Значимый теоретический момент заключается в том, что образы культурно-генетической памяти группового субъекта формируются на фоне непрерывного диалога двух основных типов построения отношений сообществ со средой, соответственно, двух мировоззрений/мироощущений/ментальностей (Гостев, 1993) (Это положение применительно к психологическому уровню развивалось нами в рамках так называемого Синла-концепции (автор -А. И. Неклесса) (см.: Гостев, 1993). В то же время отметим, что отражение людьми происходящего на планете и у себя в стране все более определяется планетарным полилогом (Гостев, 2008).).
Речь идет об открытом, динамичном (будем называть его «западным») и замкнутом, статичном («восточном») типе «социогомеостаза». При первом типе элементы социосистемы быстро перекомбинируются, обеспечивая интенсивную социальную динамику, приспособляемость к изменениям, порождая, например, индивидуализм, ориентацию на материальный прогресс. При втором типе социогомеостаза групповой субъект минимизирует взаимодействие со средой, унифицирует и иерархизирует внутреннюю структуру; в этом случае имеют место монотонная социодинамика с повторением социальных сценариев; централизация общественной и политической жизни в рамках концепции «сверхценности» государства; общинный строй т.п. Важно понимать особенности регулятивного потенциала образов социального восприятия, задаваемых социогомеостазом: каждый из них имеет свою целесообразность для группового субъекта. В частности, «западный» тип предохраняет его от стагнации, а «восточный» — от чрезмерных ускорений. Но оба типа, а тем более их многоуровневая борьба в «матрешке социальных пространств» могут стать источником разрушительных общественных процессов.
Социальная деструкция в ее влиянии на образы культуро-генетической памяти, в свою очередь, определяется взаимодействием неосознаваемых структур индивидуального и группового сознания данной социальной общности. Любой групповой субъект несет в себе многоуровневую комбинацию указанных базисных принципов социальной организации. Различие в асимметрии на уровнях сообществ (Функциональная асимметрия, обеспечивающая динамическую целостность социосистемы или деформирующая ее, относится ко всем
групповым субъектам, проявляясь на различных уровнях по-разному.), особенно в переходных состояниях, чреватых бифуркационными изменениями, может приводить к «невротизации» групповых субъектов в виде различных социальных конфликтов, «гражданских войн» и т. п. Именно в этих условиях резко возрастает актуальность изучения взаимодействия
- а) прототипических, архаичных;
- б) конкретных историко-событийных;
- в) текущих, современных неосознаваемых структур на индивидуальном и групповом уровнях.
Изучение отечественного менталитета должно учитывать, что социальная жизнь в России всегда определялась евразийскостью страны в смысле соединения указанных выше способов социального бытия. Уникальность «государственно-исторической России» как субъекта планетарного взаимодействия — продукт и огромной евразийской географии (по сути, от океана до океана), и многоцивилизационного пространства, имеющего многовековую историю. Опыт пребывания среди центров сил, культур, цивилизаций имеет огромную ценность для человечества.
Русь/Россия была и остается пространством многоаспектного контакта Востока (в различных его формах) и Запада. В качестве «восточной» отечественная социосистема отвергает социальную динамику — осознаваемая и неосознаваемая душа народа противятся ей. В качестве же «западной» отечественный макросубъект эту динамику активизирует, стремясь к форме открытого социогомеостаза. Менталитет также отражает эту тенденцию в различных формах ментальности локальных групповых субъектов на этническом, классовом, половом, возрастном, образовательном и т.п. основаниях. Многократные исторические попытки «российских реформ» свидетельствуют о «желании» российской ментальности преодолеть базовое евразийское противоречие и найти соответствие глубинного уровня ментальности нации/народа общественногосударственному устройству.
Образы нашей исторической памяти только за последние три века отражали взаимодействие обоих типов социогомеостаза. Примеры этому — «прорубание окна в Европу» Петром I и весь XVIII в., в котором православное самосознание ломали влиянием инославия и масонства (показательно, что Петра I называли антихристом).
