минуглепрома СССР. Цены, дескать, устанавливаем не мы. Что верно, то верно. Но надо разобраться вот в чем. Влияние на трудовые коллективы министерства, как показали забастовки, довольно слабое. Так что вниз «энергия» ведомства передается с весьма скромным коэффициентом полезного действия. Если к тому же и вверх влияние не идет (иначе почему министерство терпит нелепости в ценообразовании?), то возникает вполне резонный вопрос: какую функцию выполняет министерство — проводника идей экономической реформы или «изолятора» подопечных коллективов от нее? Кто менее готов: шахтеры к самоуправлению или аппарат ведомства к управлению?
Если же нет влияния ни вниз, ни вверх, то получается, что министерство оказалось без власти. Ведь власть — это влияние на поведение и деятельность людей в определенном направлении. Может министерство влиять на людей, — значит, есть у него власть. Не может, — значит, власть утрачена, а оно перестало быть органом управления.
Беда эта не только угольщиков. Сплошь и рядом руководители самых разных уровней управления разводят руками: мы, дескать, бессильны против обстоятельств. План нереальный установил Госплан, цены назначил Госкомцен, тарифы и ставки перетасовал по-своему Госкомтруд, снабжение не обеспечил Госснаб, фонды срезал Минфин и т. д. Между тем кто же, как не сами руководители, призваны с цифрами и фактами в руках, неотразимой логикой расчетов и аргументов переубедить аппарат верхних этажей управления, если угодно, навязать ему свою позицию, сделать его сторонником реализации своих задумок.
Забастовки обнаружили, что не только министерства утратили влияние на людей. Если бы дело обстояло так, то забастовка лишь помогла бы перестройке, обнажив всю бюрократическую надстройку, бесполезную для шахтеров и их работы. Власть потеряли и руководители объединений, предприятий. Мало того, беспомощными оказались местные партийные и советские органы, профсоюзы. Дело даже не в том, что некоторые руководители не вышли к горнякам. Те, кто говорили с рабочими, ничего не смогли сделать. Второй секретарь обкома в г. Шахтинске А. И. Ибжанов обещал взять под контроль выполнение требований шахтеров, советовал направить представителей в терком угольщиков, а самим вернуться на работу. Но призывы эти ничего не дали.
Беда в том, что саму забастовку многие руководители воспринимают просто как факт прекращения работы, а потому полагают, будто достаточно шахтерам вернуться в забои — и инцидент будет исчерпан. Это можно понять, ибо видимым образом (подчеркиваю — видимым образом) суть события кажется именно таковой: слишком чувствительны потери для экономики страны. На самом деле прекращение работы, при всей его опасности в экономическом отношении, это лишь один из наиболее наглядных симптомов болезни, корни которой надо искать глубже.
Куда более грозен менее бросающийся в глаза факт: забастовка фиксирует собой момент завершения процесса постепенной утраты официальными органами местной власти связи с массами. И не только местной власти, но и государственной в лице министерств, ведомств. Ведь только вмешательство высшего руководства партии и правительства позволило разрядить обстановку.
Об отрыве от масс говорят такие факты. В Кузбассе забастовки шли полным ходом уже несколько дней, а 15 июля 1989 г. очередной пленум Карагандинского обкома Компартии Казахстана рассматривал вопрос о задачах по осуществлению аграрной политики партии. «Индустриальная Караганда» 18 июля всецело посвящена материалам этого пленума. Лишь на первой странице — выдержанный в спокойных тонах репортаж о буднях шахты «Ахтасская». Нет даже намека на «брожение умов», которое уже во всю развернулось в области. На следующий день — интервью в номер «Лицом к нуждам горняков»: председатель теркома угольщиков Д. А. Абдаманое упрекает программу ЦТ «120 минут» в том, что в ней говорилось, будто а Карагандинском бассейне началась забастовка.
Слова, сказанные этим профсоюзным руководителем, стоит процитировать; «Это самая настоящая утка… Обстановка в нашем бассейне нормальная, правда, не без напряжения». А забастовка уже охватила практически все шахты и на следующий день заявила о себе митингом шахтеров области в Караганде.
