Этнические представления россиян: движение к мультикультурализму или «плавильному котлу»?

Статья выполнена в рамках государственного задания ФАНО РФ 94.1. № 1/2015

Т. П. Емельянова (Москва)

Постановка проблемы

Со времени распада СССР россияне испытали кризис идентичности, в том числе и этнической, который анализировался многими авторами. Мы предлагаем рассматривать его в двух основных аспектах: во-первых, как «кризис утраты», состоящий в том, что независимо от политических убеждений все граждане при распаде огромной страны в той или иной степени ощутили дискомфорт из-за ломки стабильных связей — производственных, коммерческих, человеческих; во-вторых, как «кризис вхождения». Второй аспект кризиса во многом связан с проблемами глобализации, с которыми сталкиваются все страны современного мира, включенные в общемировой экономический, политический и гуманитарный контексты. Однако в России с ее радикальным превращением из страны-оппонента западного мира в страну-партнера процессы глобализации происходят болезненно. Хотя, согласно результатам исследований, доля европейской и общечеловеческой идентичности несколько возросла у жителей столицы, в то время как у сельских жителей она снизилась.

Между тем оба аспекта кризиса идентичности — как «кризис утраты», так и «кризис вхождения» — имеют выраженную этническую составляющую и провоцируют усиление националистических настроений в обществе. Доказательством этому служат результаты исследования общественного мнения, стабильные в течение примерно пяти лет. Более 65% респондентов выражают отрицательное отношение к выходцам с Кавказа, из Китая и Вьетнама. Представители народов Средней Азии вызывают такое же отношение почти у 60% опрошенных (Бойков, 2007, с. 77). Около 40% россиян заражены антисемитизмом. Подобные тенденции квалифицируются социологами как «симптом надвигающейся на общество реваншистской великодержавной имперской болезни» (Седов, 2004, с. 66).

О русском национализме как компенсаторном и защитном психологическом и социокультурном механизме говорят представители социологической науки. Вместе с тем вопрос о росте русского национализма едва ли имеет однозначно положительный ответ, что связано, прежде всего, со сложностью самого феномена и разнообразием его проявлений. Во-первых, явно заявляют о себе колебания националистических настроений, которые фиксируются в массовых опросах (усиление с конца 1980-х до середины 1990-х годов, а затем некоторый спад) (Буховец, 2005, с. 142). Во-вторых, то, что часто называют русским национализмом, таковым на самом деле не является, а представляет собой существующий в разных вариантах бытовой этнический негативизм, что, конечно, — не одно и то же.

Национализм в полном смысле этого слова обычно имеет теоретически осмысленную идеологическую базу в форме философского, биологического, теологического или иного учения, в котором обосновывается приоритет определенной нации над другими. Русский этнокультурный негативизм, который, безусловно, присутствует в нашем обществе, такой базы не имеет. Многие политические партии и движения спекулируют на «национальной идее», причем в этом замечены, по мнению отечественных аналитиков, не только позиционирующие себя как националистические, но и либеральные партии. Причины этого понятны: русская этническая ментальность подверглась серьезным испытаниям в последние двадцать лет. Дело в том, что, во-первых, попытки быстро превратить этакратическую, тоталитарную страну в демократическое государство пока не увенчались успехом. Во-вторых, неудачи рыночных реформ поначалу рефлексировались как «отсталость», «маргинальность» по отношению к «правильному» западному пути. Если добавить к этому чувство вины перед соотечественниками, брошенными в бывших национальных республиках, терроризм с «кавказским лицом» и раздражение в адрес недружественных национальных режимов новых независимых государств, то образуется комплекс негативных переживаний, связанных с построением новой российской этничности. Ни политические партии и движения, ни государственные институты всерьез не помогали населению преодолеть этот комплекс. В итоге энергия негативизма получила два основных вектора: первый направлен на конструирование образов «чужих» (не «мы») внутри своего общества — он представляет собой новую русскую ксенофобию; второй — вовне, на интерпретацию смысла «особого пути» России, где «чужим» выступает Запад. Ксенофобия проявляет себя, прежде всего, по отношению к внешне отличаемым расовым, этническим группам и охватывает значительную долю населения. Если предположить, что в основе ксенофобии лежит склонность оперировать стереотипами и предрассудками, т. е. когнитивная бедность, становится объяснимым тот факт, что бытовая ксенофобия выше в группах низкого образовательного ценза. В частности, результаты нашего исследования уровня этнического негативизма у учащихся технических колледжей и студентов университета по отношению к переселенцам и беженцам других национальностей показали, что он значимо выше у учащихся колледжей.

