Загрузка...Половая роль/идентичность. Формирование половых ролей/идентичностей в нашей модели обозначено как P1-3. Половая роль—это модель поведения, определяемая системой предписаний и экспектаций, которую индивид должен усвоить и соответствовать ей, чтобы его признавали представителем мужского или женского пола. Половая идентичность — единство самосознания и поведения индивида, относящего себя к одному или другому полу и ориентирующегося на требования соответствующей половой роли. Разделение роли и идентичности довольно условно (по крайней мере — при гармоничном течении половой дифференциации): идентичность — субъективное переживание роли, а роль — проявление идентичности в поведении. Культурные стереотипы половых ролей чрезвычайно вариативны [Basow S., 1984].
У детей половые роли и идентичности существуют не в свойственном взрослым амальгамном виде, а формируются в динамике развития и социализации. Уже к 1,5—2 годам, а иногда и раньше, задолго до осознания своего «я» ребенок, как правило, знает, что он — мальчик или девочка. Он еще не знает — почему это так, еще не умеет на основании достоверных признаков отличать мужчин от женщин (например, не может различить на картинке обнаженных мужчину и женщину потому, что они «не одеты»), но уже ориентируется на требования соответствующей половой роли, формируя в ходе ее интернализации половую идентичность. Этот процесс завершается к 5—6 годам. Если до этого возраста воспитывать ребенка как представителя противоположного пола, то результаты такого воспитания впоследствии оказываются крайне трудно обратимыми или даже необратимыми [Seidel К., Szewczyk Н., 1977]. Опасность этого тем больше, чем больше во врожденных программах представлены свойственные противоположному полу черты. Если исходить из закона нормального распределения, то лишь незначительное число детей изначально обладают крайними врожденными программами, индифферентными к средовым влияниям. Для подавляющего же большинства детей средовые детерминанты оказываются более или менее значимыми. После 5—6 лет в ходе дальнейшего развития и социализации происходят обогащение полоролевого репертуара личности, закрепление и нюансировка половой идентичности.
Представления о формировании половых ролей и идентичностей сформулированы в ряде теорий. Теория моделирования восходит к теории идентификации 3. Фрейда, утверждавшей подкрепляемое на неосознаваемом уровне отождествление ребенком себя с одним из родителей, место которого в отношениях с другим родителем он, якобы, стремится занять (комплекс Эдипа у мальчиков и комплекс Электры у девочек). Позже моделирование связывалось с имитацией, имеющей в виду идентификацию не только с родителем своего пола, но и с людьми своего пола вообще. Обоснования теории моделирования довольно тавтологичны — дети чаще выбирают модель своего пола, так как предпочитают сходную с собой модель; однако само предположение о предпочтении базируется на частоте выбора. Самый сильный довод в пользу этой теории состоит в том, что, игнорируя имитацию, невозможно понять другие механизмы половой дифференциации. Но и этот довод не в состоянии скрыть неясности того, почему все-таки ребенок предпочитает модель своего пола.
Теория социального научения [Mischel W., 1966] придает решающее значение механизмам поощрения-порицания: мальчики поощряются за маскулинное и порицаются за фемининное поведение, а девочки — наоборот. Слабое место этой теории состоит в том, что многие половые различия не являются результатом обучения и — более того — нередко формируются вопреки ему.
Когнитивная (познавательная) теория [Kohlberg L., 1966] утверждает, что ребенок сначала воспринимает себя как девочку или мальчика, а затем, в зависимости от этого, старается вести себя соответствующим образом. Как слабое место этой теории, отмечают обычно то, что она исходит из половой идентичности, которая является результатом интернализации половой роли.
Каждая из этих теорий описывает тот или иной реальный аспект формирования полоролевого поведения. Но и все вместе они не отвечают на один, но ключевой вопрос: почему ребенок в своем развитии моделирует поведение именно своего пола, что является первичным толчком в этом движении?
