Загрузка...Первая половина XIX в. знаменуется рождением новых направлений общественной мысли и началом систематического и целенаправленного изучения психологии народа.
В работах Михаила Петровича Погодина (1800-1875), историка, писателя, публициста, профессора Московского университета, члена Российской академии (1836), создателя журналов «Москвитянин» (1841) и «Московский вестник» (1827), обосновывается идея самобытности русской истории и диаметрально противоположных путей развития европейских и русского народов.
Стремясь создать строго документированную историю России, Погодин собирает и тщательно анализирует многочисленные свидетельства о прошлом России, осуществляет их критическое рассмотрение с целью подтверждения достоверности содержащейся в них информации. Он приходит к выводу об уникальности русской истории, наличии в ней множества «чудесного» и «необъяснимого» с точки зрения существующих исторических теорий. Отсюда вытекает его исследовательская позиция — не теоретические обобщения с целью подведения под общее правило, а феноменологическое описание фактов и деталей. (Не случайно он называл свой метод «математическим».) Следуя заявленной программе, в своих многочисленных поездках по России Погодин собирает памятники русской старины (древние рукописи, монеты, медали, иконы, предметы бытовой жизни, грамоты и т. д.), создав уникальную коллекцию (называемую им «древлехранилищем»), важную для этнографического изучения русского народа (Большая часть экспонатов этой коллекции в настоящее время хранится в Публичной библиотеке Санкт-Петербурга.).
Как справедливо отмечает А. А. Данилов, Погодин разграничивал политическую, социальную и ментальную историю, уделяя особое внимание истории ментальности.
Основу русской истории на всех ее этапах, с точки зрения Погодина, составляет «народный дух», выступающий как ее вечное, корневое начало и воплощающийся на уровне идеологии в трех базовых положениях — «Православие, Самодержавие, Народность» (Указанная триада была сформулирована министром просвещения С. С. Уваровым и использовалась М.П. Погодиным в качестве одного из оснований его концепции исторического развития России.).
В отличие от западной истории, наполненной острыми социальными противоречиями и конфликтами, бесконечными завоевательными войнами, Погодин не усматривает в русской истории внутренней борьбы, считает, что русское государство формировалось мирным путем, без насильственного присоединения территорий и народов, на основе «любви и единения», придерживаясь этих принципов на всех этапах своего существования. В отличие от нашей «силы, целости, единодушия» на Западе господствуют «распря, дробность, слабость» (Погодин, 18746, с. 7). Если все «европейские государства произошли завоеванием», то Россия — «добровольным признанием, повторяющимся несколько раз в течение веков одинаково» (Погодин, 1874а, с. 253). Являясь активным сторонником норманской теории, он утверждает, что славянские племена сами призвали Рюриковичей к правлению и добровольно подчинились их власти. Впоследствии русский народ так же возвел на престол царя Михаила Федоровича Романова.
Аргументируя свою мысль, Погодин пишет: «Все западные государственные учреждения основаны на законе оппозиции… а коренные русские учреждения предполагают совершенную полюбовность. <… > На Западе господствуют подозрение и опасение, у нас — доверенность. Западные сословия питают одно к другому ненависть, а наши не имеют никаких сословных предубеждений» (там же, с. 253-254).
Погодин был выходцем из низов общества, вольноотпущенным крепостным и хорошо знал русский народ, называл его «народом-богоносцем», восторгался богатством его душевного мира, кротостью, терпением, смирением.
Он пишет о больших «физических силах» России, равных которым, по его мнению, нет в Европе, и перед которыми «простирается еще необозримое поприще для развития» (Погодин, 18746, с. 4). Подтверждением этому являются необозримые просторы страны, разнообразие ее климатических зон и почв, хранящиеся в ее недрах большие запасы золота, серебра, железа, меди, способность России накормить хлебом «всю Европу в голодный год». «Россия! Что за чудное явление на позорище мира» (там же, с. 2). Но главное богатство России — ее огромные «нравственные силы». К ним Погодин относит такие свойства русского народа, как «его толк и его удаль, которым нет имени во всех языках европейских; его понятливость, живость, терпение, покорность, деятельность в нужном случае…» (там же, с. 5). Неслучайно «деятельность» (активность) «в нужных случаях» в перечне характеристик русского народа ставится на последнее место, уступая «пассивности» и «покорности». Погодин говорит о «народных способностях», умении крестьян сделать все необходимое для себя своими руками: «…топор и долото заменяют ему машины», подчеркивает изобретательность русского человека». «А сколько бывает изобретений удивительных, кои остаются без следствий за недостатком путей сообщения и гласности…». Он отмечают художественные дарования русского народа: «Какие успехи оказывает всякий сброд (Представляется, это словосочетание не выражает презрения автора к русскому народу, наоборот, подчеркивается, что «человек от сохи» может достигать успехов на поприще художественного творчества.) в Московском художественном классе»
(там же, с. 6). Подчеркивается также высокий интеллектуальный потенциал простого русского народа, что подтверждает его тяга к знанию, нередкие случаи глубокого познания Священного Писания и философских размышлений (там же).
