Загрузка...Классическая концепция психоанализа объясняет, что движет человеком в подсознательном выборе супругов, друзей или любовников, которые относятся к нему с таким же пренебрежением, как в детстве его родители, термином навязчивое повторение (repetition compulsion). Для этого явления существует два объяснения; в основе одного лежит теория Фрейда, другое связано с более поздними работами Фейрбейрна. Фрейд заметил в своем труде «Вне принципа удовольствия» (Freud S. Beyond the Pleasure Principle, 1920), что подсознание ищет возврата к основным незалеченным травмам детства в попытке уладить конфликт. Это хитроумное объяснение было лишь малой (и притом самой удачной) частью исследования навязчивых повторений, проведенного Фрейдом. Синдром навязчивых повторений озадачивал Фрейда необъяснимым с теоретической точки зрения шаблоном человеческого поведения. Он наблюдал, как его пациенты упорно возвращались в болезненные для них ситуации, в которых не содержалось ни малейшего намека на возможность либидного удовольствия. Такие пациенты нарушали основополагающие постулаты его модели, то есть принцип получения удовольствия.
Он был до глубины души поражен настойчивостью и интенсивностью безумных возвращений в прежние отношения: «Создается впечатление, что ими движет злой рок или же они одержимы некой “демонической” силой» (Freud, 1920: 21). Он не мог игнорировать подобные навязчивые повторения как из-за интенсивности их проявления, так и из-за их несовместимости с центральной концепцией его модели, основанной на инстинктах и влечении. Фрейд признавал, что либид-ное удовольствие не имеет ничего общего с поведением многих его пациентов: Совершенно очевидно, что большая часть того, что происходит при возвращении в прошлые отношения, связано с неприятными ощущениями, поскольку при этом извлекаются на свет божий действия подавленных инстинктивных импульсов… Но теперь нам приходится сталкиваться с новым замечательным явлением, а именно с навязчивым желанием повторять прошлый опыт, который не содержит ни малейшей возможности получения удовольствия и который никогда, даже в самом отдаленном прошлом, не приносил удовлетворения хотя бы на уровне инстинктивных импульсов, теперь находящихся в подавленном состоянии (Freud, 1920: 20).
Во время клинических наблюдений Фрейду удалось поймать мысль, которая вывела его на правильный путь. Он описал несколько случаев, которые отлично бы вписались в современный контекст: пациенты, один за другим, снова и снова оказываются втянутыми в отношения с людьми, которые предавали их точно так же, как в детстве их родители. Фрейду пришлось задуматься о новой концепции, которая объяснила бы противоречия с придуманным им принципом удовольствия, но, будучи ограниченным своей верой в инстинкты, он изобрел новый вид основанного на инстинктах влечения. Он не мог выйти за рамки своей модели и заявить, что пациенты воссоздают свои прежние отношения, потому что это перенесло бы фокус с теории инстинктов на некое ответвление теории привязанности. Этот новый инстинкт, который он называл «инстинктом смерти» (death instinct), своей (предполагаемой) целью имел возвращение в прежнее состояние организма, то есть в состояние до рождения. К сожалению, тонкие замечания Фрейда по поводу навязчивых повторений у его пациентов, поначалу довольно перспективные, в результате вылились в эту концепцию, которую можно считать самой пессимистичной и неубедительной частью его теории. Инстинкт смерти предположительно должен был влечь организм к принятию смерти неким определенным образом. С появлением этой концепции либидные инстинкты внезапно были понижены в статусе. Либидо была отведена второстепенная роль в поддержании жизни организма до того момента, пока он не будет готов умереть определенным образом, запрограммированным его инстинктом смерти. Клинические наблюдения Фрейда были ясными, точными, невероятно проницательными, они выдержали испытания временем. Психологическая же модель, разработанная им для объяснения многих его наблюдений, напротив, не дотягивала до такого высокого стандарта.
