Загрузка...Перестройка в обществе влечет за собой крутые повороты в психологии не только отдельно взятого человека, работника, руководителя, но и больших и малых групп людей — классов, наций, профессиональных, половозрастных и иных социальных общностей. Речь идет о так называемой массовидной психологии. Одно из наиболее сложных социальных явлений, возникающих на базе массовидной психологии, которое мы долго не решались назвать его подлинным именем, — забастовка.
Ответ на вопрос: «Что такое забастовка?» еще в недавнем прошлом был однозначен. Смотрим словарь русского языка под редакцией С. И. Ожегова (1952 г.): «Одна из основных форм классовой борьбы пролетариата за свои экономические и политические интересы — организованное прекращение работы на предприятии с целью принудить капиталистов к выполнению требований рабочих, то же, что стачка». А вот что записано в более позднем специализированном издании — Советском Энциклопедическом Словаре (1984 г.): забастовка — это «коллективное прекращение работы рабочими и служащими, предъявляющими предпринимателям или правительству экономические и политические требования. Одна из основных форм классовой борьбы пролетариата».
Так писали в 1984 г. Но тот год — время застойное, гласность тогда еще была не в почете, и о том, что от коллективного прекращения работы рабочими и служащими наше общество тоже не застраховано, в словаре не упомянуто. А вот в Кратком словаре по социологии (1989 г.) слова «забастовка» вообще нет. Само слово «социология» образует сочетание латинского «общество» и греческого «учение», и означает оно учение об обществе. Как сказано в словаре, это «наука о законах становления, функционирования, развития общества в целом, социальных отношений и социальных общностей». Казалось бы, социология и объяснит, что такое забастовка. Но и она молчит. Говорю это не в укор составителям социологического словаря, Нет большой беды в том, что книги не поспевают за Динамикой событий в обществе, хотя тут тоже есть о чем сожалеть. Хуже другое: многие руководители трудовых коллективов оказались теоретически и практически в политическом и психологическом отношениях безоружными перед лицом грозного социального явления, каковым является забастовка.
Взять хотя бы события в Караганде и области. На митингах шахтеры особенно остро ставили вопрос о продовольственном снабжении. Когда министр торговли Казахстана М. Д. Танцюра пообещал выделить г. Шахтинску дополнительные фонды, казалось бы, проблема должна была быть снята. Но горняки восприняли жест министра как подачку, отказались ее принять и потребовали навести порядок в торговле. Разница в позициях сторон примечательна во многих отношениях. Министр полагает, видимо, что все дело в размерах продовольственного фонда, а шахтеры смотрят на дело иначе, масштабнее, действительно по-государственному: нужны социальная справедливость и порядок в торговле. Получается, что стороны по-разному видят ситуацию.
Выступая на митинге в г. Шахтинске, генеральный директор объединения «Карагандауголь» Н. Дрижд (теперь уже бывший), говорил о том, что забастовка наносит значительный ущерб стране. Он смотрит на забастовку как бы со стороны, дает оценки от имени общества, которому шахтеры пытаются нанести урон. Но рабочие такую позицию не приемлют.
«Я как член рабочего коллектива не хочу забастовки, понимаю, что к хорошему она не приведет, поставит в сложное положение экономику страны. Но что нам остается делать?» — сказал корреспонденту «Индустриальной Караганды» С. Кемельбаеву председатель рабочего комитета шахты «Абайская».
Следовательно, не всегда можно ставить в вину рабочим, что они своими забастовками наносят ущерб экономике. У них нет намерения вредить своей стране, а есть потребность, чтобы их выслушали и помогли. Неумение и нежелание администрации понять их позицию приводит к противостоянию. Не случайно шахтеры Карагандинского бассейна выразили недоверие генеральному директору производственного объединения «Карагандауголь» И. Дрижду.
Не хочется ставить в вину и руководителям то обстоятельство, что они смотрят на забастовку извне: вопрос о том, какую позицию занимать в случае забастовки, их раньше не волновал, они это «не проходили». С каждого руководителя всегда спрашивали план, за него он и беспокоился. А что тревожит шахтеров и их семьи, откуда вдруг такая напасть — забастовка, что ей предшествовало, как она вызревала в умах и чувствах людей, почему они настолько возбуждены, что не хотят даже и слушать своего генерального? Все это — область повседневной работы с людьми, которая для многих руководителей еще остается за рамками их интересов. Между тем именно человек является главным предметом забот руководителя.
Положение усугубляется еще тем, что психологическое невежество иногда дополняется старым экономическим мышлением, стереотипами прошлого.
Даже на самом верхнем уровне управления угольной отраслью долго не было понимания нужд и требований шахтеров. В г. Междуреченске министр угольной промышленности М. И. Щадов заявил о том, что шахтеры к экономической самостоятельности не готовы. В течение суток шахтеры доказывали ему, что они готовы к самоуправлению и работе в новых условиях хозяйствования. И доказали! Министр изменил свою позицию и согласился предоставить шахтам самостоятельность. Только одни сутки потребовались на такой переворот в психологии министра, а ведь радикальная экономическая реформа продолжается уже не первый год. Многих осложнений можно было бы избежать, если бы министр раньше выкроил из своего бюджета времени те единственные сутки, которые потребовались ему теперь, на изучение настроений шахтеров, оценку их готовности к работе в условиях самофинансирования и самоуправления.