Что стояло за словами «правда, не без напряжения»? К тому времени шахта «Стахановская», по существу, предъявила весь тот перечень претензий, который впоследствии целиком вошел в состав требований всего бассейна. Значит, напряжение было и до прекращения работы, об этом знали, но мер не приняли.
Есть в психологии такой термин — «порог чувствительности». Например, человек слышит не всякий звук, видит не любой свет. Нужно, чтобы сила раздражителя оказалась выше того уровня (порога), начиная с которого органы чувств могут реагировать на внешние воздействия. Подобно этому, видимо, государственные, партийные, советские и профсоюзные органы обладают собственным «порогом чувствительности» к событиям в трудовых коллективах. Кто-то там чего-то требует — это ничего, потерпят. Раз уголек выдают на гора, — значит, нет оснований особо волноваться. Обсудим. Доложим. Решим. Усилим. Повысим. А пока работайте. Такую психологию народная мудрость уже давно определила: пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
И еще одно наблюдение. Кто не знает, как в аэропортах шумят двигатели самолетов. Человек, впервые попавший на аэродром, ровным счетом ничего не слышит, кроме рева моторов. Но сами работники наземной службы, день и ночь работающие в аэропорту, перестают реагировать на шум. Не то же ли самое происходит с некоторыми руководителями? Ведь сколько лет шахтеры говорили о своих проблемах, а толку никакого. И только взрыв недовольства заставил всех зашевелиться.
Конечно, всякое сравнение условно. Но социальные явления, ведущие к забастовке, напоминают мне процесс образования и схода снежных лавин. Где-то в горах в какой-то точке начинается налипание снежинок друг на друга, затем образуется небольшое «напряжение». Тут еще можно добиться управляемого и безопасного схода снежной массы. Но уж если лавина пошла с гор стихийно, сама по себе, то против нее нет средств, а надо разбегаться в разные стороны. Точно так же забастовке предшествует лавинообразно нарастающий процесс усиления напряжения среди рабочих. И многократно легче (хотя, понятно, что легкость эта очень относительная) предупредить забастовку в зародыше, чем пресечь, прекратить митинги и вернуть людей на работу.
Особую опасность в процессе вызревания забастовок представляет собой предшествующий ей специфический момент разрушения привычной системы взаимосвязи людей, их взаимоотношений, момент, когда старые связи перестали действовать, а новых еще нет, когда официальные органы власти упустили влияние на людей, а иные центры власти, в том числе неофициальные, еще не созданы. Начиная от этой неопределенной точки отсчета «брожение умов», будучи предоставленным самому себе, может направиться в любую сторону. Не исключено в подобной ситуации и такое развитие событий, которое приведет к обыкновенному бунту. Его признаки хорошо известны: в силу вступают законы толпы, люди выходят из повиновения всякой власти, бесчинствуют, теряют контроль над своим поведением.
Мы хорошо знаем замечательные качества рабочего класса — высокую организованность и сознательность, коллективизм и дисциплину. Но нельзя забывать, что все эти достойные характеристики не изначально присущи поступающему на предприятие «человеческому материалу». Крупная промышленность и машины есть психологическая база пролетариата. Это значит, что обыкновенные трудящиеся, идущие на заводы и фабрики, превращаются в его величество рабочий класс благодаря содержанию, характеру и условиям коллективного труда. Если же рабочие оказываются вне благотворного воздействия организованного коллективного труда, то они могут деклассироваться, утратить положительные качества, о которых речь шла выше.
Забастовка — такое социальное явление, когда рабочие выступают не как участники коллективного труда на промышленном предприятии, не как производители материальных благ. Это люди, бросившие работу, а потому порвавшие те организационные связи, которые превращали их в трудовой коллектив. Они на какое-то время стали как бы безработными и в этом качестве создали принципиально отличную от трудового коллектива новую общность людей — тех, кто еще вчера работал в разных трудовых коллективах. Так что не будет большого преувеличения сказать, что забастовка — это общность людей, которая складывается зачастую не столько в сфере производства, сколько за ее пределами — в сфере распределения и потребления, не столько по поводу работы, труда, производства (так забастовка воспринимается иными руководителями), сколько по поводу условий жизни и быта семьи, близких.
