Загрузка...В материалах XIX партийной конференции много внимания было уделено путям преодоления стереотипов мышления. Проблема, конечно, выходит за рамки психологической науки. Но вместе с тем, поскольку стереотипы, отразившись в сознании людей, придают их мыслям и чувствам определенную направленность, проблема затрагивает основной предмет психологической науки.
Рассмотрим некоторые из наиболее известных стереотипов мышления, выступающих в определенных условиях в качестве механизмов торможения перестройки.
1. Один из стереотипов связан с нашими представлениями о том, чем социализм отличается от капитализма. В прежние годы возник и до сих пор держался предрассудок, согласно которому при капитализме все плохо, а при социализме все наоборот: у них безработица, у нас ее не может быть, у них преступность, а нами она уничтожена, у них проституция, у нас — боже упаси и т. д. Есть у нас, как оказалось, и безработица, только называется она поделикатнее (например, «трудоизбыточные регионы»), и преступность, в том числе и организованная, от которой мы особенно настойчиво открещивались в недавнем прошлом, а теперь начинаем с ней усиленно бороться, есть и многое другое, к сожалению. В связи с этим возникает необходимость в уточнении того главного водораздела, который четко и недвусмысленно отделяет социализм от капитализма.
Конечно, не психолог, а скорее социолог и политолог призваны ответить на вопрос о том, где проходит водораздел между капитализмом и социализмом. Но поскольку такой вопрос отражается в умах и чувствах людей, постольку он имеет четко выявленный психологический аспект.
Судя по выступлениям народных депутатов на Первом и Втором съездах, на сессиях Верховного Совета СССР, а также по публикациям в печати, в качестве главного различия между капитализмом и социализмом чаще всего рассматривается наличие и отсутствие частной собственности. Есть она, — значит, строй капиталистический; нет ее, она уничтожена — строй социалистический. Но такой подход — сильное упрощение.
Во-первых, частная собственность может сложиться на базе личного (или коллективного) труда, не допускающего эксплуатации человека человеком. Тогда речь идет о личной собственности граждан, против которой при социализме возражать нет никаких оснований. Но частная собственность возникает нередко на базе эксплуатации чужого труда и реализуется путем найма работников. Допустима ли эта разновидность частной собственности при социализме — вот, пожалуй, наиболее острый вопрос, вокруг которого ведутся в последнее время самые горячие дискуссии. Здесь требуется уточнить, что мы понимаем под эксплуатацией человека человеком. Так, Закон о собственности в СССР при реализации собственности допускает использование наемного труда по соглашениям в соответствии с законодательством Союза ССР, союзных и автономных республик (статья 1, пункт 4). Значит, наем рабочей силы собственнику разрешается, и будет ли при этом эксплуатация, сказать пока трудно: все определится хозяйственной практикой. Правда, в законе отмечается, что социалистическая собственность несовместима с отчуждением работников от средств производства и исключает эксплуатацию человека человеком. Но это пока лишь декларация. И вот почему.
Допустим, министерство устанавливает низкий норматив отчислений в централизованные фонды отрасли одному предприятию и высокий — другому. Если оба трудовых коллектива находятся в одинаковых условиях, то первому предприятию льготные условия хозяйствования придают атрибуты субъекта эксплуатации: оно так или иначе присваивает чужой труд. То же самое получается при закупках сельскохозяйственной продукции у одних колхозов по завышенным ценам, устанавливаемым за счет дотации государства, а у других — по ценам, явно заниженным. Если оба хозяйства трудятся в одинаковых условиях, то эксплуатация здесь налицо.
Казалось бы, при новых формах хозяйствования, рожденных радикальной экономической реформой, эксплуатация чужого труда и недопустима, и практически невозможна. Однако это не так. Взять хотя бы аренду. Если крестьянин арендует землю у колхоза, то правление иногда создает для него такие условия, которые фактически означают присвоение членами колхоза результатов труда арендатора.
Так обстоит дело в нашей экономике. Но есть еще теневая экономика. А уж в ней эксплуатация человека человеком никогда не уничтожалась. Вот и приходится признавать, как это ни хотелось бы не делать, что при нашем социалистическом общественном строе — реальном, а не мифическом — эксплуатация существует. Причем в двух формах — открытая, привычная для нас, к которой мы притерпелись, хотя и критикуем ее, и закрытая для непосвященных, невидимая, презираемая обществом и все же неистребленная до сегодняшнего дня.
Все это порождает неимоверную путаницу в умах и чувствах людей, прямо и непосредственно препятствует их психологической перестройке. Отсюда важность задачи философов, экономистов, социологов попытаться внести ясность в понимание данной проблемы.
