Загрузка...В них мы будем исходить из того, что подготовка к семейной жизни — это не предоставление информации о том, какой надлежит быть семье, а формирование супружеских и родительских ролей/идентичностей. Вводя эти понятия, мы показывали, что супружеские и родительские роли/идентичности являются специфическими и относительно самостоятельными аспектами связанного с полом поведения, не совпадая полностью с половыми и сексуальными ролями/идентичностями (Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1986а].
В отношении дошкольников и младших школьников родители часто придерживаются тактики «бесполого воспитания» и не учитывают половые различия в проектах личности детей; дифференцированный подход, различный у отцов и матерей, возникает лишь в подростковом возрасте. Показавшая это Н. Ф. Федотова (1984) считает, что недооценка половых различий входит в число причин неподготовленности молодых людей к семейной жизни. Этот вывод справедлив в приложении к половому воспитанию в тесном смысле слова. Подготовка же к семейной жизни разворачивается, особенно на ранних этапах жизни, и в социализации.
Супружеская и родительская социализация начинается на 2-м году жизни, когда ребенок в семейном общении воспринимает первые образцы маскулинности и фемининности. Супружеское и родительское поведение матери и отца остается еще в тени, не осознается ребенком, но именно они оказываются в роли проводников половых ролей. В 2—3 года, когда ребенок знает свой пол и начинает соотносить «свое «я» с представлениями о людях своего и другого пола, в ролевых играх он осуществляет маскулинное и фемининное поведение как прежде всего супружеское и родительское (социосексуальные игры в «папу — маму», «дочки — матери» и др.). В этих играх отражается формирование первого, простейшего уровня семейных установок, которые соответствуют общим стереотипам семьи. Уже в этих играх мальчики выполняют роли, связанные с выходом за пределы семьи и возвращением в нее (охота, война, работа и т. д.), а девочки — связанные с домом роли; мальчики более эксцентричны и инструментальны в этих играх, а девочки — более концентричны и эмоциональны.
Здесь вновь возникает вопрос: являются эти игры реализацией врожденных программ или результатом социального научения? И вновь приходится констатировать, что такой альтернативный подход к оценке причин поведения неудовлетворителен. Влияния социализации и обучения тем более эффективны, чем больше они отвечают психофизиологическим возможностям и потребностям конкретного ребенка. Игрушки сами по себе не бывают женскими или мужскими, но они сигнализируют ребенку о возможных способах оперирования с ними. Отвергается не игрушка, а стиль игры. Девочка будет пеленать, кормить, мыть, укладывать спать своих кукол, а не будь их — другие игрушки: один из психологов наблюдал, как лишенная «женских» игрушек девочка заботливо и нежно пеленала и баюкала… грузовик. Мальчик же, оказавшись перед куклами, скорее попытается использовать их в качестве «солдатиков», «охотников» и т. д. Воспитательные меры в этом возрасте связаны прежде всего с недирективной организацией ролевых игр, с косвенным обучением — например, через сказки. Думается, что осуждающие замечания взрослых типа: «Как тебе не стыдно играть в войну — ты же девочка» или «Ты же мальчик! Ну, что ты все с куклами?» в принципе неуместны и потому, что не учитывают стиля игры (а это главное), и потому, что могут быть адресованы андрогинному, по терминологии S. Bern (1974), ребенку и в этом случае будут вызывать лишь активное сопротивление либо способствовать ролевому конфликту.
В 3—5 лет в подобных детских играх уже нетрудно проследить имитацию жизни собственной семьи или других виденных семей. Девочка уже не просто укачивает куклу, но делает это, точно копируя свою мать. Эти игровые перевоплощения — один из сильных путей формирования супружеских и родительских ролей. Основной механизм этого формирования — идентификация и имитация. Ребенок идентифицирует себя с родителем своего пола и имитирует его поведение в случаях, когда родитель холоден, груб, несправедлив, жесток.
Приведем запись беседы с девочкой 6 лет, живущей с такой матерью.
— Когда ты будешь взрослой, у тебя будет семья?
— Да.
— А дети будут?
— Не будут.
— А почему?
— А ну их… С ними одни хлопоты!
Ну, а если все-таки будут, как ты будешь их воспитывать? Как мама тебя или как-нибудь
по-другому?
— Как мама.
— Почему?
— А чтоб боялись.
Другой ребенок — мальчик 15 лет, живущий в семье с гиперсоциальными, тревожными и испытывающими трудностями в принятии решений родителями, рассказывает, что, когда вырастет, он женится, но сначала поживет с «ней» — посмотрит, что она умеет и подходят ли они друг другу, а уж потом женится и будет за ней ухаживать.
Это выглядело бы вызывающей лишь улыбку детской наивностью, если бы многие взрослые в своей семье не воспроизводили «почерка» родительской семьи. Одни возводят это в принцип воспитания: «Нас пороли, и мы выросли людьми!». У других это становится предметом внутренней борьбы: «Я со страхом ловлю себя на том,— говорит взрослый мужчина,— что при неприятных, мучительных воспоминаниях о жестокости отца я вдруг начинаю вести себя с сыном, как он когда-то со мной». Эти глубокие неосознаваемые или психологически конфликтно осознаваемые идентификационные установки при всей трудности их коррекции должны все же контролироваться взрослыми, чтобы не быть вновь воспроизведенными у детей. В известной мере обретаемые в этом возрасте установки зависят и от структуры характера ребенка.
В этом же возрасте —3—5 лет — дети просят у родителей брата или сестру, бывают трогательно ласковы и заботливы с младшими. Появление еще одного ребенка в семье обычно не сопровождается детской ревностью. Не в каждой семье в это время появляется второй ребенок. Но существенную важность приобретает реакция родителей на детские просьбы — осуждающая, отталкивающая, запрещающая или мягко объясняющая. Иногда родители пытаются пойти обходным, заместительным путем обзаведения домашними животными. В таком случае лучше, если это будут котята, щенки, а не взрослые собаки или кошки. Это возраст интенсивной закладки основ чадолюбия. Для его
формирования небезразличны, как мы уже показывали, и способы разъяснения происхождения детей — в них не должно быть места пугающей или «грязной» информации и они должны сигнализировать ребенку о том, что родительство — счастливое и необходимое человеку явление.