Далее мы видим усиление влияния западных идей в XIX в., особенно «вестернизацию» страны с 1861 г.; революционные настроения смены веков; Первую мировую войну; октябрь 1917 г. как поворот к «ориентализации» общества при подавлении духовно-нравственной традиции (причем не только православно-христианской); формы азиатской деспотии «тоталитарного социализма»; «новый западный поворот» после Второй мировой войны; «перестройку» с особым обострением «евразийского противоречия», «шизофренизацией» общества и социальной инволюцией под давлением поспешной «вестернизации сверху» и мощной психоманипуляцией (Кара-Мурза, 2000; Гостев, 2007в, 2008). Отметим, что данные тенденции реализовались именно в такой форме благодаря ослаблению православного мироощущения народа. Относительно последней иллюстрации подчеркнем, что прозападные образы исторической памяти сработали во многом благодаря отсутствию противодействия со стороны еще не восстановленного православного самосознания народа.
В связи с духовно-психологической «евразийскостью» необходимо вспомнить многовековой спор «западников» и «почвенников».
Западопоклонство в России — старая социальная «болезнь». Установка прозападного течения на перестройку социально-политических институтов по европейскому образцу имеет многовековую историю. В последние века нередко были слышны голоса тех, кто не любил Россию такой, «как она есть», не понимал Православия, увлекался инославным христианством, масонством, либерализмом, социализмом. «Западники» тяготились самобытностью страны, внедряли идею ее самоуничижения в общественное сознание. Современное западничество продолжает данную традицию, усилив ее активными действиями по ориентации человека на автономность от религиозных, нравственных, национальных, семейных устоев.
Почвеники-славянофилы, наоборот, восхищались уникальностью Руси, призывали опираться на ее внутренние силы и духовный потенциал народа, развивать их. Европейский опыт воспринимался ими избирательно, особенно в делах веры и государственного строительства.
Исследователям российской ментальности, необходимо помнить, что пагубно и анти-западничество и антипочвенничество.
Подчеркнем еще раз, что исследование менталитета предполагает изучение образов культурно-генетической памяти в контексте всех исторических влияний в их взаимодействии. Применительно к российской ментальности об этом, в частности, можно говорить в связи с влиянием язычества и других религий как до принятия православия, так и при параллельном с ним существовании. Данный вопрос чрезвычайно важен, так как некоторые формы язычества проникли в православное мироощущение, слились с ним, например, в народных праздниках. Другие языческие обряды (например, жертвоприношения богам) были отвергнуты православно-христианским целомудрием. Чрезвычайно важен анализ исторической психологией менталитета наших предков на стыке эпох — до и после принятия православия. Необходимо реконструировать особенности христианизации Руси в сознании народа. Выбор православной веры из предложенных вариантов (католицизм, ислам, иудаизм) выступает необходимым звеном для понимания последующей истории страны.
Особое значение имеет осмысление практически непрерывной защиты наших предков от иноземных завоевателей. В частности, можно выделить отражение народным сознанием татаро-монгольского периода в исторической динамике. Подчеркнем значимость влияния на русское православие падения Византии и усиления в этой связи духовной экспансия Запада. Отдельную тему представляет трагедия Церковного раскола. Более пристальное «историкопсихологическое внимание» следует обратить и на эпоху Петра I. Насколько интенсивность «европеизации» страны была адекватна идее постепенного, гармоничного развития российской социосистемы и ее ментальности? Предметом исследования должны стать также следы исторической памяти советского периода. Итак, образы культуро-генетической памяти России в их взаимодействии надо понять и на уровне макропсихологическом, и на уровне глубинной ментальности, связанной с метафизическими основаниями народного сознания в его целостности и мозаичности.
Естественно, на этом пути возникает проблема методов исследования. Это отдельный сложнейший вопрос. Представляется, однако, что при создании картографии культурон-генетической памяти (в многообразии указанных выше форм существования образной сферы на уровне групповых социальных представлений) методы работы с культурологическим материалом, существующие в истории психологии и исторической психологии (Кольцова, 2008), все же способны помочь осмыслить указанный круг проблем.
