В материалах XIX партийной конференции много внимания было уделено путям преодоления стереотипов мышления. Проблема, конечно, выходит за рамки психологической науки. Но вместе с тем, поскольку стереотипы, отразившись в сознании людей, придают их мыслям и чувствам определенную направленность, проблема затрагивает основной предмет психологической науки.
Рассмотрим некоторые из наиболее известных стереотипов мышления, выступающих в определенных условиях в качестве механизмов торможения перестройки.
1. Один из стереотипов связан с нашими представлениями о том, чем социализм отличается от капитализма. В прежние годы возник и до сих пор держался предрассудок, согласно которому при капитализме все плохо, а при социализме все наоборот: у них безработица, у нас ее не может быть, у них преступность, а нами она уничтожена, у них проституция, у нас — боже упаси и т. д. Есть у нас, как оказалось, и безработица, только называется она поделикатнее (например, «трудоизбыточные регионы»), и преступность, в том числе и организованная, от которой мы особенно настойчиво открещивались в недавнем прошлом, а теперь начинаем с ней усиленно бороться, есть и многое другое, к сожалению. В связи с этим возникает необходимость в уточнении того главного водораздела, который четко и недвусмысленно отделяет социализм от капитализма.
Конечно, не психолог, а скорее социолог и политолог призваны ответить на вопрос о том, где проходит водораздел между капитализмом и социализмом. Но поскольку такой вопрос отражается в умах и чувствах людей, постольку он имеет четко выявленный психологический аспект.
Судя по выступлениям народных депутатов на Первом и Втором съездах, на сессиях Верховного Совета СССР, а также по публикациям в печати, в качестве главного различия между капитализмом и социализмом чаще всего рассматривается наличие и отсутствие частной собственности. Есть она, — значит, строй капиталистический; нет ее, она уничтожена — строй социалистический. Но такой подход — сильное упрощение.
Во-первых, частная собственность может сложиться на базе личного (или коллективного) труда, не допускающего эксплуатации человека человеком. Тогда речь идет о личной собственности граждан, против которой при социализме возражать нет никаких оснований. Но частная собственность возникает нередко на базе эксплуатации чужого труда и реализуется путем найма работников. Допустима ли эта разновидность частной собственности при социализме — вот, пожалуй, наиболее острый вопрос, вокруг которого ведутся в последнее время самые горячие дискуссии. Здесь требуется уточнить, что мы понимаем под эксплуатацией человека человеком. Так, Закон о собственности в СССР при реализации собственности допускает использование наемного труда по соглашениям в соответствии с законодательством Союза ССР, союзных и автономных республик (статья 1, пункт 4). Значит, наем рабочей силы собственнику разрешается, и будет ли при этом эксплуатация, сказать пока трудно: все определится хозяйственной практикой. Правда, в законе отмечается, что социалистическая собственность несовместима с отчуждением работников от средств производства и исключает эксплуатацию человека человеком. Но это пока лишь декларация. И вот почему.
Допустим, министерство устанавливает низкий норматив отчислений в централизованные фонды отрасли одному предприятию и высокий — другому. Если оба трудовых коллектива находятся в одинаковых условиях, то первому предприятию льготные условия хозяйствования придают атрибуты субъекта эксплуатации: оно так или иначе присваивает чужой труд. То же самое получается при закупках сельскохозяйственной продукции у одних колхозов по завышенным ценам, устанавливаемым за счет дотации государства, а у других — по ценам, явно заниженным. Если оба хозяйства трудятся в одинаковых условиях, то эксплуатация здесь налицо.
Казалось бы, при новых формах хозяйствования, рожденных радикальной экономической реформой, эксплуатация чужого труда и недопустима, и практически невозможна. Однако это не так. Взять хотя бы аренду. Если крестьянин арендует землю у колхоза, то правление иногда создает для него такие условия, которые фактически означают присвоение членами колхоза результатов труда арендатора.
Так обстоит дело в нашей экономике. Но есть еще теневая экономика. А уж в ней эксплуатация человека человеком никогда не уничтожалась. Вот и приходится признавать, как это ни хотелось бы не делать, что при нашем социалистическом общественном строе — реальном, а не мифическом — эксплуатация существует. Причем в двух формах — открытая, привычная для нас, к которой мы притерпелись, хотя и критикуем ее, и закрытая для непосвященных, невидимая, презираемая обществом и все же неистребленная до сегодняшнего дня.
Все это порождает неимоверную путаницу в умах и чувствах людей, прямо и непосредственно препятствует их психологической перестройке. Отсюда важность задачи философов, экономистов, социологов попытаться внести ясность в понимание данной проблемы.
