Зона «черная». Нормальная

За колючей проволокой убивает однообразие, скука. Но не писать же, как зэки едят, стоят на проверках, снят… Вот и бытует в народе книжно-киношный образ про места лишения свободы, в котором специально гонят жути, рассказывают про самое мрачное: насилие, беспредел, убийства. Конечно, это присутствует, но, к счастью, все-таки редко.

Попробую передать читателю, как действительно живут в колонии. Не все, естественно, и не в каждой.

Чтобы не утомлять вас рутиной серых будней, ограничусь одним днем из своего срока. Он практически такой же, как все остальные. Изменения бывают, но незначительные.

Представьте колонию строгого режима на северо-западе России, у самой границы с Прибалтикой. Этапы маленькие, сроки у спецконтингента большие, народ меняется редко — один и те же рожи друг другу надоели. Жилая зона разделена на три локальных участка по четыре барака. В первом живут работяги. Во втором — бомжи. В третьем — тубучет. В четвертом — хозяйственно-лагерная обслуга. В остальных смешанный коллектив: блатующие, мужики, активисты, обиженные. Только в нашем отряде собралась публика, которую воровской мир не хочет признавать, хотя боится и вынужден с нами считаться. Среди нас — бандиты, спортсмены и просто те, у кого все нормально с головой и моральным настроем. Кто хорошо живет на свободе, тот и в неволе может держать себя независимо. Сотрудники тоже вынуждены с нами считаться. Да они и так здесь спокойные. У зоны есть свои традиции, нарушения — редкость. «Смотрящие», как и везде, давно превратились в помощников администрации и следят за порядком и дисциплиной.

В нашем отряде есть «смотрящий», голимый придурок, гак что всем заправляет питерский завхоз из «тамбовской» организованной преступной группировки. Его боятся даже менты. Так что у нас вообще спокойно.

Итак — лето, пять часов утра. Все спят. Просыпаюсь без будильника, по привычке. Можно не вставать до девятичасовой проверки, но мне надо на беговую дорожку. Днем народу много и жарко. Надеваю шорты, кроссовки — и вперед, пять километров в быстром темпе. Потом турник, брусья, пресс. Отягощениями качаю только ноги. К шести утра тренировка закончена. «Шнырь» (слуга) выносит на улицу ведро холодной воды — я обливаюсь в любую погоду. В зоне — подъем. Кому не спится и кто ходит на завтрак в столовую, вылезают из-под одеял. В столовой кормят плохо: кашей на воде. Мне помощник готовит в отряде. Завтракаю. Сажусь за писанину. Статьи для журналов — для заработка. Письма родным и знакомым. В девять — построение. Все мрачные, сонные. Считают нас минут пятнадцать. До четырех проверок не будет. Чем себя занять? Повезло: несколько человек согласились играть в волейбол. Пару часов хлопаем по мячу. На улицу из умывальника выведен шланг с водой — моемся и расходимся. Самая большая проблема — достать книжку. Местная библиотека прочитана. Даже труды Ленина. Личные книги осужденных — тоже. Есть три вида досуга: загорать, гулять по локалке, лежать на шконке. По телевизору одно и то же. Тем более утром — неинтересная программа. Магнитофонные кассеты прослушаны по сто раз, они орут везде — и па улице, и в бараках.

Во событие — в локалку заехал самосвал!.. Привез песок на волейбольную площадку. Многие зэки очень давно не видели машину вблизи. С восторгом ее рассматривают. Застыли соляными столбами. А лица, знаете какие?.. Посмотрите па соседей в кинотеатре в самый интересный момент. Но самосвал быстро уехал. Опять стало скучно. Ведь так живем уже несколько лет, впереди — еще столько же. Видим надоевших знакомых, городим всякую чушь, типа, шутим. Те, кто поглупее,— сбиваются в стайки, пьют чифир, базарят за жизнь. Каждый старается говорить сам. Врет, какой он крутой па свободе был. Как имел классных любовниц и костюм от Версаче (других брендов, похоже, никто не знает). Про пистолет «ТТ» с обоймой на двадцать патронов. Или заводит «бодягу» на час-полтора, как он шел выпивать, кого встретил, к кому зашли, что говорили. Минут пять стучит себя по лбу, вспоминая, как точно звали его собутыльника, которого все равно никто не знает, хоть Скотопидором назови, но для рассказчика — это вопрос жизни и смерти. Нам с такими неинтересно. Чем бы запяться? Вот! Два кота столкнулись, собираются драться, завывают. Все зэки побросали свои дела, замерли, тишина. Коты расходятся. У осужденных опять галдеж. Пойду поем. После гуляю со знакомым. Обсуждаем давно пережитое, прочитанное. Но у пас обо всем давно переговорено Час сплю.

Кое-как дожил до проверки. Стоим по пятеркам, сплетничаем про дурные рожи ментов, про их стремные прически и ботинки. Ко мне пристал начальник отряда. Спросил, почему я в светлых брюках на построении. Так мне все равно: если положено, хоть скафандр на себя надену. Знаю, что неправ. Можно сказать, что темные штаны в стирке, но здесь такая возможность порамсить, потрепать нервы, какие-то эмоции испытать. Начинаю пререкаться. Отрядник понимает, что спорить бесполезно, и уходит. Проверка закончена. Опять скука. Her, приятели нашли забаву, пойду посмотрю. Притащили в нашу спальную секцию осужденного. На воле он был священником. Когда сел за мошенничество, его лишили сана. По он до сих пор играет роль святоши, хотя та еще бестия.