Эта новая общность берет начало от той же точки отсчета, что и бунт, формирующийся по законам толпы. И несмотря на то что она образована рабочими по своей объективной классовой принадлежности, тем не менее может тоже приобрести характер толпы со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Нужно отдать должное забастовщикам: они сумели из стихийно возникших, разрозненных скоплений возбужденных людей выкристаллизовать новую организационную структуру, чутко реагирующую на решения стачечного комитета подобно единому целостному организму. Уже только этот факт посрамляет скептиков, недооценивающих потенциал самоорганизации, таящийся в рабочей среде, выбивает главный козырь из рук тех руководителей, которые полагали, будто шахтеры не готовы к самоуправлению.
К забастовщикам в Караганде приходили разные люди, так или иначе пытавшиеся усилить и без того большой эмоциональный накал и увести шахтеров в сторону от их подлинных интересов. Неформалы различных оттенков советовали придать стачке политический характер, выставить требования об изменении социалистических устоев общества. Другие призывали расширить круг трудящихся, вовлеченных в забастовку, обратиться к рабочим и служащим всех предприятий города с призывом бросить работу и присоединиться к шахтерской стачке. Однако рабочая стойкость выдержала испытание провокациями.
В Казахстане, как почти повсеместно, национальный вопрос в последние годы заметно обострился. К чести забастовщиков надо сказать, что на митингах и заседаниях стачечных комитетов он вообще не возникал, хотя шахтерские коллективы в Караганде сплошь многонациональные и русскоязычные.
Забастовки угольщиков заставили невольно сравнивать местных формальных лидеров, по существу утративших власть, с неформальными. В чем обнаружилась разница между ними, почему люди отступились от одних и охотно пошли за другими? Ответы на эти вопросы возможны только на основе глубокого исследования.
Хотелось бы высказать некоторые соображения. Сначала обратимся к фактам. В самом начале забастовок (19 июля 1989 г.) на карагандинской шахте «Кировская» шахтеры отказали в доверии профкому и решили провести новые выборы, в Донбассе на шахте «Суходольская» председатель профкома товарищ Макей сам участвовал в забастовке вместе с рабочими. Такие же расхождения наблюдались и в отношении рабочих к хозяйственным руководителям различных рангов, партийным работникам. Водораздел во всех случаях проходил по критерию «наш» или «не наш». Если формальный лидер умеет быть в гуще рабочих и их глазами смотреть на все вокруг, если он переживает вместе с ними удачи и неудачи, то рабочие признают его своим независимо от ранга и должности. В тех же случаях, когда руководитель берет на себя смелость выступать от имени общества и обращается к рабочим как к лицам, поставившим себя вне общества и наносящим забастовкой только ущерб, то его встречают соответственно как чужака:
Бросается в глаза еще одно различие традиционных и новых лидеров. Официальный руководитель обычно приходит к людям, уже заранее имея решение о том, какую программу им предложить. При этом он полагает, будто рабочие сами не знают, что такое хорошо и что такое плохо, что им нужно и что нет. Словом, он приходит как учитель. Неформальный лидер поступает иначе. Он сначала внимательно и терпеливо выслушивает всех желающих, затем обобщает собранную информацию, систематизирует ее и предъявляет людям сводную картину их общественного мнения. Разумеется, в картину эту он вносит и свои собственные идеи, но они выглядят как развитие высказываний других, как уточнение их мнений.