В известной мере на этот вопрос отвечает языковая теория [Pleck Л., 1975]. Она исходит из лингвистической теории порождающих грамматик Н. Хомского: говоря или понимая речь, человек производит действие, соответствующее речевой модели (как заметил один из писателей, многие веши не возникли из-за невозможности их назвать). Согласно этой теории, так или иначе обращенная к ребенку и воспринимаемая им информация (информация в широком смысле — не только содержательная речь, но и тон, тембр голоса, речевая ритмика, язык прикосновений и жестов и проч.) сигнализирует ему о половой принадлежности и влияет на выбор моделей для идентификации и имитации. Принимая во внимание, что на ранних этапах постнатального онтогенеза ведущую, доминирующую роль играет правое полушарие мозга, обеспечивающее целостное и неосознаваемое восприятие информации, степень правдоподобия языковой теории надо признать достаточно высокой, а если учесть диалектику непрерывности и дискретности в мышлении и языке [Налимов В. В., 1979; Налимов В. В., Дрогалина Ж. А., 1984], то эту теорию придется признать вариантом когнитивной теории. Языковая теория, безусловно, нуждается в более систематических доказательствах, но в ряде случаев, приподнимающих завесу над внутренней жизнью детей, можно убедиться в ее небезосновательности.
Мальчик Андрей, 21/2 лет. Чрезвычайно миловидный и грациозный, он всюду привлекал внимание взрослых, принимавших его за девочку. Воспитывавшие его мать и ее родители называли его ласковым именем — Анюля, на полушутливом уровне поддерживания заблуждения окружающих. К 21/2 годам мальчик или игнорировал «мужские» игрушки, или даже боялся их, терялся при инициативном или агрессивном поведении сверстников. Ко времени описываемого эпизода его стали чаще называть настоящим именем, остригли кудри и постоянно одевали в штанишки вместо длинных рубашек. В ответ на чье-то замечание зимой, когда он был в «нейтральной» шубе: «Какая красивая девочка! Как тебя зовут, девочка?», он серьезно и гордо ответил: «Я не девочка. Я раньше был девочкой, а теперь я мальчик. Меня зовут Андрюша».
Стадиальная теория [Katz Ph., 1979] восходит к взглядам Пиаже, подчеркивавшего, что дети сначала усваивают стандарты социального поведения благодаря познанию и исполнению правил и лишь затем совершают переход от этой объективной, внешней ответственности к субъективной, внутренней (т. е. от роли к идентичности). Согласно этой теории, ребенок примерно к 2—21/2 годам обучается подходящему поведению, затем осваивает физические и поведенческие проявления маскулинности и фемининности у окружающих и к 5—6 годам, осознав необратимость своей половой принадлежности, следует поведению своего пола. Стадиальность описывается и советскими исследователями [Частная сексопатология, 1983], но сама по себе касается не столько механизмов, сколько динамики становления полоролевого поведения.
По нашему мнению, все эти теории — лишь стороны единой модели «первичная идентичность — роль — идентичность». Первичная идентичность связана, как минимум, со взаимодействием результатов антенатальной половой дифференциации и общения с ребенком в раннем возрасте. Затем в соответствии с первичной идентичностью он идентифицирует себя с родителем своего пола, имитирует соответствующее своему полу поведение и обучается ему. Лишь пройдя эти этапы, ребенок к 5—6 годам формирует окончательную половую идентичность. В дальнейшем развитии половая роль и половая идентичность функционируют в системе обратных связей, подкрепляя друг друга [Исаев Д. Н., Каган В. Е., 1986а].
В любом случае на формирование половой роли/идентичности влияют свойственные данной культуре стереотипы маскулинности и фемининности. Согласно этим стереотипам, маскулинность ассоциируется с активностью, силой, уверенностью, властностью, доминантностью, агрессивностью, интеллектуальностью, а фемининность — с мягкостью, слабостью, пассивностью, зависимостью и подчиняемостью, конформностью, эмоциональностью. Такие стереотипы рассматривают то как «ненаучные» и предрассудочные анахронизмы, то как выражающие абсолютную, хотя и интуитивную истину. Действительное положение отражается в стереотипах массового сознания в преображенном и упрощенном виде. Во-первых, это имеет отнюдь не обязательно негативное значение, а во-вторых, приходится считаться с тем, что и само существование подобных стереотипов, и их содержание — объективный факт, влияющий на поведение людей, так что сбрасывать его со счета столь же неправильно, как и абсолютизировать его значение.