2. Следующий стереотип связан с отношениями собственности. Многое здесь исправлено Законом о собственности в СССР. Но перестройка психологии людей не происходит автоматически сразу же вслед за принятием закона. Так, личная собственность не считалась социалистической по форме. По крайней мере Конституция СССР не относит личную собственность к социалистическим формам. Соответственно формировалось и отношение к ней. Трудно объяснить, почему дом, построенный на честные трудовые сбережения рабочим или колхозником, будучи личной собственностью, не является собственностью социалистической, хотя все источники дохода строго соответствуют законам социалистического общества. Раньше не признавалась и реально существующая групповая собственность (например, семейная), коллективная (кооператив — это ведь коллектив). Как бы понятие «коллективная собственность» ни пугало отдельных экономистов и юристов, с развитием арендных отношений она становится реальностью. Трудовой коллектив предприятия может и должен считаться собственником пусть не всего предприятия, а только той части прироста основных фондов, которая оплачена заработанными им средствами. Неясно, почему государственная собственность должна быть ведущей, как записано в Законе о кооперации. Не лучше ли установить одинаковый статус для всех форм социалистической собственности? Мы личную собственность в теории и на практике почти отождествляем с частной собственностью, от которой всячески открещиваемся.
Основоположники марксизма о личной собственности думали иначе. Есть в первой книге «Капитала» вывод, на который мало кто из обществоведов ссылается. «Капиталистическая частная собственность,—писал К. Маркс,— есть первое отрицание индивидуальной (или, как мы теперь говорим, личной — А. К.) частной собственности… Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает… индивидуальную собственность… на основе кооперации и общего владения землей и… средствами производства» (Маркс К. Капитал//М а р к с К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 773).
Проследим динамику отношения нашего государства к личной собственности своих граждан, Вскоре после революции, отменившей частную собственность на средства производства, был введен «военный коммунизм», который не признавал никакой другой формы собственности, кроме государственной. С личной собственностью сложилась ситуация, которая оказалась несравненно хуже той, что была до революции. Вот тогда «личный собственник» (не частный, тот был раньше заслуженно освобожден от всякой собственности) начал понимать, что «мое» — это не «мое», а если и «мое», то только до тех пор, пока оно государству не понадобится. А зачем о нем тогда надо заботиться? То был первый удар по личной собственности граждан, но далеко не последний. И одновременно удар по государственной собственности, ибо надо совершенно не понимать психологию человека, чтобы надеяться, будто он станет беречь добро государства, которое лишает его личной, нажитой своим трудом собственности.
«Военный коммунизм» себя не оправдал, страна приняла новую экономическую политику. Но к концу 20-х гг. от нэпа отказались. Правда, сегодня мы осознали, что та экономическая политика заслуживает высокой оценки. Но вот что странно: нэп мы реабилитировали, а нэпмана — нет. А кто он, собственно, этот нэпман? Гражданин СССР, который в рамках советских законов проявил хозяйственную инициативу и помог разоренной стране поднять экономику. Чем же он заслужил такую немилость, что мы и по сей день поносим его? Ведь его судьбе не позавидуешь. Мало, что его лишили личной собственности, которая сформировалась на законных основаниях, но и самого сослали туда, откуда мало кто возвращается. А если бы и вернулся какой-нибудь удачливый нэпман, то уж личную инициативу в экономике не проявлял бы и детям завещал не заводить никакой собственности.
Еще один удар по личной собственности граждан нанесла коллективизация. Можно понять конфискацию имущества, нажитого за счет наемной рабочей силы, хотя с 20-х гг. это разрешалось нашими законами с некоторыми оговорками. А чем можно оправдать конфискацию имущества у таких крестьян, как, скажем, шолоховский Тит Бородин из «Поднятой целины»? Раскулачивание было сплошным беззаконием, а для части крестьян и прямым грабежом средь бела дня.
Малоприятные для граждан игры государства с их личной собственностью продолжались и позже. Вспомним, как вырубались фруктовые сады по всей стране под давлением непосильного налога, как выводился домашний скот из крестьянского подворья. А сколько раз менялась позиция государства относительно того, сколько можно держать крестьянину овец и коз? То разрешали иметь трех коз и двух овец, то четырех овец и одну козу. И каждый раз хозяину приходилось без надобности прирезать лишних, чтобы не выйти за пределы нормы.
Не лучше было отношение к личной собственности горожан. То местные бюрократы преследовали владельцев теплиц, то милиция гонялась за бабулями, пытавшимися продавать выращенные ими цветы и яблоки. Ввели строгости для членов садовых кооперативов! садовый домик — поставь, а печку — не смей, баню — ни-ни! Невозможно перечислить все формы покушения на личную собственность граждан в городе и деревне.