От ксенофобии не свободен ни один народ, в том числе и в традиционно демократических странах Западной Европы. Здесь можно вспомнить беспорядки во Франции, чинимые потомками эмигрантов из Алжира и других африканских стран, и реакцию на них политкорректного коренного населения в виде требования от властей более решительных мер. В то же время президент Николя Саркози многими во Франции воспринимался как гарант поддержания порядка.

В России сейчас, на наш взгляд, явно активизировались проявления ксенофобии. Как известно, потребность в межгрупповом сравнении, которое затем используется для дискредитации «чужой» группы обостряется в условиях конфликта (терроризм), падения престижа собственной группы (кризис идентичности) и в ситуации дефицита информации («когнитивный вакуум»). Усиление межэтнической враждебности имеет, следовательно, скорее закономерный, чем случайный характер. В современном мире она достаточно эффективно «гасилась» двумя политическими средствами: идеологией интернационализма в СССР и до определенного времени постимперской политикой интеграции (во Франции, в Великобритании и других бывших метрополиях). В трансформируемой России этой проблеме на политическом уровне достаточного внимания не уделяется, в результате чего ксенофобия начала распространяться, заражая общество.

Между тем даже при отсутствии четко артикулированной политической позиции государства как на уровне обыденного сознания, так и в суждениях специалистов наметились две линии, которые обозначают вероятное (или желаемое) развитие политики и практики межэтнических отношений в России. Первая, выражаемая, в частности, Ю. В. Арутюняном (Арутюнян, 2007, с. 17), опирается на идею усовершенствования межэтнических отношений через «интеграцию этнических групп и утверждение объединяющей их с коренным населением доминанты единого гражданского сознания» (там же). «Интеграционное» направление политики, особенно в российских мегаполисах, представляется автору единственным способом предотвращения обострения национальных отношений: «Цель культурной политики — исключить этническую обособленность гостей-мигрантов, а не культивировать ее» (там же, с. 22). Между тем опыт других многонациональных государств вызывает сомнение в эффективности и благоприятных последствиях подобной политики «плавильного котла». Мировой опыт показывает, в частности, что политика направленной ассимиляции и интеграции эмигрантов 1960-х годов в США привела к еще большему расколу общества, нарастанию враждебности в межнациональных отношениях и, в конечном счете, к обособлению землячеств по национальному признаку.

Что касается России, то данные исследований свидетельствуют о том, что к объединительным шагам не готовы ни «принимающая» сторона, ни вновь прибывшие группы людей. Необходимо заметить, что, по данным опросов последних двух лет, отрицательное отношение к мигрантам возрастает. Согласно результатам замеров 2007 г., в Москве отрицательное отношение к представителям народов Вьетнама и Китая обнаружили 67,6% респондентов, к представителям кавказских народов — 66,0%, к мигрантам из Средней Азии — 57,7% (Бойков, 2007, с. 77). Со стороны коренного населения мигрантам приписываются: «захват торговли на рынках» (48,1%), «рост преступности» (46,9%), «неуважительное отношение к местным жителям и их традициям» (35,7%) и т. д. Согласно данным опросов Левада-Центра начала 2009 г., негативное отношение к мигрантам в целом обнаруживает уже около 80% коренного российского населения.

Социально-психологическим механизмом враждебности выступает описанная В. Д. Буковым и Р. Лауора стигматизация мигрантов, порождающая «этнизацию» как процесс разграничения отличительных культурных черт. Теоретическое осмысление этого механизма применительно к российской ситуации приводит Г. Ф. Габдрахманову (2007) к выводу о необходимости принятия в России мультикультуральной интеграционной модели. Пожелания же в духе необходимости исключительно лишь интеграции мигрантов остаются абстрактными не только из-за враждебности к ним коренного населения, но и по причинам, связанным с позицией самих мигрантов. Согласно данным за 2007 г., мигранты, прибывшие на временные заработки в Москву, считают, что они становятся жертвами преступлений (30,6%), а также страдают от вымогательств милиции (15,2%). Мигранты в других регионах России (Маслова, 2007) также отмечают выраженный дискомфорт, ухудшение состояния здоровья (59,2%) и материального положения (50%). Даже вынужденные переселенцы из республик Северного Кавказа, прожившие в Ставропольском крае уже более 10 лет, считают, что лишь немногие коренные жители (всего 17%) воспринимают их «как своих» (там же, с. 107). Мигранты и вынужденные переселенцы вращаются в кругу родственников и земляков, а процессами миграции управляют в основном сами землячества.