В отличие от европейцев, стремящихся узаконить свои права в конституциях, русские люди чужды любой внешней формы, регулирующей их жизнь, ориентируются не на закон, а на то, что представляется им правильным и справедливым: «Там все подчиняется форме, а мы терпеть не можем никакой формы. Всякое движение хотят там заявить и заковать в правило, а у нас открыт всегда свободный путь изменению по обстоятельствам. Они ищут конституций, хоть и не находят их надолго, а русский народ не помышляет ни о каких конституциях, и какие имеет, навязанные сверху, от тех старается всеми силами уклоняться» (Погодин, 1874а, с. 253).
Вместе с тем он характеризует русский народ как безынициативный, покорный, консервативный, монархически настроенный и разобщенный. В отличие от европейских стран, народы которых традиционно реализуют свое право участия в политической жизни общества (еще Аристотель использует понятие «политический человек»), в России народ делегирует свои политические права верховному правителю (царю), полностью устраняясь от управления государством. Таким образом, Погодин не рассматривает русский народ в качестве субъекта политической жизни.
Однако это не оценивается автором как слабость русской истории, ибо он находит в ней активную созидательную силу, компенсирующую социальную индифферентность и пассивность народа. Такой, по сути, единственной силой является государство, которое, собственно, и творит историю. Всесилие государства, таким образом, является оборотной стороной и следствием покорности и пассивности народа.
Погодин пишет, что и физические, и нравственные силы, «составляющие одну огромную махину», управляются в России «рукою одного человека, рукою русского царя, который во всякое мгновение единым движением может давать ей ход, сообщать какое угодно ему направление и производить какую угодно быстроту. Заметим, наконец, что эта махина приводится в движение не по одному механическому устройству. Нет, она вся одушевлена, одушевлена единым чувством, и это чувство, заветное наследство предков, есть покорность, беспредельная доверенность и преданность царю, который для нее есть бог земной» (Погодин, 18746, с. 6-7).
Как отмечает Погодин, все реформы и преобразования в социально-политической жизни России осуществлялись «сверху», получая неизменную поддержку со стороны народа. Это утверждение автора выступает в качестве основополагающей идеи в разделяемой им теории официальной народности.
Свою мысль о руководящей роли государства, его позитивном влиянии на личность Погодин иллюстрирует описанием крестьянина, рекрутированного в армию. «Взгляните на сиволапого мужика, которого вводят в Рекрутское Присутствие, — пишет он, рисуя типичный образ русского крестьянина, — он только что взят от сохи, он смотрит исподлобья, не может ступить шагу, не задевши, это увалень, настоящий медведь. И ему уже за 30, иногда под 40 лет. Время ли, кажется, перераживаться!». Но вот прошел год его пребывания в армии, и его не узнать, «…он марширует в первом гвардейском взводе и выкидывает ружьем не хуже иного тамбур-мажора, проворен, легок, ловок и даже изящен на своем месте. Поставят этого солдата на ядра, он станет и не шелохнется; пошлют на смерть — пойдет и не задумается; вытерпит все, что угодно: в знойную пору наденет овчинный тулуп, а в трескучий мороз пойдет босиком; сухарем пробавится неделю, а форсированными своими маршами не уступит доброй лошади…» (там же, с. 5). Тем самым утверждается, что все достоинства и сильные стороны народа — результат организующей деятельности государства.
Нельзя не согласиться с мыслью Погодина об отстраненности русского человека от суеты политической жизни во времена мирного, обычного течения событий. Эта национальная черта нашего народа зафиксирована и в фольклоре. Вспомним Илью Муромца, лежащего на печи в перерывах между военными баталиями. В то же время нельзя не отметить, что в критические периоды исторического развития (войны, бунты, революции) русский народ обнаруживает необыкновенную способность к консолидации, решительным действиям, и именно благодаря его усилиям и политической воле в эти моменты определяются судьба и направление развития России.
Следует отметить, что в XVIII столетии при определении факторов формирования народа доминировал принцип географического детерминизма, впервые сформулированный в период Античности Гиппократом и получивший теоретическое обоснование в работах известных немецких ученых К. Риттера, Ф. Ратцеля, Э. Реклю, выдающегося русского географа П. П. Семенова-Тян-Шанского и др. Более того, степень зависимости народов от природных условий рассматривалась в качестве основания их разделения на «диких» и «цивилизованных» (Ратцель, 1904-1905).