Изучение ментальности группового субъекта предполагает учет выбора им путей своего развития. Этот выбор может быть осознанным, но чаще всего он неосознанный в силу неадекватности социального восприятия людей и игнорирования или непонимания ими реалий «мира Духа». Поскольку на выбор влияет все богатство человеческой коммуникации, не должен быть исключен из анализа и метафизический фактор — общение человека с духовным миром, сферами идеального бытия, переживание и понимание нравственных и божественных смыслов (Гостев, 2007а; 2008; Гостев, Елисеев, Фомин, 2006).
Согласно богословскому учению, Промысел Божий помогает выбору людьми путей добра, таинственно и непостижимо для рациональной мысли оставляя им свободу выбора зла и ухода от исполнения заповедей нравственного закона (т. е. духовных законов мироздания). Естественно, мы не будем переходить границу науки и теологии, однако заметим, что знание о данном аспекте детерминации общественной жизни людей, верящих в существование высших сил, психологическая наука не может не учитывать, например, при изучении закономерностей целеполагания субъекта и его реакций на обратную связь от сделанного выбора. Это поможет нам понять то, что групповой субъект реализует свой исторический путь на основе взаимодействия свободы воли, системы своей культурно-генетической памяти и многовариантной духовной социо-генетической программы. Образная сфера социального субъекта (как система образов его коллективного сознания/неосознаваемого (Напомним, что в систему культуро-генетической памяти мы включаем не только следы исторических «образов-записей», но и образы коллективного воображения, прототипические образы и пр.)) вместе с коллективной волей, коллективным искажением эмоционально-мотивационной и духовно-нравственной сфер (в частности, это проявляется в типичных для группового субъекта, например народа, привычках, склонностях, страстях и т. п.), во-первых, влияет на происходящее, сама непрерывно меняясь под влиянием знаковых событий; во-вторых, определяет будущее через исторический выбор (несет в себе «социогены» развития); в-третьих, формирует качества самого группового субъекта (и его индивидуальных представителей), которые, организуя социальную среду, в свою очередь, также определяют социальные события.
Понимание природы образов культурно-генетической памяти упирается в нахождение ее механизма и носителя/субстрата. Помимо рассмотрения известных психологии способов передачи культурно-исторического опыта, оно предполагает поиск пока гипотетического для психологической науки глубинного, «тонкого» субстрата групповой социальной памяти, в частности, через раскрытие онтологического статуса таких концептуально неопределенных и метафорических терминов, как «групповые поля сознания», «групповая духовная атмосфера», «коллективная психосфера» («ноогенные матрицы», «эгрегориальные структуры»). Подобные термины встречаются в философских и религиозно-мистических текстах, в трансперсональной психологии. Мы не затрагиваем вопроса об истинности/ложности оккультных теорий как целостных мистико-концептуальных построений. Православно-христианская традиция показывает их ложность и, соответственно, опасность для тех, кто полагается на их выводы. Возможность фиксации опыта субъекта в необъясненной психологической наукой форме является инвариантным фактом для накопленного коллективного мистического, религиозного опыта человечества (подробнее см.: Гостев, 2008).
Выраженные в указанных выше терминах реалии имеют природу «энерго-информационных полей», связанных с метафизической (сверхчувственной) реальностью и возникающих, например, над нациями, государствами, социальными группами (по различным основаниям, например, религиозным). Можно предположить, что подобные «поля» способны быть «образами-записями» об истории группового субъекта. Их энергоинформационный потенциал, изменяющийся под влиянием исторических событий, проявлений «коллективной воли» людей в поступках и образе мыслей, позволяет влиять на происходящие в социальной общности процессы, определяя ее будущее. В этом основа понимания принципа «воздаяния за содеянное», механизма «оплаты по греховным счетам».