На фоне подобной отчужденности с обеих сторон — принимающей и прибывающей — надеяться на развитие интеграционных процессов в обозримом будущем трудно. Укрепление собственной этнической идентичности на фоне сложных конкурентных межгрупповых (межэтнических) отношений становится механизмом, формирующим порочный круг взаимной отчужденности.

Результаты опросов показывают, что этнический негативизм как одно из следствий «кризиса утраты» наиболее явно обнаруживается в отношении визуально отличимых этнических групп.

Программа исследования

Разрабатывая программу исследования социального представления иной этнической группы членами группы этнического большинства, т. е. русскими, мы стремились нивелировать политические наслоения (существующие у респондентов установки по отношению к представителям других республик), которые могли бы исказить результаты. Кроме того, в качестве объекта конструирования социального представления планировалось использовать не группу мигрантов, вызывающих опасения конкуренции за рабочие места, бизнес-ресурсы, жилье и т.д., а этническую группу, традиционно живущую в России. В связи с этим в качестве предмета исследования было избрано социальное представление о цыганах, поскольку, являясь визуально различимой, культурно специфичной группой, цыгане тем не менее не ассоциируются с актуальными «миграционными» конфликтами.

В исследовании, проведенном под нашим руководством, выборку составили студенты младших курсов гуманитарных факультетов университетов; всего 100 человек нецыганской национальности.

Метод исследования

Для сбора данных был использован метод нарративного интервью. Каждое интервью записывалось на магнитофон, а затем расшифровывалось и вводилось в компьютер. Тексты интервью были подвергнуты трем видам контент-анализа: на первом этапе проводился тематический контент-анализ (вручную), на втором — автоматизированный при помощи программы ВААЛ и на третьем — лексический (частично автоматизированный) анализ. Лексический анализ состоял в использовании метода анализа близости и иерархической классификации, предложенного французскими авторами (Lacassagne и др., 2001). Этот метод позволяет обнаружить некоторые лингвистические связи элементов текста. Применялся один из вариантов метода, заключавшийся в выявлении наиболее часто встречающихся в тексте слов (в нашем случае существительных) с помощью программы ВААЛ. Подсчитывались случаи, когда эти часто употреблявшиеся слова встречаются вместе в одном предложении, после чего составлялась итоговая матрица. Анализ степени близости лексических единиц текста между собой позволил выделить те из них, которые наиболее тесно связаны с ключевыми словами, обозначающими исследуемый предмет. По мысли разработчиков метода, слова, наиболее тесно связанные с предметом социального представления, являются ядерными в структуре представления.

Исходя из содержания дискурса о национально-культурной группе цыган в СМИ, была сформулирована гипотеза о том, что социальное представление студентов об этой группе конструируется как враждебное, что проявляется в преобладании негативных оценок и наличии ядерных элементов содержания, указывающих на чужеродность этой группы по отношению к представителям коренных национальностей, живущих в регионе.

Результаты исследования

На первом этапе контент-аналитического исследования в текстах интервью были выделены пять смысловых категорий: «эмоциональное отношение к цыганам», «деятельность цыган», «опыт взаимодействия с цыганами», «особенности цыганской культуры» и «личностные качества цыган». Категория «эмоциональное отношение к цыганам» включала эмоционально насыщенные высказывания, 80% которых содержали негативную оценку роли цыган в обществе, при этом положительная оценка присутствовала только в 6% высказываний.

Деятельность цыган связывается респондентами (в порядке частоты упоминания) с распространением наркотиков, воровством, торговлей золотом и гаданием.

В категории «опыт взаимодействия с цыганами» преобладали высказывания о стремлении опрошенных избегать прямых контактов с представителями этой национальной группы (54%); 32% респондентов предположили, что среди цыган есть как хорошие, так и плохие люди; 14% заметили, что мнение о цыганах основывается на стереотипах.

Категория «особенности цыганской культуры» включала суждения относительно своеобразия этой культуры: низкий уровень образования (56%), красивые песни и танцы (30%), а также склонность к воровству и обману, свободолюбие, самодостаточность и т. д.