Фейрбейрн вначале тоже использовал теорию Фрейда, но наблюдения за покинутыми детьми, столкнувшимися с родительской жестокостью, подвигли его на создание иной модели, которая могла бы объяснить такое поведение. Он заметил, что возвращение к первичному плохому объекту или же увлеченность новым, символически эквивалентным первичному, является центральной точкой человеческой психопатологии. В его представлении детская привязанность к первичному объекту являлась основным формирующим фактором в становлении личности. Проблемы в первичных, отношениях между родителем и ребенком повторяются во взрослом возрасте, каждый раз воссоздавая знакомый с детства стиль отношений. Фейрбейрн утверждал, что навязчивые повторения, по сути своей, являются возвращением к плохому объекту, а не попыткой излечиться от ранней травмы. Когда пациенты Фейрбейрна возвращались к своим жестоким родителям или новым партнерам, которые точно так же издевались над ними, они тем самым восстанавливали эмоциональную атмосферу своих самых первых отношений. Он понял, что прошлое этих несчастных детей было ядовитой смесью негативных, расстраивающих чувств и ничтожной дозы любви. Таким образом, «любовь» для обделенного ребенка представляется некой сложной комбинацией противоречивых чувств, а вовсе не непосредственным ощущением того, что любящий человек принимает и ценит тебя. Наоборот, любовь, полученная «безвозмездно» от нормально развитой личности, не воспринимается как таковая, она кажется чем-то чуждым, не имеющим ничего общего с тем, что в его сознании означает «любовь». Неспособность людей с патологиями характера испытывать любовь можно сравнить с неспособностью человеческого уха воспринимать звуковые волны высокой частоты: они существуют, но различить их невозможно. Так же точно и любовь, здоровое зрелое чувство, подобно ультразвуку, входит в жизнь человека с патологией характера, не имея шансов быть узнанным и позитивно воспринятым. Те же взрослые, которые лишились «плохих объектов» в лице своих родителей, сохраняют символическую и эмоциональную привязанность, воссоздавая этот тип отношений с новыми «плохими объектами». Настоящая любовь, в понимании человека из неблагополучной семьи, вмещает в себя много противоречивых чувств: отвержение, ненависть к себе, вспышки надежды, моменты страсти, непреодолимое влечение, отчаяние, предельная близость, частые уходы и много других, менее ясно идентифицируемых состояний.
Я хотел бы рассмотреть два случая навязчивых повторений и сравнить психологические модели Фрейда и Фейрбейрна. Повторение детского образца отношений иногда действительно несет в себе некую попытку преодоления ранней травмы, как утверждал Фрейд. Но значительно больше случаев навязчивых повторений приходится на долю воссоздания первичного эмоционального опыта ребенка. Для начала давайте вернемся к истории Джун, руководительницы телекомпании, одержимой своей карьерой, которая использовала независимый шаблон поведения. На первый взгляд может показаться, что все, чего удалось добиться Джун в жизни, было попыткой перебороть травму, полученную в детстве, когда ее бездарные родители взвалили на нее все заботы и обязанности по дому. Можно было бы вполне удовлетвориться таким объяснением, если отбросить продолжение этой теории, где Фрейд приписывает навязчивые повторения действию инстинкта смерти. Но модель Фрейда не учитывает той роли, которую сыграла первая привязанность в тех обстоятельствах, в которых очутилась Джун. Воссоздание эмоциональной атмосферы боли — вот подсознательная цель навязчивых повторений в жизни Джун. Модель Фрейда понимает страдания как временное состояние, которое — есть надежда -можно преодолеть. Он не представлял себе, что пациент пытается реконструировать привязанность к плохому объекту, потому что его теория — это концепция влечений, а не привязанностей. Фрейд полагал, что привязанности имеют мало общего, если вообще имеют, с развитием структуры личности.
Если же вооружиться теорией Фейрбейрна и поближе рассмотреть все перипетии Джун, окажется, что повторения в ее жизни служили для воссоздания чувства разочарования, испытанного ею в детстве из-за родителей, не любивших ее, державших ее в постоянной тревоге, игнорировавших ее элементарные соразмерные возрасту потребности и взваливших на нее свои взрослые обязанности. Выросшая Джун пользовалась таким же набором чувств в отношениях со своими «плохими объектами» — работой и партнерами. Работа поглощала ее целиком, оставляя ее с чувством одиночества, непонимания окружающими и перегруженности всяческими обязательствами. Ее личная жизнь рождала в ней ощущение, что у нее на руках оказался своенравный и безответственный мужчина-ребенок, который постоянно нуждается в контроле и воспитании. Если Джун и пыталась таким образом компенсировать детскую травму, то эта цель была вторичной по отношению к стремлению воссоздать эмоциональную обстановку ее детства, являвшуюся для нее питательной средой. Она по-прежнему искала эмоциональной поддержки от созданного ей самой и причиняющего ей страдания плохого объекта (работы, сотрудников и приятелей). Таким образом, повзрослев, она чувствовала себя такой же подавленной и изможденной, как и в детстве.