Главное ясно: государство не очень почтительно относилось к личной собственности граждан. До августа 1932 г. за хищение личной и государственной собственности закон предусматривал одинаковые уголовные наказания, но потом за хищение государственного имущества наказание было многократно ужесточено вплоть до применения высшей меры. Эта разница в подходе, хотя и несколько смягченная, действует и сегодня.
О том, как чувствует себя человек, которого лишают личной собственности, метко сказал известный зарубежный психолог В. Джеймс. Личность в широком смысле слова, по его мнению, есть общий итог всего того, что человек может назвать своим, включая не только тело и свои психические силы, но также принадлежащие ему платье и дом, жену и детей, предков и друзей, свою добрую славу и творческие произведения, поземельную собственность и лошадей, яхту и текущий счет. И когда мы лишаемся чего-нибудь из всего этого, появляются чувства умаления нашей личности, превращения части нас в ничто.
Можно спорить с В. Джеймсом, кстати, эту его позицию и я критиковал, но факт остается фактом: покушение на личную собственность воспринимается человеком как покушение на него самого. Соответственно формируется и ответная реакция. Но дело не только в этом. Незащищенность личной собственности делает бессмысленной индивидуальное хозяйствование: не будет человек умножать своим трудом принадлежащие ему ценности, когда он не уверен в том, что никто не может без спроса и безвозмездно у него их изъять.
Если исходить из наших же теоретических представлений о перспективах социализма, то государство на каком-то этапе исторического развития должно отмереть. Как тогда сложится судьба государственной собственности? Ответить на этот вопрос невозможно. Утверждать, например, так, как это делают некоторые, будто государственная собственность станет общенародной, то есть будет принадлежать всем гражданам страны одновременно и в одинаковой мере, — значит ничего не сказать по существу проблемы. Нельзя забывать о том, что каждого конкретного человека заботят в первую очередь форма его личной причастности к общественной (общенародной) собственности, форма присвоения для личного потребления своей доли из «общего котла». Так что личная собственность должна занять подобающее ей место. Закон о собственности в СССР создает юридические предпосылки для решения этой проблемы.
3. В течение десятилетий мы все хором, без глубоких раздумий славили «дорогу, ведущую к храму». К весне 1985 г. стали догадываться, что она ведет нас неизвестно куда. Вздыбили страну, приготовились к рывку, чтобы двинуться вперед. А куда?
«Наша цель — коммунизм!» — лозунг, который мы провозглашали на протяжении многих лет. «Наша цель — человек», — говорим мы все более настойчиво в последние годы. А ведь эти две цели не тождественны, хотя, разумеется, взаимосвязаны.
Первый лозунг психологически воспринимается так, будто коммунизм — это что-то вроде ведомственного санатория самого высокого класса, куда путевки профсоюз так просто выдать не может. Тут нет особого преувеличения. И не я первый обращаю внимание на эту особенность массовых представлений о коммунизме. В «Новом мире» (1988. № 9) опубликован рассказ Владимира Тендрякова «На блаженном острове коммунизма», относящийся как раз к тем годам, когда у нас зародилась заманчивая идея достроить рай земной к началу 80-х гг. Мне меньше всего хочется иронизировать по поводу несбывшихся планов Н. С. Хрущева: я и сам верил в это. Более того, трудился на ниве пропаганды и искренне пытался внушать всем свою веру в близкое пришествие коммунизма. Но получилось не так, как провозглашалось.
Всякие аналогии спорны. Но с психологической точки зрения я не вижу принципиальной разницы между фантастическими планами эмоционального лидера страны в то время и призывом великого француза Шарля Фурье готовиться к внезапному переходу от социального хаоса к всемирной гармонии. И здесь, и там налицо утопические мечты.
Было бы несправедливо, да и неверно по существу, объяснять утопические замыслы Н. С. Хрущева какими-то его личностными особенностями. Его предшественник на посту руководителя партии и государства как личность был прямой противоположностью ему, но тоже приступил к великим стройкам коммунизма в то время, когда деревня жила впроголодь. Его линию ухода от реальной действительности в область абстрактных схем развитого социализма продолжил Л. И. Брежнев.