2. Следующий стереотип связан с отношениями собственности. Многое здесь исправлено Законом о собственности в СССР. Но перестройка психологии людей не происходит автоматически сразу же вслед за принятием закона. Так, личная собственность не считалась социалистической по форме. По крайней мере Конституция СССР не относит личную собственность к социалистическим формам. Соответственно формировалось и отношение к ней. Трудно объяснить, почему дом, построенный на честные трудовые сбережения рабочим или колхозником, будучи личной собственностью, не является собственностью социалистической, хотя все источники дохода строго соответствуют законам социалистического общества. Раньше не признавалась и реально существующая групповая собственность (например, семейная), коллективная (кооператив — это ведь коллектив). Как бы понятие «коллективная собственность» ни пугало отдельных экономистов и юристов, с развитием арендных отношений она становится реальностью. Трудовой коллектив предприятия может и должен считаться собственником пусть не всего предприятия, а только той части прироста основных фондов, которая оплачена заработанными им средствами. Неясно, почему государственная собственность должна быть ведущей, как записано в Законе о кооперации. Не лучше ли установить одинаковый статус для всех форм социалистической собственности? Мы личную собственность в теории и на практике почти отождествляем с частной собственностью, от которой всячески открещиваемся.
Основоположники марксизма о личной собственности думали иначе. Есть в первой книге «Капитала» вывод, на который мало кто из обществоведов ссылается. «Капиталистическая частная собственность,—писал К. Маркс,— есть первое отрицание индивидуальной (или, как мы теперь говорим, личной — А. К.) частной собственности… Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает… индивидуальную собственность… на основе кооперации и общего владения землей и… средствами производства» (Маркс К. Капитал//М а р к с К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 773).
Проследим динамику отношения нашего государства к личной собственности своих граждан, Вскоре после революции, отменившей частную собственность на средства производства, был введен «военный коммунизм», который не признавал никакой другой формы собственности, кроме государственной. С личной собственностью сложилась ситуация, которая оказалась несравненно хуже той, что была до революции. Вот тогда «личный собственник» (не частный, тот был раньше заслуженно освобожден от всякой собственности) начал понимать, что «мое» — это не «мое», а если и «мое», то только до тех пор, пока оно государству не понадобится. А зачем о нем тогда надо заботиться? То был первый удар по личной собственности граждан, но далеко не последний. И одновременно удар по государственной собственности, ибо надо совершенно не понимать психологию человека, чтобы надеяться, будто он станет беречь добро государства, которое лишает его личной, нажитой своим трудом собственности.
«Военный коммунизм» себя не оправдал, страна приняла новую экономическую политику. Но к концу 20-х гг. от нэпа отказались. Правда, сегодня мы осознали, что та экономическая политика заслуживает высокой оценки. Но вот что странно: нэп мы реабилитировали, а нэпмана — нет. А кто он, собственно, этот нэпман? Гражданин СССР, который в рамках советских законов проявил хозяйственную инициативу и помог разоренной стране поднять экономику. Чем же он заслужил такую немилость, что мы и по сей день поносим его? Ведь его судьбе не позавидуешь. Мало, что его лишили личной собственности, которая сформировалась на законных основаниях, но и самого сослали туда, откуда мало кто возвращается. А если бы и вернулся какой-нибудь удачливый нэпман, то уж личную инициативу в экономике не проявлял бы и детям завещал не заводить никакой собственности.
Еще один удар по личной собственности граждан нанесла коллективизация. Можно понять конфискацию имущества, нажитого за счет наемной рабочей силы, хотя с 20-х гг. это разрешалось нашими законами с некоторыми оговорками. А чем можно оправдать конфискацию имущества у таких крестьян, как, скажем, шолоховский Тит Бородин из «Поднятой целины»? Раскулачивание было сплошным беззаконием, а для части крестьян и прямым грабежом средь бела дня.
Малоприятные для граждан игры государства с их личной собственностью продолжались и позже. Вспомним, как вырубались фруктовые сады по всей стране под давлением непосильного налога, как выводился домашний скот из крестьянского подворья. А сколько раз менялась позиция государства относительно того, сколько можно держать крестьянину овец и коз? То разрешали иметь трех коз и двух овец, то четырех овец и одну козу. И каждый раз хозяину приходилось без надобности прирезать лишних, чтобы не выйти за пределы нормы.
Не лучше было отношение к личной собственности горожан. То местные бюрократы преследовали владельцев теплиц, то милиция гонялась за бабулями, пытавшимися продавать выращенные ими цветы и яблоки. Ввели строгости для членов садовых кооперативов! садовый домик — поставь, а печку — не смей, баню — ни-ни! Невозможно перечислить все формы покушения на личную собственность граждан в городе и деревне.
Главное ясно: государство не очень почтительно относилось к личной собственности граждан. До августа 1932 г. за хищение личной и государственной собственности закон предусматривал одинаковые уголовные наказания, но потом за хищение государственного имущества наказание было многократно ужесточено вплоть до применения высшей меры. Эта разница в подходе, хотя и несколько смягченная, действует и сегодня.