Если мы приложим наши знания о внутренней структуре, почерпнутые из теории Фейрбейрна, и проанализируем случай Джун, мы сможем предположить, что она воспринимала своих сотрудников и приятелей как возбуждающие объекты в те моменты, когда они выполняли ее требования, и, наоборот, как расстраивающие объекты тогда, когда они пассивно ей сопротивлялись. Перемена этих двух восприятий совпадала в ее внутреннем мире с переключениями между надеющимся и раненым Я. У ее частичных Я имелись внешние стимулирующие объекты, поэтому она продолжала применять структуры, выработанные в ответ на поведение родителей, когда отверженность сменялась надеждой. История Джун очень показательна, она дает нам представление о человеке, попадающем под фрейдовскую теорию преодоления травм, и сильно отличающемся от тех женщин, которые предстают перед нами в виде беспомощных жертв домашнего насилия. Однако более внимательное рассмотрение с помощью модели Фейрбейрна обнаруживает, что, несмотря на кажущуюся независимость, Джун так же сильно привязана к плохому объекту, как и женщины, страдающие от физического насилия.
Навязчивые повторения позволяют взрослым строить вокруг себя мир, по эмоциональным ощущениям идентичный тому, в котором они выросли. Следующий пример показывает, что навязчивые повторения не обязательно предполагают участие других людей. Пациент, о котором я хочу рассказать, восстановил точно такой же унылый, лишенный смысла и цели мир, как тот, что окружал его в детстве, и продолжал поддерживать себя с помощью тех же замещающих удовольствий, что помогали ему во время взросления. Мы снова увидим попытку преодоления детской травмы и, что более важно, воссоздание эмоциональной вселенной, которая совпадает с опытом его детства: Рей вырос в Бостоне, где его отец заведовал отделом закупок в обувной компании. Отец был трудоголиком, и Рей большую часть времени оставался на попечении своей депрессивной и озлобленной матери. Детей в семье было двое, но Рею не повезло — он унаследовал от матери то, что она сама считала своим серьезнейшим недостатком: он был низенький и коренастый. В результате Рею доставалось гораздо меньше благосклонности, чем его брату, которого — тоже с большой натяжкой — можно было назвать любимчиком. Отец обращал мало внимания на обоих сыновей, но с Реем у них выработался некий ритуал, заключавшийся в том, что отец отдавал ему всю мелочь из кармана, если Рей не ложился спать и дожидался отца с работы. Дело набирало обороты, и через некоторое время отец стал дарить ему маленькие подарки, полученные в качестве сувениров от торговых агентов, сотрудничавших с компанией. Чуть ли не через день Рей получал в подарок новый карандаш, транзисторный приемник или другой электронный прибор, каких много оказывалось в кабинете отца. Рей признавался, что не уставал ждать до поздней ночи, волнуясь и гадая, достанется ли ему в этот вечер «любовь» отца. Иногда он засыпал, так ничего и не дождавшись, но в другие дни подарки отца заставляли Рея чувствовать собственную значимость. Не удивительно, что, став взрослым, Рей открыл собственную контору, занимавшуюся почтовой доставкой дорогих часов и ювелирных украшений по всей стране. Он помнил все почтовые маршруты и расписание службы доставки посылок, что повышало его уверенность (и, таким образом, шансы на преодоление травмы) в том, что он не пропустит момент доставки товара, заказанного для его клиентов. В итоге он научился точно определять момент прибытия этого заменителя «любви». В своих расчетах он был предельно точен, таким образом освобождая себя от ежедневных мук неизвестности, в которых он провел все свое детство. Вопрос преодоления травмы в данном случае не так важен, как воссоздание его одинокого детства. Повторение ситуации во взрослом возрасте предполагало получение эмоциональной подпитки из тех же источников замещающих удовольствий, которые поддерживали его в детские годы. Искренняя любовь, поддержка и забота со стороны родителей были для него недоступны, в отличие от замещающих их подарков. Детство Рея приучило его не возлагать надежд на близкие человеческие отношения. Свой обособленный и изолированный стиль поведения он перенес во взрослую жизнь, подпитывая себя заменителем любви, когда получал посылки с заказанным товаром.
Это лишь один из многих примеров того, как мои пациенты неосознанно выстраивали свою взрослую жизнь таким образом, чтобы в ней присутствовал определенный набор чувств, которые они в детстве привыкли идентифицировать с любовью. Как я уже говорил, шансы обрести настоящую любовь нередко возникают в жизни таких людей, как Рей, но они упускают эти шансы или отвергают любовь. Настоящая любовь чужда, непонятна, она вызывает страх, в то время как одиночество и замещающие удовольствия из детства принимаются и ощущаются как нечто близкое и реальное.