Не пора ли наконец обрести мужество и сказать, что не только дорога к храму виновата. Дело в том, как нам видится тот самый храм, к которому мы идем. В этом отношении «Наша цель — коммунизм!» — менее реалистичный и гуманный лозунг, чем «Наша цель — человек!». В первом случае возникает соблазн строить идеальное общество любой ценой. Так возводил Сталин великие стройки коммунизма: где на энтузиазме, а где и на костях самих строителей коммунизма. Это звучит кощунственно — безусловно. Но так было. Так же, хотя и куда менее жестоко, осваивалась целина — не на костях, конечно, по за счет энтузиазма, нервов и терпения людей. Так строился БАМ — без жилья, без детских садов, без больниц и школ. Все эти жертвы, как нас убеждали и мы убеждали, приносятся на алтарь Отечества, во имя великой цели — построения светлого будущего.
Между тем истинный смысл учения К. Маркса заключается не в том, что нужно строить коммунизм, жертвуя условиями жизни каждого поколения, как это делаем мы. Коммунизм должен вызреть в самом человеке. Каждый день у нас прибавляется ровно столько коммунизма, на сколько вырос человек духовно, на сколько лучше стал он жить материально, ибо всестороннее развитие человека, всех его способностей и все более полное удовлетворение его потребностей — наша главная цель.
А что же со строительством коммунизма? Уж не отказаться ли нам от него сейчас, когда мы отрекаемся от очень многих, дорогих в прошлом нашему сердцу, но оказавшихся оторванными от жизни идей? Именно так ставят вопрос некоторые горячие головы. Но если даже отвлечься от опасного политического заряда подобной позиции, она социологически и психологически невежественна. Идеальный человек, в котором созрело духовное начало, будет жить в идеальном же обществе, но нельзя ставить телегу впереди лошади. Коммунизм — идеальное общество, которое мы называем коммунизмом, — это не самоцель, а совокупность социально-экономических и иных общественных условий жизни, наиболее благоприятных по нашим сегодняшним представлениям для раскрытия всего человеческого в человеке. Повторим еще раз: человек — наша цель, а коммунизм — условия его жизни. Главное — не строительство дороги к храму, не храма для человека, а обучение его умению самостоятельно искать и строить эту дорогу, дорогу к самому себе и к себе подобному. Не 8наю, кто как думает, но, по-моему, весь пафос нашумевшего фильма «Покаяние» — не в отрицании, не в изобличении пагубности ошибочной дороги к храму, хотя именно такая сюжетная линия разыгрывается, а в страстном призыве вернуться к человеку, признать его самоценность.
Тут уместно сделать одно замечание. Тем, кто сегодня полностью отрицает саму идею коммунистического будущего, стоит напомнить, что ее авторами являются не теперешние коммунисты, даже не большевики, совершившие Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Мечты о счастливом будущем, впоследствии получившем название коммунизма, возникли почти в начале нашего летосчисления. Причем вдали от России, которая ныне рассматривается как порождение коммунизма. Мечты эти у разных народов в разное время приобретали то или иное оформление, но выдержали испытание временем. Подобно тому, как неудачный опыт социалистов-утопистов XIX века не повлек за собой гибели коммунистической идеи, так и несостоятельность сталинистского представления о коммунизме отнюдь не означает, будто многовековая мечта человечества об идеальном, справедливом обществе перестала быть привлекательной и будет отброшена за ненадобностью. Без надежды на лучшее будущее, как бы его ни называли, существование человека теряет смысл.
4. Стереотипами являются наши представления о классовой структуре советского общества. Существуют два класса — рабочие и крестьяне и прослойка между ними — интеллигенция. Рабочий класс — передовой, ведущий, крестьяне — ведомые, но все-таки образующие класс. И сознательный рабочий, и менее сознательный крестьянин — производительная сила общества, а интеллигенция — не производительная, а какая-то другая сила, но не класс. Таковы, несколько упрощений, наши представления.
К чему они приводят с точки зрения психологии?
Неумеренное восхваление рабочего класса порождает у части рабочих чувство превосходства над всеми другими социальными группами, чтобы не сказать высокомерие. По отношению к капиталисту такое чувство вполне понятно и объяснимо, естественно и, если угодно, играет конструктивную роль в развитии общества. А по отношению к колхознику, служащему, ученому, артисту оснований для подобной самооценки рабочего, очевидно, нет. Мы же сами правильно провозгласили, что всякий труд на благо общества почетен. Но почему при социализме на заводе трудиться более почетно, чем в колхозе, — этого нельзя понять. Напрасно мы недооцениваем и работу в конторах, представляя работающих там людей как занимающихся ненужным делом. По зарубежным данным, непосредственно на производстве в обозримом будущем останется лишь около 4% занятого населения. Остальные уйдут в сферу услуг и информатику.