Реалистический подход обязывает считаться с этими стереотипами, отражающимися в декларативном и реальном знаниях, различающихся по степени интернализации индивидом социального опыта [Шмелев А. Г., 1983]. Декларативное знание связано с очень поверхностной интернализацией, когда представления о маскулинности и фемининности признаются, но не определяют или недостаточно определяют поведение и переживания индивида. Реальное же знание связано с глубокой интернализацией социальных стереотипов, выступающих в форме маскулинных и фемининных установок, т. е. на уровне убеждений и побуждений.
Рис. 7. Модели маскулинности — фемининности (М и Ф)
а — дихотомическая; 6 континуально-альтернативная; в -ортогональная. 1, 2. 3, 4 — схематические примеры индивидуальных соотношений М и Ф.
Соотношение декларативного и реального знаний — это соотношение того, что и как должно быть, с тем, что и как есть. Так, и взрослые, и дети лучше справляются с теми заданиями, которые, согласно стереотипам, «соответствуют» их полу, хотя могут быть уверены, что соответствующие навыки не зависят от пола и обязательны для любого человека.
Интересна судьба этих стереотипов в научном сознании. Первые представления были выдержаны в духе жесткой дихотомии, когда признаки поведения рассматривались как мужские или женские (рис. 7, а). Однако уже в древних цивилизациях эта примитивная социологическая модель уравновешивалась многочисленными отступлениями от двойного стандарта. Ее сменила континуально-альтернативная модель (рис. 7, б): чем более выражена феми-нинность, тем менее — маскулинность, и наоборот. Эта модель позволила измерять маскулинность и фемининность специальными тестами, результаты которых в идеале должны были совпадать с полом обследуемого. Но диктуемые этой моделью ролевые предписания все сильнее противоречили нарастающим тенденциям демократизации половых ролей. В. 1974 г. S. Bern ввела понятие андрогинии для обозначения сочетания высоких показателей маскулинности и фемининности. Предложенный ею тест фиксировал маскулинность и фемининность как независимые, ортогональные измерения личности. В последовавшей затем серии исследований было показано, что при оптимальной выраженности андрогиния обеспечивает в современных культурах большую социальную гибкость и адаптивность, а высокая фемининность у женщин и высокая маскулинность у мужчин часто связаны с нарушениями социальной и психологической адаптации. Высокофемининные женщины более тревожны, у них ниже самооценка. Высокомаскулинные мужчины обнаруживают высокую тревожность в зрелом возрасте и менее способны к лидерству. Высокие показатели по шкале своего пола обычно связаны с меньшей успешностью в приписываемой другому полу деятельности. Выраженно андрогинные женщины больше ориентированы на успех и более доминантны, но у них ниже уровень личностной защиты. У выраженно андрогинных мужчин, напротив, уровень личностной защиты выше. В целом же андрогиния влияет на поведение мужчин и женщин неодинаково [Benoist J., Butcher J., 1977; Major В., 1979; Heilbrun J., Allred B., 1981]. И. С. Кон (1981) считает понятие андрогинии неудачным из-за его ассоциации с болезнью, противоречащей индивидуальной вариабельности поведения, которая зависит от половой принадлежности, но не сводится к ней. М. Tavlor (1983) высказывается в пользу понимания того, что обозначается термином «андрогиния», как меры множественного взаимодействия маскулинности и фемининности. В целом, видимо, удачнее всего рассматривать маскулинность и фемининность как аддитивную пару со множеством возможных индивидуальных вариаций (рис. 7 в). Такое понимание обосновывается, в частности, результатами наших экспериментальных исследований [Каган В. Е., 1984]. Они показали, что индивидуальные полоролевые установки могут быть выражены как соотношение показателей ‘маскулинности и фемининности, коррелирующих с приписыванием себе тех или иных качеств, которые не являются сами по себе маскулинными или фемининными, т. е. являются функциями не собственно пола, а отношений между полами (подробнее см. Д. Н. Исаев, В. Е. Каган, 1986а). Наши данные близки к данным D. Scher (1984), также указывающим на значение отношений между полами для оценки маскулинности и фемининности. В целом динамика полоролевого развития может быть представлена и понята как вариативный вектор взаимодействия биологических и социокультурных детерминант.