Загрузка...Сознательное целеполагание и сознательный выбор средств к достижению поставленных целей являются существенной чертой человеческой деятельности, прежде всего трудовой, отличающей ее от поведения животных. К. Маркс писал, что архитектор тем отличается от пчелы, а ткач от паука, что они до того, как воспроизвести что-либо в натуре, сначала создают мысленный образ воспроизводимого, а также образ тех действий, при помощи которых они рассчитывают достигнуть желаемого результата.
Так обстоит дело в общем виде. Опыт истории свидетельствует о том, что если брать достаточно большие интервалы времени, то фактически достигаемые результаты часто далеко расходятся с первоначально поставленными целями. Это касается не только поведения рядовых людей, но и деятельности выдающихся исторических личностей. Империя Александра Македонского распалась чуть ли не на другой день после смерти ее создателя. Наполеон Бонапарт намеревался завоевать весь мир, а окончил свою бурную жизнь узником на заброшенном в океане островке. Ряд подобных примеров, в том числе и из недавней истории, можно было бы продолжить, но едва ли в этом есть необходимость: их каждый в ином масштабе может черпать и из собственной жизни. Важнее установить причины данного феномена. Приведем в этой связи одно замечательное высказывание Ф.Энгельса. «Желаемое,— писал он в работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»,— совершается лишь в редких случаях; по большей же части цели, поставленные людьми перед собой, приходят во взаимные столкновения и противоречия или оказываются недостижимыми частью по самому своему существу, частью по недостатку средств для их осуществления».
Здесь и далее в этом разделе работы, продолжая мысль о классовой противоположности интересов, Энгельс по сути дела различает три основные причины, препятствующие осуществлению поставленных целей: 1) противоречия и борьба между целями разных индивидов, а в особенности классов и других социальных общностей; 2) недостижимость целей по самому их существу ввиду их явной утопичности или даже иллюзорности, например достижение «царства божьего» на Земле — основной цели христианского хилиастического учения и т. п.; 3) наконец, недостаточность (недоброкачественность), а иногда отсутствие избираемых для достижения поставленной цели средств, хотя в принципе данная цель может быть реальной и осуществимой. Первая и вторая причины — социальные антагонизмы и противоречия, отсутствие необходимых экономических, политических, научно-технических условий и предпосылок в ту или иную историческую эпоху — могут служить предметом размышлений для историка, социолога. Третья причина— характер избираемых средств — содержит в себе материал для этического анализа.
В домарксистской философской мысли, как правило, проблема взаимоотношения целей и средств ставилась абстрактно и метафизически: оправдывает ли цель средства или не оправдывает? При этом непременно подразумевались благая цель и любые средства, которые можно применить для ее достижения. Иными словами, вопрос ставился в самом общем и категорическом виде: или оправдывает, или не оправдывает — третьего не дано. Столь категорически и альтернативно поставленный вопрос, естественно, требовал столь же категорического ответа, который, как правило, и давался в виде двух противоположных, альтернативных решений.
Так, в концепциях буржуазного утилитаризма и прагматизма, тесно связанных с социальными, политическими, идеологическими интересами господствовавших классов и с общественными институтами, призванными охранять эти интересы, утверждалось, что благая цель, например всеобщее счастье, которое мыслилось как простая сумма счастья индивидов (И. Бентам), или «спасение» душ для вечной блаженной жизни (христианская теология), полностью оправдывает любые средства. Для упомянутого Иеремии Бентама, как и для буржуазно-протестантской (кальвинистской) идеологии вообще, главным средством достижения всеобщего блага или загробного блаженства выступал успех буржуазного индивида на поприще предпринимательства в условиях свободной капиталистической конкуренции, что одновременно служило внешним признаком приближения к этой цели.
Фактически в качестве всеобщей цели при этом выдвигалось благо буржуазного государства, корпорации или преуспевающего дельца. Подобное «оправдание» любых средств, обращенное в сферу экономической, политической, идеологической и иной практической деятельности, временами достигало степени морального цинизма, например в теории и практике политического макиавеллизма, в деятельности иезуитов и т. п. В новейшее время такая практика и обслуживающая ее политическая идеология получили свое крайнее, зловещее выражение в гитлеризме и других разновидностях воинствующего империализма, особенно в США. Конечно, подобное открытое провозглашение морального цинизма принципом политики—явление не частое. В большинстве случаев корпоративные классовые цели выдаются в качестве целей всеобщих, как достижение «общего блага», якобы способного оправдать любые, самые неблаговидные средства. Вследствие этого идеология эксплуататорских классов и обслуживающие их интересы общественные институты неизбежно оказывались насквозь пропитанными бесстыдным лицемерием, лишь более или менее прикрытым демагогическими фразами, рассчитанными на формирование выгодного этим классам «массового сознания».