Постоянное подчеркивание авангардной роли рабочих как ведущей силы общества дает в ряде случаев парадоксальный эффект: зарождаются иждивенческая психология, претензии на особое положение. Его величество Рабочий класс нельзя обижать, ему надо платить дая;е и тогда, когда завод не работал по той или иной причине. Если не хватает в банке наличных денег для выдачи зарплаты, служащие подождут, а рабочие не могут. Не думаю, что вычленение из одного трудового коллектива предприятия какой бы то ни было элиты, хотя бы и рабочей, и создание для нее особых условий помогают сплочению совместно работающих людей.
Наши неудачи в сельском хозяйстве объясняются многими причинами. Но, на мой взгляд, главная причина еще не названа. А она состоит в том, что целый класс трудящихся, имеющий многовековую историю хозяйствования и свои собственные традиции, в теоретических представлениях оказался обделенным. Очень распространен следующий стереотип мышления: мало того, что по организованности и коллективизму крестьянство не дотягивает до рабочего класса, менее сознательно и более склонно к обуржуазиванию, оно еще и не имеет перспективы: ведь труженики села постепенно превратятся в сельскохозяйственных рабочих, то есть перейдут в рабочий класс. Чтобы не оставалось в этом сомнения, колхозы искусственно преобразовывали в совхозы.
Как все это отражается на самочувствии крестьян?У них вырабатывается своего рода комплекс неполноценности, как будто родившийся и живущий в деревне трудящийся уже с самого начала второсортен. Отсюда — стремление при первой возможности бежать в передовой класс, 6 рабочие, или хотя бы в служащие, по обязательно в город. Тут я сознательно отвлекаюсь от того бесспорного факта, что условия жизни в деревне пока заметно хуже, чем в городе. Да и условия труда тоже. Речь идет о психологическом аспекте проблемы: самочувствие крестьянства оказалось ущемленным во многом из-за теоретических заблуждений относительно перспектив его как класса. Вряд ли труд земледельца и животновода в обозримом будущем потеряет свое значение, а производство хлеба и мяса уподобится производству тракторов и автомобилей, поэтому совершенно неясно, какая нужда именовать крестьянина рабочим, хотя бы и рабочим совхоза, если он продолжает оставаться земледельцем и животноводом.
Автор не собирается предлагать читателю свои взгляды на социальную структуру нашего общества. Хотелось бы только подчеркнуть, что попытка создать особый авторитет какой бы то ни было группе трудящихся чревата серьезными морально-психологическими и политическими осложнениями. Все сравнения относительны, но выпячивание роли одной социальной группы по своим социально-психологическим последствиям не далеко уходит от националистических притязаний какой-то одной нации на особое место в обществе, от ее противопоставления другим. Конечно, в исторических процессах разные социальные группы выполняют различные миссии, но историю делают все — и передовые, и не очень передовые, и даже отстающие.
Еще в более сложном психологическом положении находятся работники умственного труда, объединенные единым названием, — интеллигенция. По своему социальному престижу она стоит еще ниже, чем крестьяне. Более того, интеллигенцию за годы Советской власти не единожды ставили в положение козла отпущения. Недооценка, а тем более третирование, что еще не изжито, интеллектуального потенциала служит сильнейшим тормозом перестройки.
5. Величайшим достижением социалистической мысли является идея коллективизма в организации общества. Но и эта, без преувеличения, священная идея в прошлом искажалась до неузнаваемости и подменялась некоторым подобием стадного предрассудка. Как отмечал М. С. Горбачев в статье «Социалистическая идея и революционная перестройка»: «Во имя ложно понятого коллективизма игнорировалась человеческая индивидуальность, тормозилось развитие личности, под предлогом приоритета общего над индивидуальным резко сужались разумные границы свободы, выхолащивалась гуманная суть социалистического общественного устройства» (Коммунист. 1989. № 18. С. 12). Индивидуальные и мелкогрупповые формы трудовой и общественной активности вызывали подозрения чуть ли не в нелояльности по отношению к социализму.
Утвердился стереотип мышления, согласно которому коллектив всегда прав. Надо заметить, что это заблуждение с началом перестройки не исчезло. Противопоставление коллективных форм организации труда индивидуальным формам продолжается, что в ряде случаев глушит инициативу и творчество личности, в конечном счете наносит ущерб экономике.
Коллективный труд нужен там и тогда, где и когда средства производства не могут быть введены в хозяйственный оборот одним работником, требуют совместных усилий людей. Например, в парикмахерской коллективная организация труда не нужна: средства и предметы труда там сугубо индивидуализированы. Она может оказаться полезной, если для обслуживания клиента требуется привлечение нескольких специалистов разного профиля (например, наряду с собственно парикмахером еще специалист по макияжу, массажист и т. д.).