Лидер потому так и называется, что он сплачивает вокруг себя людей, группу, коллектив. В то же время хорошо известно, что у людей, объединенных в одну группу, чувство «мы» появляется только тогда, когда существуют «они», то есть другая группа, от которой первая себя отчленяет. Это справедливо для групп больших, подобных классу, нации, и малых, численность которых исчисляется единицами или несколькими десятками. Например, классовое самосознание, классовое мироощущение у рабочих зарождается только тогда, когда они видят перед собой другой класс — буржуазию. В психологическом смысле (а не в политическом) забастовщики тоже сформируются в группу, в новую общность только тогда, когда они начинают себя осознавать как некоторое единство, противостоящее другой группе. Легко понять, что «мы» для участников забастовок — это они сами. Но далеко не всегда просто определить, кто для них «они», то есть та общность, которой забастовщики себя противопоставляют. Вопрос этот принципиальный, и от характера ответа на него зависит, какие цели преследует забастовка, против кого она направлена как средство борьбы за свои интересы.
С забастовкой на капиталистическом предприятии все ясно. А у нас? Кто те «они», с которыми забастовщики ведут экономическую борьбу за свои интересы? Обыденное сознание в этом качестве зачастую представляет руководителей предприятий, организаций. Так, на встрече, состоявшейся в редакции газеты «Социалистическая индустрия», машинист выемочных горных машин шахты «Южно-Донбасская-3» А. Бокарев рассказывал, как встретился он в дни забастовок с генеральным директором «Доиецкугля» В. Г. Ильюшенко и выложил ему требования, удовлетворение которых ставило под угрозу срыва выполнение производственного плана. Генеральный директор резонно спросил: «Куда же я дену этот план, который мы обязаны выполнять?» В самом деле, изменить план не в его власти. Значит, «бороться» с ним можно, но он сам не хозяин положения.
Может быть, работники партийных и советских органов — это те самые «они», которые противостоят забастовщикам? Или профсоюзы? Нет, нет и еще раз нет. Объективно забастовщикам противостоит собственник предприятия, каковыми не являются и не могут быть местные партийные, советские и профсоюзные органы. Поскольку собственником предприятия является государство, то теоретически получается так, что забастовщики вступают в экономическую борьбу с государством вообще. «Вообще» — сказано не случайно, ибо бастовавшие шахтеры ни в Кузбассе, ни в Донбассе, ни в Караганде, ни в Воркуте не знали точно, какая инстанция правомочна принимать решения по их требованиям и к кому именно надо обращаться. Из-за этого на шахтах сложилось морально-психологическое состояние неопределенности, тяжело переносимое человеком и весьма податливое на разного рода слухи.
Закон СССР о порядке разрешения коллективных трудовых споров (конфликтов) определил порядок выработки требований бастующих, полномочные органы, возглавляющие забастовку, и органы, рассматривающие требования рабочих. Забастовка признана как законное средство борьбы за удовлетворение интересов трудящихся. Но ответ на вопрос: «С кем ведется борьба?» — не стал проще. Например, она больно бьет по смежникам, но ведь от них не зависит судьба требований забастовщиков. В конечном счете прекращение работы должно бы отозваться не лучшим образом и на бюджете тех, кто бросил работу. Парадокс же заключается в том, что смежники теряют дважды: сначала из-за прекращения поставок от бастующих предприятий, а потом из-за того, что требования забастовщиков об увеличении достающейся им доли национального дохода удовлетворяются почти целиком. Как бы это ни хотелось не признавать, но факт остается фактом: удовлетворение требований забастовщиков объективно ущемляет интересы тех, кто не бастовал, и субъективно порождает у последних соблазн последовать сомнительному примеру. Отсюда нетрудно понять, что в конечном счете забастовка оказывается средством борьбы с другими трудовыми коллективами за перераспределение материальных благ. Мало того, она еще провоцирует «обделенных» на новый цикл борьбы.
Складывается так, что забастовка, изобретенная рабочими как средство классовой борьбы против эксплуататоров, в нашей стране перемещается в среду самого рабочего класса и превращается в средство внутриклассовой экономической борьбы. И тут трудно однозначно оценить высказывания о том, что если забастовка стала неизбежной, то профсоюзы должны ее возглавить. А на чьей стороне должны быть хозяйственники, партийные организации? Против кого поведет рабочих профсоюз?
