Ребенок (а впоследствии и взрослый), которому приходится изолировать большое количество негативных воспоминаний об обидах, получаемых от родителей, и формировать из них раненое Я, балансирует на лезвии бритвы. Любое, самое незначительное огорчение может спровоцировать внезапное проявление раненого Я. Это частичное Я мгновенно занимает доминирующее положение, вызывая резкую смену настроения. Раненое Я не обязательно подразумевает саморазрушающую ненависть или оборонительную агрессию по отношению к окружающим. Оно может проявляться как неожиданное погружение в глубокую бездну разочарования и обиды.

Теперь, когда мы разобрались с раненым Я, пора переходить ко второй части Я, которую Фейрбейрн называл «либидное Эго». Я снова изменил терминологию Фейрбейрна и обозначил это частичное Я как надеющееся Я, чтобы не путать понятие Эго с понятием Я. По моему мнению, надеющееся Я и ассоциированный с ним «возбуждающий объект» могут считаться самыми важными психологическими конструктами, созданными Фейрбейрном, потому как именно эти внутренние структуры побуждают личность возвращаться к отвергающему их объекту. Если быть более точным, надеющееся Я обиженной женщины способно видеть только часть образа своего обидчика, причем исключительно его хорошую часть. Такое неполное видение своего партнера убеждает женщину, что она будет в безопасности, вернувшись к нему, даже если всего несколько дней назад он она была им жестоко избита. Тот факт, что Джанет продолжала верить, будто ее партнер — прекрасный человек, свободный от недостатков, даже когда ноги ее сплошь покрыты синяками от его побоев, свидетельствует о том, что надеющееся Я слепо и глухо к негативным аспектам агрессивного объекта.

Как можно легко догадаться, ни ребенок, ни взрослый не согласятся находиться во власти своего раненого Я, если можно этого избежать. Надеющееся Я — это противоядие от отчаяния и боли, причиняемых раненым Я, поэтому обделенные дети и взрослые изобретают специальные способы стимуляции и укрепления своего надеющегося Я. Пока им удается удержать надеющееся Я в доминирующем положении, отщепленное раненое Я будет оставаться в подсознании.

Надеющееся Я не отражает действительность, потому что не имеет доступа к подавленным воспоминаниям о равнодушии и невнимании, а также потому, что оно приукрашает и искажает те немногие приятные события и взаимодействия, которые случались в детстве. Самый невероятный случай полного искажения реальности встретился мне, когда я работал с пациенткой, жестоко отвергнутой своим отцом, на тот момент жившим в Канаде. Моя пациентка время от времени писала ему или звонила, несмотря на то, что он всегда нещадно критиковал ее, но безумно гордился ее братом. Инициатором общения всегда выступала моя пациентка, она всегда звонила первая — он никогда не делал ответных жестов, сам никогда не звонил и не отвечал на ее письма. Спустя некоторое время после начала курса психотерапии мою пациентку стали беспокоить навязчивые ночные звонки. Звонивший ничего не говорил, просто вешал трубку, как только слышал ее голос. Ее эти звонки не очень беспокоили, они были ей даже приятны, потому как ее склонное к беспочвенным фантазиям надеющееся Я представляло, что это звонит отец, чтобы проверить, дома ли она! Хотя тому не было никаких доказательств, более того, все факты указывали как раз на обратное, но надеющееся Я моей пациентки искажало реальность и внушало ей мысль, что это именно отец наконец-то проявил к ней интерес. Массу примеров искажения реальности мы еще неоднократно встретим в историях женщин, которые сносят побои и оскорбления от своих мужчин и, тем не менее, возвращаются к ним снова и снова, находясь в плену желаний и фантазий, услужливо предлагаемых надеющимся Я.

Элеанора Армстронг-Перлман, о которой я упоминал в третьей главе, описывала свой опыт работы в психиатрической лечебнице (Armstrong-Perlman, 1991). Она заметила, что многие из вновь поступивших пациентов страдали от психологического коллапса после разрыва отношений. Ей было ясно, что отношения, о которых рассказывали эти пациенты, не имели будущего.