Подмена идеи коллективности стадным предрассудком дает психологическое объяснение неумеренному увлечению обобществлением труда независимо от того, требуется это технологией производства или нет. Почти повсюду можно наблюдать избыток формальной коллективности. Противодействие новым формам организации труда — индивидуальной трудовой деятельности, арендному подряду, кооперативам — в значительной мере можно объяснить этим псевдоколлективистским стереотипом.
В средствах массовой информации, в специальной литературе целесообразно показывать равноценность всех форм организации труда, обусловленность каждой из них конкретными обстоятельствами. Тем более что преимущества коллективных форм организации труда могут в полной мере реализоваться только на основе индивидуальной инициативы и творчества.
Важно помнить: далеко не все совместно работающие в одной организации группы людей являются коллективом в подлинном смысле слова. Например, если судить по экономическим критериям, то интегральный результат совместной работы далеко не всегда бывает больше арифметической суммы индивидуальных результатов каждого работника, хотя только в этом случае есть смысл собирать людей для коллективного труда. Иногда общий результат объединенных усилий лишь равен арифметической сумме. Может быть и так, что эффект групповой деятельности будет даже меньше этой суммы (например, когда совместно работающие люди не дают друг другу заметно перевыполнять нормы выработки из-за боязни вызвать у администрации желание пересмотреть нормы). Такую группу работников никак нельзя считать коллективом. Это скорее сдельщики, собранные под одну крышу из-за каких-то других соображений, не имеющих отношения к процессам образования коллективности.
Чтобы среди совместно работающих людей возник эффект коллективности, необходимо соблюдение множества психологических условий. Важнейшее из них заключается в том, чтобы каждый человек понимал: он не может обеспечить себя средствами для удовлетворения своих многообразных потребностей, если не объединит свои усилия с усилиями других людей. Если такого понимания нет у каждого участника совместного труда, то никакие меры не помогут получить эффект коллективности, о котором писал К. Маркс в «Капитале». Беда коллективизации в сельском хозяйстве, проведенной в начале 30-х гг., как раз в том и состоит, что крестьяне не поняли, почему надо им немедленно объединяться в колхоз, если можно обеспечить себе сносное существование индивидуальным (или семейным) трудом.
Требование это не устарело за давностью лет. Например, если я взял в аренду овощной магазин, организовал образцовое обслуживание покупателей, но почему-то подвоз овощей меня начинает подводить, легко сообразить, как поправить дело: нужно включить водителя, доставляющего продукцию, в арендный коллектив. Когда же водитель скажет, что его подводят грузчики в поле, то ничего не остается, как и их вовлечь в совместную деятельность. Может оказаться, что сборщики разрушают своей необязательностью хорошо налаженную цепочку. Тогда надо и их пригласить в арендный коллектив и т. д. Словом, потребность в каждом новом члене коллектива должна пройти через сознание всех совместно работающих людей. Без этого идея коллективного труда теряет смысл и перестает быть экономически (и психологически) оправданной. Не оправдано механическое соединение людей, не нуждающиеся друг в друге, и по моральным соображениям.
6. Среди механизмов торможения немалый удельный вес приходится на стереотипное представление о личности руководителя. Наш идеал руководителя до сих пор носит вождистский характер. Мы считаем, что руководитель во всех отношениях должен быть на голову выше всех своих подчиненных: технику и технологию он должен знать лучше главного инженера, экономику — лучше заместителя по экономике, общественную работу — лучше секретаря парткома и т. д. Это очень заманчиво, но недостижимо. Тем не менее вождистский стереотип, отражаясь в сознании самих руководителей, формирует у них психологию непогрешимости и незаменимости (как же иначе, если руководитель — идеал во всех отношениях!), вседозволенности, порождает амбициозные склонности, шапкозакидательские настроения, чванство. Чтобы преодолеть «болезни руководителя», необходимо разрушить культовский, вождистский стереотип и внедрить в сознание людей мысль, что руководитель — это просто\’ специалист по организации совместного труда людей и ему нет необходимости непременно превосходить всех во всем. С психологической точки зрения целесообразно исходить из следующей посылки: есть разные специалисты — химики, физики, инженеры и экономисты и т. д.; каждый из них знает свое дело на профессиональном уровне. Руководитель является специалистом в области организации совместного труда.
Вождистский стереотип — едва ли не главное препятствие на пути перестройки психологии руководителей, освоения новых, демократических методов управления.