Закон определил субъектов спора. Кто же они? С одной стороны — это трудовой коллектив, интересы которого представляют профсоюзный комитет, совет трудового коллектива, забастовочный комитет или иной орган, выбранный коллективом. С другой стороны — администрация предприятия, вышестоящий отраслевой (или межотраслевой) орган управления. Все как будто правильно. Но почему только профсоюзы и СТК представляют интересы коллектива? А партийные организации?
Попытку законодательного регулирования забастовок можно только приветствовать. Но принятый Верховным Советом СССР закон назван «О порядке разрешения коллективных трудовых споров (конфликтов)». Тут налицо желание спрятать за ширмой трудовых споров забастовки, которые к собственно труду не всегда имеют отношение. Например, забастовщики Карагандинского бассейна выставили требования — прекратить испытания ядерного оружия в Семипалатинске немедленно, запретить кооперативы, которые занимаются скупкой и продажей государственных товаров. При чем тут трудовые споры (конфликты)? Авторы закона, видимо, исходили из благих намерений, но фактически их позиции напоминают поведение страуса, прячущего голову в песок, чтобы не видеть того, что происходит рядом. Несовершенство законодательства ведет к тому, что оно просто не соблюдается. Это показала забастовка в г. Воркуте.
Нельзя, конечно, было рассчитывать, что закон поможет покончить с забастовками. В Воркуте забастовка началась уже после его принятия. Корень зла находится гораздо глубже — в отношениях собственности. Думается, что главное средство против забастовок — это ускорение темпов проведения экономической реформы, предоставление самостоятельности предприятиям, развитие арендных отношений, реальное уничтожение отчуждения трудящихся от собственности на средства производства, произведенную продукцию. Настоящий хозяин не станет бросать работу, ибо это экономическое самоубийство. Забастовка потому и становится возможной, что рабочие не чувствуют себя хозяевами предприятий. В этом смысле забастовки являются порождением административно-командной системы хозяйствования, и они неизбежны (по крайней мере потенциально) до тех пор, пока эта система не демонтирована полностью.
В декабре 1988 г. двух советских специалистов в области политической психологии, и в том числе автора, пригласили на международный симпозиум в Польшу. Там довелось нам выслушать весьма острый и оригинальный доклад известного психолога Яноша Рейковского. Сейчас, сообщил профессор, в Польше действует пять центров власти (термин этот мне был непривычен, но по здравому размышлению я понял, что докладчик как подлинный ученый называет вещи своими именами). По значимости власти он расположил центры следующим образом: ПОРП, костел, правительство, официальные профсоюзы, «Солидарность».
Профессору задали вопрос соотечественники: «Почему на первое место по удельному весу власти вы ставите ПОРП?» «Очень просто, — ответил он, — около 85% руководителей всех рангов в государственных учреждениях являются членами ПОРП». Такая оценка у меня не вызвала возражений. Смутило другое: всегда считалось, что власть в государстве находится в руках правительства. А тут правительство следует не за партией, а за костелом.
Прошло время. Состоялись выборы в польский парламент, теперь уже двухпалатный. Коммунисты как центр власти поменялись местами с «Солидарностью». А далее положение усугубилось. ПОРП самораспустилась. Это подтверждает необходимость постоянного отслеживания динамики центров власти. Иногда полезно извлечь уроки из чужого опыта.
А урок, мне кажется, вот какой. Забастовки разрушают социальную структуру общества, порождают новые центры власти. Соотношение вновь возникших и традиционных центров власти находится в непрерывном движении. Всякое проявление благодушия в такой ситуации оборачивается фактической утратой реальной власти, как это случилось с некоторыми нашими партийными и советскими органами на местах во время шахтерских забастовок. Обращение к войскам и милиции дает эффект, противоположный ожидаемому: «брожение умов» усиливается, влияние государственной власти на население падает.
Какой же вывод? Коммунистам нужно овладевать, как говорил В. И. Ленин, искусством «привлекать к себе людей» серьезно, основательно. И не методом проб и ошибок, не на основе пресловутого передового опыта, а путем глубокого изучения человековедческих наук, и в первую очередь политологии, социологии, психологии. Только на этой основе можно овладеть политическими методами руководства и сохранить влияние на умы, чувства и волю людей, на их поведение и деятельность.