В противоположность этой позиции, тесно связанной с корыстной общественной практикой буржуазного класса и его организаций (государство, церковь и т. п.), существовали и ныне существуют воззрения, согласно которым никакая цель сама по себе не оправдывает средства. Последние следует оценивать по их собственной ценности, независимо от цели, которой они служат, ибо существуют средства, которые якобы остаются злом Независимо от цели. Так, в ряде концепций абстрактного гуманизма (толстовстве, гандизме, в некоторых направлениях «евангельского» христианства) отвергается насилие как средство достижения каких бы то ни было целей, а в идеологии и политике анархизма таким же образом истолковывается власть государства.
В обеих концепциях, как видим, налицо метафизически одностороннее решение данной проблемы. Здесь ясно просматривается прямая аналогия с решением другого вопроса, речь о котором шла ранее, а именно: подобно тому как при оценке поступка односторонне принимают во внимание или ценность результата, или ценность субъективного мотива, здесь — в соотношении целей и средств — столь же односторонне обращают внимание либо на ценность целей, либо на ценность средств, отрывая их друг от друга. Следствием этого является, с одной стороны, позиция морального релятивизма или даже в крайнем выражении — нигилизма, с другой стороны, попытки придать буржуазной идеологии и соответствующей практике лишь этический смысл. Эти попытки, естественно, оставались прекраснодушной мечтой, благим пожеланием, ибо в условиях буржуазного общества главным мотивом деятельности является нажива.
Главный метафизический порок приведенных точек зрения заключается в том, что они, во-первых, рассматривают и оценивают цели и средства независимо друг от друга, как автономные ценности (или антиценности). Во-вторых, такой способ рассмотрения — без учета взаимозависимости целей и средств — ведет к абсолютизации каждого из этих моментов, и вследствие этого их безусловная ценность предстает как вообще не зависящая от чего-либо.
Так, иезуиты считали абсолютной целью и ценностью благо католической церкви (точнее, политические интересы своей замкнутой корпорации — ордена иезуитов, которые временами вступали в конфликт даже с интересами католической церкви как целого), и эта цель, ее ценность представлялись настолько высокими, что не могли зависеть от ценности применяемых средств, в том числе таких, как подкуп, шантаж, клевета и т. п.
В известном трактате «Государь» Н. Макиавелли довел принцип «цель оправдывает средства» до крайности, до полного пренебрежения моральным характером средств для достижения политической цели. Власть, успех, славу «дает победа, а не способ, каким она далась». Государю, считал он, нет нужды быть добродетельным, хотя и полезно казаться добродетельным. Он должен обладать не добродетелью (vertu), а доблестью (virtu), т. е. полнотой силы, ума, воли, направленной на завоевание или удержание власти, обладание коей оправдывает все. Власть может проявлять себя как угодно, безразлично в чем: она самоценность, равнодушная к добру и злу.
Позднее Ф. Ницше восхищался этой «свободной от морали добродетелью Ренессанса», и это не случайно: в эпоху зарождения буржуазной идеологии индивидуализма Макиавелли превозносил те же ценности буржуазного образа жизни, которые на закате капиталистического общества пытался спасти Ницше. Они оба сознательно игнорировали моральные мотивы, но не потому, конечно, что сами были совершенно безнравственными личностями (Ницше, как известно, вел образ жизни скромного немецкого верноподданного), а потому, что сама действительность этого общества, в котором «человек человеку — волк», заставляла быть неразборчивым в средствах. Макиавелли трактовал такую неразборчивость как необходимость, «ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из этого следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности».