Между тем задача перехода к рынку, изменение хозяйственной ситуации в стране требуют руководителя иного типа. Если ранее руководитель считал себя представителем более высокого уровня управления в данном коллективе, то сегодня верхние этажи, на которые он привык ориентироваться в своих решениях, вынуждены делиться властью с трудовыми коллективами. Создалась сложная ситуация: руководитель оказался сильно зависимым от коллектива. Многолетняя привычка смотреть только вверх, приспосабливать стиль своей работы главным образом к требованиям вышестоящих органов, оценивать происходящее по спущенным сверху меркам — довольно тяжелый груз, который нелегко сбросить. Не менее трудно освоить принципиально новую психологическую ситуацию — подчиняться подчиненным. Во все времена считалось, что начальник знает лучше, видит больше и дальше, а сейчас иногда оказывается иначе.
Вождистский стереотип противостоит и гласности. Ее можно рассматривать как некую пробу, реакция на которую однозначно показывает отношение человека к демократизации в обществе. Гласность, разумеется, — не вся демократизация, даже не самое главное ее слагаемое. Это скорее исходное условие демократизации, самый первый шаг к пей. Именно поэтому неприятие гласности служит тем признаком, который свидетельствует о неспособности человека к утверждению демократических норм жизни. С другой стороны, псевдогласность, доходящая до того, что руководитель призывает всех критиковать себя, без меры откровенничает, занимается самобичеванием — скорее игра, чем действительное проявление демократического стиля мышления.
Выборность и гласность за годы перестройки обнаружили и такие свои аспекты, которые ранее оставались в тени, не бросались в глаза. Взять хотя бы такой пример. Допустим, что коллектив бригады выбирает бригадира из двух кандидатов. Один из них — квалифицированных! специалист, способный организатор производства и, естественно, потребует от всех серьезного отношения к труду, не потерпит работы спустя рукава. Другой претендент не столь квалифицирован, сам не собирается особо напрягаться, да и других не склонен беспокоить. Кого изберет коллектив?
К большому сожалению, пока чаще всего избирают «своего человека», который не станет требовать от людей решительной перестройки их отношения к труду. Происходит это не от «испорченности» людей. Во всяком случае не только из-за этого. Есть причина куда более глубокая — отношения собственности. Если бы рабочие были собственниками средств и результатов труда, то они непременно остановили бы свой выбор на первом кандидате. Тогда демагогической критике требовательных хозяйственников, которая стала модной в последнее время, пришел бы конец.
Словом, преодолевая вождистский стереотип руководителя, нельзя шарахаться в противоположную крайность и создавать почву для появления в корпусе кадров запуганных и трусливых руководителей, не способных постоять за себя и за свою идею.
7. Пристального внимания заслуживают стереотипы мышления, которые являются результатом отражения реально функционирующих в обществе экономических отношений в психологии участников хозяйственной деятельности.
Об отношениях собственности выше уже говорилось. Немало противоречий накопилось и в отношениях обмена на всех уровнях народного хозяйства. Так, например, на взаимоотношения между отраслями экономики влияют ведомственные барьеры, которые не возникают из ничего. Руководители ведомств поставлены в такое положение, что они пекутся о своем министерстве да-же в том случае, если это вредит всему народному хозяйству. Примеров тому много. Один из самых ярких — борьба одного ведомства почти против всех других за реализацию проекта переброски части стока северных рек на юг. Другой пример — настойчивые усилия по расширению тракторостроения, хотя сельскому хозяйству выпускаемые трактора в таком количестве уже не требуются.
Подобные беды становятся возможными не потому, что министры плохи, а в их аппарате управления — одни бюрократы, как иногда пишут публицисты. При реально складывающихся отношениях обмена руководители ведомств зачастую не могут поступать иначе. Если продукция отраслей учитывается по валу, то как можно преодолеть ведомственный подход, например, во взаимодействии поставщиков и потребителей? Элементарная экономическая логика подсказывает, что всякий обмен (товарами, деятельностью, услугами) должен быть равновправным: поставщик и потребитель должны обладать одинаковым экономическим (и, разумеется, юридическим) статусом, но пока в нашем народном хозяйстве наблюдается диктат производителя по отношению к потребителю. Аналогично покупатель в системе розничной торговли, бесправен перед магазином.
Многочисленные ведомственные барьеры разрывают целостность хозяйственного механизма, и они не исчезнут до тех пор, пока на всех уровнях в обмен не будут вступать стороны с экономически равноправными статусами. По своей психологической сути подобные же причины порождают и стереотипы местничества.