Категория «личностные качества цыган» представляет интерес в сочетании с общей негативной установкой (первая категория), а также малым опытом взаимодействия респондентов с представителями этой группы (вторая категория). К «личностным качествам» цыган респонденты чаще всего относили склонность к преступным действиям (36%), нежелание честно работать (24%) и прагматизм (20%).

Таким образом, по результатам первого этапа анализа определились некоторые тенденции в конструировании социального представления студентов о национально-культурной группе цыган: выраженная негативная установка; ассоциирование цыган с распространением наркотиков, торговлей золотом и гаданием; незначительный опыт взаимодействия с этой этнической группой; приписывание ее представителям негативных личностных качеств; признание своеобразия цыганской культуры и наличия в обществе негативных стереотипов, связанных с цыганами.

Для уточнения полученных результатов был предпринят второй этап контент-анализа с использованием программы ВААЛ. По итогам анализа обнаружилось, что общее количество эмоционально окрашенных слов составляет 8,3% текста при среднеязыковой норме — 6,8%. Это свидетельствует о выраженном эмоциональном отношении респондентов к этому объекту. Автоматизированный контент-анализ показал также, что для данной выборки характерен высокий уровень рационализации восприятия объекта. Категория рационализации (обдумывания) представлена 8,5% слов от общего объема текста, а z-ошибка по этому параметру составляет 37,6, что является очень высоким показателем. В сочетании с повышенной эмоциональностью текста это позволяет предположить, что значимость темы исследования является достаточно высокой, объект активно осмысляется респондентами.

Среди выделенных категорий отмечаются высокие значения по архетипичности — 14,18 (по показателю CF индекса), что может означать репрезентацию респондентами данной национальной группы в культурно-историческом контексте, придание особой значимости традиционности ее жизненного уклада, роли обычаев. Эмоционально-лексические категории текста в наибольшей степени представлены значениями CF индекса по следующим категориям: «паранойяльность» — 9,51; «демонстративность» — 8,47; «возбудимость» — 7,98. Это означает, что текст содержит характерные для соответствующих акцентуаций эмоциональные проявления в отношении объекта представления. По категории «свой — чужой» CF индекс «чужой» составляет 9,11, а «свой» — только 2,43. Это доказывает, что группа репрезентируется как чужеродная.

Третий этап контект-анализа состоял в определении степени близости категориальных единиц текста с использованием метода анализа близости и иерархической классификации. С помощью программы ВААЛ был создан словарь обрабатываемого текста, из которого были выбраны 20 наиболее часто встречающихся категорий, выраженных существительными, а затем определена частота встречаемости их сочетаний друг с другом. Результаты представлены в таблице 1.

Как видно из таблицы 1, самую высокую частоту (более чем у половины респондентов) имеют сочетания категорий: «цыган» — «наркотик» (67), «цыган»-«веселье» (53), «цыган»-«золото» (51). За ними следуют сочетания: «цыган» — «архетипичность» (49), «цыган» — «самобытность» (40), «цыган» — «фольклор» (39), «цыган» — «необычность» (32), «цыган» — «преступление» (27). Кроме того, высока частота сочетаний категорий «золото» — «наркотик» (61), а также категорий «наркотик» — «преступление» (61), что может означать их смысловую общность в сознании большинства респондентов. Обращает на себя внимание особая группа сочетаний, включающая категории, которые относятся к описанию своеобразия национально-культурной группы цыган: «самобытность» — «веселье» (47), «фольклор» — «веселье» (42), «самобытность» — «фольклор» (36). Эти значения выше среднего показателя частоты и поэтому могут рассматриваться как устойчивая смысловая группа категорий, которые выступают в качестве референтов структурных элементов социального представления.

Таким образом, предположения, высказанные в качестве гипотезы, в целом подтвердились с некоторыми существенными уточнениями. Разделяемая негативная установка в адрес исследуемой национально-культурной группы действительно присутствует в структуре социального представления студентов. Это было установлено на первом этапе контент-анализа текстов интервью. Между тем на всех трех этапах контент-анализа проявилось отношение к цыганам как к самобытной культурной группе.