Таким образом, этика Макиавелли была чисто консеквенциальной и утилитарной. Добрые или злые средства избираются не ради их самих, а ради цели, т. е., по словам философа, по необходимости. Похвально быть добрым, но, если этого не допускают обстоятельства, государь может дать себе волю без особых колебаний; или, как утверждал в XX в. его единомышленник Ф. Ницше, властитель «стоит по ту сторону добра и зла». Выступая в роли буржуазного политика-инструменталиста (или, как принято говорить сейчас, «праксеолога»), Макиавелли, таким образом, в своих рассуждениях как бы сознательно уходил от этики. Политический макиавеллизм абсолютизирует как ценность и цель власть, ради захвата и удержания которой дозволены любые средства. В данных примерах абсолютизирована автономность цели в качестве безусловной ценности. Анархизм, видящий в государственной власти абсолютное зло, считает, что она не может служить средством ни для какой цели; а абстрактный гуманизм выдвигает в качестве такой же абсолютной антиценности насилие. Таким образом, здесь определенные средства берутся автономно, независимо от чего бы то ни было и квалифицируются как абсолютное зло.
В обеих крайних концепциях налицо разрыв и полное противопоставление друг другу целей и избираемых для их осуществления средств, т. е. метафизический, антидиалектический подход к проблеме взаимосвязи целей и средств в человеческой деятельности.
В истории этических учений такой подход чаще всего приводил к принципиальному противопоставлению цели как некой высшей идеальной сущности и эмпирических (а потому низших в их ценности) средств. Эта тенденция получила свое классическое выражение в моральной философии Канта, который выдвигал цель в качестве центральной категории морального сознания, притом в идеалистической и в высшей степени абстрактной интерпретации. Он мыслил цель как некое абстрактное должное, противостоящее конкретному сущему. По Канту, человек поступает нравственно только тогда, когда он ставит единственной целью своих поступков неукоснительное следование «нравственному закону». Истинные цели нравственного поведения, по мнению Канта, противостоят миру явлений, в котором господствует причинность. Но избираемые людьми средства относятся к миру явлений. Поэтому, считал Кант, цель безусловно должна ставиться выше средств и подчинять их себе.
Метафизическое противопоставление Кантом абсолютной цели относительным, отягощенным эмпирией средствам резко критиковал Гегель. В действительности, писал он, в реальном поведении людей цели и средства постоянно меняются местами. В средствах воплощаются прежние цели; осуществленные цели в свою очередь становятся средствами для достижения будущих целей. Кроме того, цели, которые ставят перед собой люди, обусловлены их интересами и потребностями. Полагание целей — не априорный акт, оно обусловлено объективными законами гражданской и семейной жизни людей. При всей идеалистической спекулятивности философской системы Гегеля, в которой право и нравственность являются ступенями в саморазвитии «абсолютного духа», его критика телеологического априоризма Канта, несомненно, была значительным вкладом в философскую разработку проблемы соотношения целей и средств.
Помимо важной самой по себе критики Гегелем предшествующих концепций соотношения целей и средств следует отметить и другой ценный вклад мыслителя в позитивное решение данной проблемы. Дело в том, что в противовес апологии цели Гегель всячески стремился «восстановить в правах» и средства, правда подчас впадая при этом в другую крайность, делая особое ударение на приоритете средств перед целями. Так, он писал, что сами цели, которые люди ставят перед собой, выражают их потребности и интересы, а последние в свою очередь зависят в своем возникновении и существовании от наличных средств, которыми располагают люди. Поэтому средства (орудия деятельности) — нечто более фундаментальное и прочное, чем цели: «плуг почтеннее, чем непосредственно те наслаждения, которые подготовляются им и являются целями. Орудие сохраняется, между тем как непосредственные наслаждения проходят и забываются. В своих орудиях человек обладает властью над внешней природой, хотя по своим целям он скорее подчинен ей».
Гегель отмечал рассудочно-абстрактный характер концепций, в которых рассматривалось соотношение целей и средств в отрыве от той конкретной деятельности, компонентами которой они являются, от контекста поступков. Внешнее противопоставление целей средствам, замечал он, есть точка зрения полезности, когда в поступках видят только средство к достижению обособленной от них цели, подобно тому как в теологии рассматривают поступки людей лишь как средство к осуществлению божественного провидения.
Таким образом, несмотря на проскальзывающее в ряде случаев преувеличение самостоятельной ценности средств по сравнению с целями, в общей постановке вопроса Гегелем четко прослеживается попытка нащупать их глубокую диалектическую взаимосвязь в реальной жизни. Знаменательно, что В. И. Ленин счел возможным говорить даже о «зачатках исторического материализма у Гегеля», имея в виду эти и приводившиеся ранее его рассуждения по поводу объективной обусловленности человеческих целей.