Сильно искажаются стереотипами мышления распределительные отношения. Социалистический принцип «каждому по труду» с точки зрения психологии означает, что работник сам, своим трудом, его количеством и качеством определяет размер собственного материального вознаграждения. Пока же распределение мало зависит от работника и осуществляется совсем другим лицом. Отсюда — ощущение нанятости кем-то, ущербности. На такой психологической базе чувство хозяина зародиться не может, а лишь формируются опасные для экономики уравнительная психология, чувство отчужденности от результатов своего труда. Этому содействуют выводиловка, приписки и другие механизмы торможения, противостоящие перестройке.
Не свободны от стереотипов и подходы к потреблению. Исподволь, косвенно практика хозяйствования, да и публицистика, внушали работнику, будто быть зажиточным нехорошо. Пропагандировался образ жизни людей, довольствующихся скромным достатком, что сопровождалось призывами работать «по-ударному». Подобная позиция психологически безграмотна, а экономически вредна. Заботясь о повышении жизненного уровня советских людей, надо выработать свой идеал зажиточности, материального достатка.
8. В хозяйственной деятельности мы встречаемся еще со стереотипами мышления, специфическими для отдельных центральных органов управления экономикой.
Для Госплана СССР, например, это предрассудок, согласно которому, чем более детализирован план, тем более вероятен успех. В последние годы число централизованно устанавливаемых показателей уменьшается, хотя попытки «расписать» для предприятий все и вся еще встречаются.
Могущественные механизмы торможения связаны со стереотипами, сложившимися в деятельности Госснаба СССР. Аппарат этого ведомства не несет реальной ответственности за своевременное снабжение предприятий и тем самым порождает такие уродливые явления, как «выбиваловка» и «доставаловка». В первом случае для повышения надежности снабжения предприятия апеллируют к партийным органам, причем к самым высоким инстанциям, стремясь «выбить» у Госснаба СССР то, что при нормальном снабжении должно поступать на предприятия в плановые сроки без дополнительных усилий потребителей, а во втором случае снабженцы вынуждены прибегать к обходным маневрам, иногда не укладывающимся в рамки закона. Приверженность системы Госснаба к «карточной системе» распределения фондов связана со специфическими стереотипами мышления его работников, полагающих, что нельзя доверять самим предприятиям осуществлять поставки на основе взаимной договоренности. Единственный путь преодоления подобного стереотипа мышления — переход к рыночным отношениям.
Непробиваемым стереотипом мышления является откровенно фискальная политика Минфина СССР. Не отстает от него в этом отношении Госбанк. Элементарная хозяйственная логика подсказывает, что эти уважаемые ведомства должны быть заинтересованы в том, чтобы финансовые средства вкладывались в более прибыльные экономические заделы. На самом деле при малейшей возможности они стремятся непосредственно гнать финансовые средства в бюджет, независимо от того, какую прибыль они могли бы принести, будучи вложенными в дело и пущенными в хозяйственный оборот.
Можно говорить и о стереотипе мышления, присущем работникам Госкомцен СССР, будто для бюджета лучше, если повышать цены на товары без учета доступности их массовому потребителю.
Стоит упомянуть и стереотипы мышления, характерные для Госстандарта СССР, например, по вопросам улучшения качества продукции. Один из них сводится к тому, что качество можно обеспечить установлением стандартов и введением госприемки. Между тем в промышленно развитых странах давно уже поняли, что если рабочий не захочет сам дать хорошее качество, то заставить его нельзя никаким контролем. В американских и японских фирмах система бездефектного производства строится на основе психологических исследований, позволяющих найти формы побуждения работника к самостоятельному повышению качества продукции.
Наши специалисты, побывавшие во Франции, рассказывают, что на заводе, где делают микровыключатели для подводных лодок, во всю стену цеха изображена электрифицированная лодка с указанием точек, где стоит продукция данного завода. Когда рабочие допускают брак, администрация вводит в электрическую схему соответствующую информацию и на рисунке красочно демонстрируются неприятные последствия брака, которые могут произойти под водой. Благодаря непосредственному воздействию па эмоциональное восприятие работников в цехе находится мало охотников допускать брак. Качество работы, оказывается, зависит не столько от оплаты труда и контроля, сколько от представлений работника о том, для кого он делает продукцию, от авторитета потребителя в глазах рабочих и инженеров. Тут нам еще предстоит преодолевать технократические стереотипы мышления.
Свои стереотипы мышления сложились и в других центральных ведомствах. И повсюду эти стереотипы выступают в качестве механизмов торможения, сдерживающих осуществление радикальной экономической реформы. Однако их серьезное изучение еще не проводилось. Настало время от общих разговоров о стереотипах перейти к конкретным исследованиям, вскрыть йх причины и выработать научно обоснованные пути их преодоления. И здесь без содружества психологов и экономистов не обойтись.