Таблица 1

Матрица частоты встречаемости основных категорий текста

Лексический анализ показал высокую степень близости категорий «самобытность» — «фольклор» — «веселье», а автоматизированный контент-анализ доказал высокую меру архетипичности в суждениях о цыганах. В совокупности с результатами первого этапа анализа, где высказывалось мнение о существовании жестких этнических стереотипов в адрес цыган в нашем обществе, это наводит на мысль о том, что студенты осознают сложность и неоднозначность межэтнического взаимодействия. При наличии выраженной негативной установки цыгане тем не менее репрезентируются ими как самобытная группа, к которой не следует применять привычные цивилизационные мерки. Вместе с тем подобная «самобытность» конструируется как чужеродная, на что непосредственно указывают данные автоматизированного контент-анализа, согласно которым, в соотношении категорий «свой-чужой» наблюдается значительный перевес оценки предмета обсуждения как чужого.

Кроме того, представление о самобытности цыганской культуры у наших респондентов звучит несколько абстрактно, помимо музыкальной и танцевальной традиций, культурные особенности не раскрываются. Однако в цыганском сообществе есть устойчивые представления о базовых ценностях, таких, например, как справедливость, которые определяют собой различия в поведении цыган в своем кругу и вовне. Так, в результате кросс-культурного исследования молдаван, русских и цыган, проведенного Л. М. Сосниной и М. И. Воловиковой (Воловикова, Соснина, 2001), выявлено своеобразие представления о справедливости у цыган, допускающее, что «можно красть и обманывать в другом месте, а в своем кругу -нет» (там же, с. 92). Подобная специфика репрезентаций не просто отличает эту группу от молдаван и русских, но делает ее в определенном смысле трудно совместимой с ними в едином жизненном пространстве. Однако то, что вызывает негативные эмоциональные оценки у наших респондентов, не идентифицируется ими как культурная несовместимость, основанная на различии в системе интерпретаций базовых нравственных ценностей, а воспринимается как «асоциальность», выбрасывающая цыган за рамки «нормальных» отношений в обществе.

В том, что касается самого содержания социального представления, мы предполагали наличие в нем ядерных элементов, указывающих на смысловые характеристики чужеродности группы цыган в репрезентации студентов. Действительно, лингвистический анализ близости и иерархической классификации позволил обнаружить, что наиболее часто встречающейся парой слов являются «цыган — наркотик». Кроме того, высокочастотной оказалась смысловая группа «наркотик — преступление» и «наркотик — золото». Другими словами, студенты прочно связывают цыган с асоциальной деятельностью по распространению наркотиков и скупке золота. «Асоциальность» цыган, составляющая ядро социального представления, вероятно, становится важнейшей причиной негативизма по отношению к ним и репрезентации этой группы как чужеродной. Любопытно, что студенты приводят в интервью дополнительное «доказательство» сомнительной деятельности цыган: кражу лошадей. Эти сведения, скорее всего, почерпнутые из художественной литературы XIX-начала XX в., не могут считаться актуальными для характеристики современных цыган, вероятно, составляя часть устойчивого стереотипа. Кроме того, респондентами высказывалось мнение о том, что у цыган не существует письменности. Между тем в литературе (Деметр, 2000) есть указания на то, что в советское время выпускались книги на цыганском языке. Подобные способы конструирования этничности используют механизмы «притягивания» дополнительных негативных категорий при наличии уже составленного отрицательно заряженного ядра социального представления. Приписывание цыганам преимущественно негативных личностных черт в условиях малого опыта взаимодействия также указывает на конструкционистский по своей природе характер репрезентации.

Наше исследование не затрагивало социальных представлений о цыганах у других групп молодежи, либо у других социальных групп. Однако, помимо различий по социальным признакам, возможен поиск факторов на социально-психологическом уровне, которые связаны с проявлениями этнического негативизма. Такими факторами могут быть опыт непосредственного контакта, толерантность, социальная идентичность, политические установки и многое другое. Однако пока можно предположить, что социальные группы более низкого образовательного уровня наряду с негативной установкой будут обнаруживать еще меньше стремления понять национально-культурную самобытность иной национальной группы. То же можно ожидать от социальных групп старшей когорты населения (Арутюнян, 2007, с. 22).

На примере конструирования социального представления о цыганах становится еще более очевидным уже выдвинутый нами тезис о бесперспективности политики «плавильного котла», а также стремления к исключительно интегративному «надэтническому симбиозу» в России. В то же время и признаки мультикультурного менталитета, укоренившегося во многих развитых странах, пока слабо обнаруживают себя в обыденном сознании россиян. Для его укрепления, видимо, необходимы два условия. Первое условие -специальное политическое воздействие в направлении легитимизации прав мигрантов на культурную самобытность в публичном пространстве, а также в направлении поддержки и помощи им в решении различного рода проблем (от юридических до бытовых). Именно государственные структуры, а не национальные диаспоры должны управлять миграционной ситуацией. Второе условие — формирование нового типа сознания, как у коренного населения, так и в группах мигрантов. Его реализация подразумевает актуализацию механизмов изменения идентичности.