Угольная промышленность вся убыточна, половину стоимости потребляемой страной угля покрывает государственная дотация. Взять хотя бы тот же Кузбасс, откуда пошла волна забастовок. За тонну добываемого здесь «черного золота» на мировом рынке в зависимости от качества платят от 30 до 50 долл. А какова цена угля внутри страны? Это в среднем 11 руб. 40 коп. за тонну. Остается только удивляться, как при таком хозяйствовании наша угольная промышленность все еще не пошла по миру с сумой.
«А при чем тут мы?» — могут спросить товарищи из аппарата Минуглепрома СССР. Цены, дескать, устанавливаем не мы. Что верно, то верно. Но надо разобраться вот в чем. Влияние на трудовые коллективы министерства, как показали забастовки, довольно слабое. Так что вниз «энергия» ведомства передается с весьма скромным коэффициентом полезного действия. Если к тому же и вверх влияние не идет (иначе почему министерство терпит нелепости в ценообразовании?), то возникает вполне резонный вопрос: какую функцию выполняет министерство — проводника идей экономической реформы или «изолятора» подопечных коллективов от нее? Кто менее готов: шахтеры к самоуправлению или аппарат ведомства к управлению?
Если же нет влияния ни вниз, ни вверх, то получается, что министерство оказалось без власти. Ведь власть — это влияние на поведение и деятельность людей в определенном направлении. Может министерство влиять на людей, — значит, есть у него власть. Не может, — значит, власть утрачена, а оно перестало быть органом управления.
Беда эта не только угольщиков. Сплошь и рядом руководители самых разных уровней управления разводят руками: мы, дескать, бессильны против обстоятельств. План нереальный установил Госплан, цены назначил Госкомцен, тарифы и ставки перетасовал по-своему Госкомтруд, снабжение не обеспечил Госснаб, фонды срезал Минфин и т. д. Между тем кто же, как не сами руководители, призваны с цифрами и фактами в руках, неотразимой логикой расчетов и аргументов переубедить аппарат верхних этажей управления, если угодно, навязать ему свою позицию, сделать его сторонником реализации своих задумок.
Забастовки обнаружили, что не только министерства утратили влияние на людей. Если бы дело обстояло так, то забастовка лишь помогла бы перестройке, обнажив всю бюрократическую надстройку, бесполезную для шахтеров и их работы. Власть потеряли и руководители объединений, предприятий. Мало того, беспомощными оказались местные партийные и советские органы, профсоюзы. Дело даже не в том, что некоторые руководители не вышли к горнякам. Те, кто говорили с рабочими, ничего не смогли сделать. Второй секретарь обкома в г. Шахтинске А. И. Ибжанов обещал взять под контроль выполнение требований шахтеров, советовал направить представителей в терком угольщиков, а самим вернуться на работу. Но призывы эти ничего не дали.
Беда в том, что саму забастовку многие руководители воспринимают просто как факт прекращения работы, а потому полагают, будто достаточно шахтерам вернуться в забои — и инцидент будет исчерпан. Это можно понять, ибо видимым образом (подчеркиваю — видимым образом) суть события кажется именно таковой: слишком чувствительны потери для экономики страны. На самом деле прекращение работы, при всей его опасности в экономическом отношении, это лишь один из наиболее наглядных симптомов болезни, корни которой надо искать глубже.
Куда более грозен менее бросающийся в глаза факт: забастовка фиксирует собой момент завершения процесса постепенной утраты официальными органами местной власти связи с массами. И не только местной власти, но и государственной в лице министерств, ведомств. Ведь только вмешательство высшего руководства партии и правительства позволило разрядить обстановку.
Об отрыве от масс говорят такие факты. В Кузбассе забастовки шли полным ходом уже несколько дней, а 15 июля 1989 г. очередной пленум Карагандинского обкома Компартии Казахстана рассматривал вопрос о задачах по осуществлению аграрной политики партии. «Индустриальная Караганда» 18 июля всецело посвящена материалам этого пленума. Лишь на первой странице — выдержанный в спокойных тонах репортаж о буднях шахты «Ахтасская». Нет даже намека на «брожение умов», которое уже во всю развернулось в области. На следующий день — интервью в номер «Лицом к нуждам горняков»: председатель теркома угольщиков Д. А. Абдаманое упрекает программу ЦТ «120 минут» в том, что в ней говорилось, будто а Карагандинском бассейне началась забастовка.
Слова, сказанные этим профсоюзным руководителем, стоит процитировать; «Это самая настоящая утка… Обстановка в нашем бассейне нормальная, правда, не без напряжения». А забастовка уже охватила практически все шахты и на следующий день заявила о себе митингом шахтеров области в Караганде.
Что стояло за словами «правда, не без напряжения»? К тому времени шахта «Стахановская», по существу, предъявила весь тот перечень претензий, который впоследствии целиком вошел в состав требований всего бассейна. Значит, напряжение было и до прекращения работы, об этом знали, но мер не приняли.