Похож он на гоголевского дьячка с «Вечеров па хуторе близ Диканьки». И имя у него опере точное — Досифеп. К нам же кличут «обиженного» «Светку». Это зэк лет сорока, с наколками на лине, страшный, как моя жизнь. В зоне нет беспредела, молодых и смазливых не «опускают», так что «Светка» — «королева бала». Он привык к своему статусу, его трахнули впервые лет двадцать назад. Начинаются приколы «Петуху» велят «Расскажи, как тебя поп любил в попу». Педик понимает, что Досифей ему ничего плохою не сделает, пн сейчас, пи потом, п открывает представление. В принципе, правдивое, но на спой лад. «Светка» закатывает глаза, заламывает руки и театрально восклицает: «О, это такой мужчина! Я стою нот так (падает на четыре кости), а он, как маньяк, вцепился мне в плечи и давай „жарить“. На что уж я привычная, но после него еле хожу и „манжеты» не держат (непроизвольно пердит)».

Этот восторженный монолог сексуальный проказник Досифей пробует прервать дикими визгами: «Врешь, анафема! Тьфу на тебя, нехристь! Пустите меня, уйду я!» (Его держит, приобняв, огромный «качок»). «Светка» оскорблен в лучших чувствах патетически восклицает: «Перекрестись, что я вру!» Поп-расстрига сыплет проклятиями. В общем, забавно, но все это я видел с разными вариациями раз пять.

Размышляю, чем запяться. Длительное свидание будет только через месяц. Посылка через два дня. Надо поужинать. После захожу к барыге (спекулянту ), он же дневальный в нашем отряде. Так-то мне ничего не надо, по от нечего делать интересуюсь товаром. Барыга в знак особою расположения продает мне дефицит — шоколадное масло. Обычно нормальных продуктов у него не найдешь. Просто я иногда отдаю ему журналы, которые присылают из редакции, Он их подгоняет ментам, и те его меньше трясут. Спекулянт еще раз предлагает всякие шмотки. У меня своих два баула, но скуки ради смотрю «сэконд хэнд». Все развлечение. Беру шоколадное масло и иду в гости, в соседний отряд. Пьем чай со знакомым, говорим обо всем. Спускаюсь по лестнице, у кладовой три зэка предлагают по знакомству обслужиться вне очереди. В капдейке работает «петух» по кличке «Килька», исполняет минет. Он еще страшнее «Светки» — лучше волка мороженого иметь. Отшучиваюсь, что я Кильку в голодный год за «КамАЗ» с блинами трахать не буду.

Есть не хочется, но от скуки сам жарю блины. Съел две штуки, остальными угостил знакомых. Мы друг друга часто угощаем.

Собираемся человек десять продвинутых, идем в комнату ПВР (политико-воспитательной работы) смотреть телевизор. Даже если интересных программ нет, при таком коллективе не это главное. Мы живо обсуждаем происходящее на экране, отпускаем идиотские штучки. Кто отдыхал в дружной компании, поймет. Ну, вот хоть фильм: «Приключения Буратнно». Считаем, сколько там нарушений закона, целый букет: покушение на убийство, разбой, киднэпинг, мошенничество, хулиганство, побег из мест заключения и прочее. Почти весь Уголовный кодекс.

Или идет мексиканский сериал. У героя крутейшая проблема. Он двадцать лет любит одну бабу, но стесняется ей об этом сказать. И сохраняет ей верность все эти годы, даже наедине с собой. Что, по мнению режиссера, должно говорить о его положительных качествах (представьте, что думают и говорят зэки). Единственная, с кем он может поделиться наболевшим, его глухая климактеричка-мать с лошадиной рожей. Нас это, конечно, сильно забавляет. Виктор Карена, напомаженный говнюк с замашками истеричного, проткнутого пидора, от неземной любви (о, горе!), лишился всего, кроме сна и аппетита. В порыве отчаянья он, желая найти сочувствие у зрителей, восклицает: «Ну, почему я такой невезучий?!» «Потому что ты черт вонючий!» — орет наш бандюган, и мы ржем. Плоско? Согласен, но чем бы ни тешиться, лишь бы убить скуку. Потому что иначе она убьет пас.

Приносят письма. Счастливчики (и я в их числе) жадно глотают новости из дому. Будет чем заняться завтра на час-два — написать обстоятельный ответ.

Восемь часов вечера. Последнее построение. После смотрим нормальный фильм уже в тишине. Зона еще долго бодрствует. Ложусь спать. Завтра рано тренировка. Чуть изменю ее, остальное будет по той же схеме, что и сегодня. И так — каждый день, годами.

На первый взгляд, в описанном нет ничего страшного, но именно систематическое ничегонеделание сводит людей с ума. У меня хоть писанина есть и спорт. Те, кто ест «положняк» (пищу из столовой), еле ноги таскают. Многим даже письма черкнуть некому. От такого однообразия зэки начинают жрать любые таблетки, какие найдут. Лишь бы испытать новые ощущения. В большинстве колоний за ширпотреб, сделанный своими руками, и продукты с передачи можно достать спиртное, наркотики. Деградация неминуема.