Традиционно в социальной психологии понимание и изучение социальной категоризации и идентичности базировались на презумпции дихотомии «мы» и «они», на аксиоме существования ин-группового фаворитизма и межгруппового дефаворитизма. Эти эффекты были досконально изучены при соблюдении принципа строгой дифференциации групп, начиная с «минимальной» группы Г. Тэжфела. Между тем современные развитые страны в силу разных экономических и социальных причин все более демонстрируют черты глобализации, принимая в свою традиционную культуру элементы как международной культуры, так и мигрирующих национальных культур. Идентичность современного человека, базирующаяся только на дихотомичных основаниях, становится непродуктивной, а ее изучение в подобном варианте обладает слабым объяснительным потенциалом. Идентичность в мультикультурных условиях приобретает характер множественной идентичности (Chryssochoou, 2000). Другими словами, например, человек, прибывший на постоянное жительство в столицу, категоризирует себя одновременно как столичного жителя, как представителя изначальной национальной общности и, возможно, как европейца или «гражданина мира». Человек, таким образом, может одновременно идентифицировать себя и со «своей» изначальной (национальной или региональной) группой, и с «чужой» (столичной или европейской). Подобная множественность идентичностей может выражаться во внутренней несогласованности и даже конфликтности их структурных элементов. Поведенческие последствия этого положения вещей не всегда предсказуемы, поскольку включение новых идентичностей может, как поддерживать старые, так и входить с ними в противоречия.

Для социально-психологического изучения глобальных мультикультурных обществ представляется продуктивным опираться на принципы категоризации и идентификации, понимаемые в современном ключе, дополняя и обогащая их теорией социальных представлений. Подход к данной проблеме через исследование процессов, механизмов и закономерностей конструирования социальных представлений о категориях (группах общества) может значительно обогатить видение сути этнической идентичности в изменяющемся обществе. В наших исследованиях были выявлены характерные для современного российского общества, переживающего период трансформации, особенности конструирования социальных представлений (Емельянова, 2006). Важнейшими являются следующие особенности: ментальное расщепление предмета представления на реальный и идеальный образы; акцентирование нравственной составляющей представлений о социальных объектах; широкое использование механизма коллективного коупинга для совладания с фрустрирующими социальными ситуациями и т. д. Эти результаты могут быть использованы для объяснения особенностей конструирования социальных представлений об этнических категориях.

Литература

• Арутюнян Ю. В. О симптомах межэтнической интеграции в постсоветском обществе // Социс. 2007. № 7. С. 16-24.
• Бойков В. Э. Социальные аспекты миграции населения // Социс. 2007. №12. С. 75-86.
• Буховец О. Г. О временных ресурсах постсоветсткого этнонационализ-ма // Полис. 2005. №2. С. 138-146.
• ВоловиковаМ.И., Соснина Л. М. Этнокультурное исследование представлений о справедливости (на примере молдаван и живущих в Молдове цыган) // Вопросы психологии. 2001. №2. С. 85-93. Габдрахманова Г. Ф. Этничность и миграция: становление исследовательских подходов в отечественной этносоциологии // Социс. 2007. №1. С. 116-121.
• Деметер Н.Г., Бессонов Н.В., Кутенков В.К. История цыган: новый взгляд / Под ред. Г. С. Деметера. Воронеж, 2000.
• Емельянова Т. П. Конструирование социальных представлений в условиях трансформации российского общества. М., 2006.
• Маслова Т. Ф. Социальное самочувствие вынужденных переселенцев // Социс. 2007. №4. С. 103-107.
• Седов Л. А. О чем вещают голоса избирателей? // Общественные науки и современность. 2004. № 5. С. 65-74.
• ChryssochoouX. Multicultural societies: making sense of new environments and identities // Journal of Community & Applied Psychology. 2000. № 10. P. 343-354.
• Lacassagne M.-K, Sales-Wuillemin E., Castel P., Jebrane A. La categorisation d’un exogroupe a travers une tache dissociation de mots // Papers on Social Representations, Textes sur les representations sociales. 2001. № 10. P. 1-11.