Соответственно, Погодин основную роль в становлении русского национального характера отводит особенностям географической среды, в которой происходило формирование народа: это, прежде всего, равнинный характер западноевропейской части России и огромная территория расселения славянских племен. Легкость перемещения по такой территории породила специфическое явление — «бродяжничество» русских людей, когда князья переходили с одного места в другое, за ними следовали бояре, за которыми — воины, горожане и жители сел. Отсутствие укорененности на одном месте проживания и рассеянность племенных групп на огромном пространстве обусловили, согласно Погодину, недостаточную сплоченность русского народа и слабость его социальной организации. Только государство в этих условиях оказалось способным объединить и организовать этот аморфный конгломерат людей.
Логическим следствием указанной позиции является положительная оценка деятельности царей. Так, говоря о Петре I, Погодин характеризует его как «русского гения», великого царя-реформато-ра, явившегося «костному народу» для спасения России.
«Красной нитью» через все работы Погодина проходит мысль о своеобразии русского народа, его отличии от народов Европы: «У нас другой климат с Западом, другая местность, другой темперамент, характер, другая кровь, другая физиономия, другие взгляды, другой образ мыслей, другие верования, надежды, желания, удовольствия, другие отношения, другие обстоятельства, другая история, все другое…» (Погодин, 1874а, с. 254).
России и русскому народу, полному сил и возможностей, он противопоставляет европейские государства и народы, которые, по его мнению, «отжили свой век или, по крайней мере, истратили свои лучшие силы, т. е. они уже не произведут ничего выше представленного ими в чем бы то ни было: в религии, в законе, в науке, в искусстве» (Погодин, 19746, с. 11). И их современное нравственное состояние представляется ему крайне плачевным: «Разврат во Франции, леность в Испании, эгоизм в Англии — явления общие, принадлежащие к отличительным признакам, неужели совместимы с понятиями о счастье гражданском, не только человеческом, об идеале общества, о Граде Божием? Златой телец-деньги, которому поклоняется вся Европа без исключения, неужели есть высший градус нового европейского просвещения, христианского просвещения?» (там же, с. 12).
Отсюда делается вывод, что будущее принадлежит славянским государствам, среди которых первое место занимает Россия. Ратуя за сохранение самобытности славянских народов, их защиты от тлетворного влияния западной культуры, Погодин выдвигает идею всеславянского единства в рамках целостного государственного образования под эгидой русского царя. Именно Россия призвана показать, что цель человечества состоит не только в науке, свободе, искусстве, промышленности, богатстве, просвещении, что есть нечто выше и неизмеримо важнее всего этого — «просвещение в духе христианской религии, просвещение словом Господним» (там же, с. 13).
Исследование русского народа, своеобразия его исторической судьбы и психического мира занимает центральное место в работах славянофилов — И. В. Киреевского, Ю. Ф. Самарина, К. С. Аксакова, А. С. Хомякова и др. Истоки «народного духа» как основополагающего начала истории они пытаются найти в историческом прошлом народа, в характерных для него устоях жизни — общине, патриархальных формах отношений, традициях и обычаях. Под народом понимается, в первую очередь, крестьянство, в образе жизни которого наиболее полно сохранены и воплощены черты патриархального, социально-природного уклада.
Народ и государство рассматриваются ими как две равновеликие, сосуществующие и одновременно противостоящие друг другу силы, определяющие развитие России.
Характеризуя идеологические основания славянофильства, Д. Н. Овсянико-Куликовский выделял три основные присущие ему черты: «болезненно-повышенное национальное чувство»; «исторический романтизм» (идеализация русской старины) и «национальный мессианизм». К этому можно добавить также идеализацию русской крестьянской общины как основы идеального общественного устройства и противопоставление народа и государства.
Наиболее ярко антитеза народа и государства отражена одним из идеологов раннего славянофильства, историком и лингвистом, писателем и литературным критиком Константинов Сергеевичем Аксаковым (1817-1860). В своих работах «О внутреннем состоянии России» (1855), «О русском воззрении» (1856), «Об основных началах русской истории» (1861), «О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности» (1852) и др. он раскрывает генезис и современное ему состояние социальной жизни России, роль и функции народных масс и государства как двух главных двигателей русской истории.
Согласно Аксакову, русский народ в отличие от европейских народов является «негосударственным», чуждым участию в управлении страной, не склонным к отстаиванию своих прав посредством свершения революций, разработки формальных законодательных актов и конституционных норм. Он не нуждается во «внешних гарантиях», ориентируясь на «добровольное согласие» с государством. Передав государству всю полноту власти и «отделив от себя правление государственное», он оставил себе общественную жизнь и «поручил государству давать ему возможность жить этой общественной жизнью» (Аксаков, 1910, с. 69). Такая форма взаимодействия народа и государства, возникшая у истоков русской истории, составляет ее первую отличительную особенность.
Вторая особенность состоит в глубокой и искренней религиозности русского народа, его беззаветной приверженности православной вере. Христианское учение, согласно Аксакову, «глубоко легло в основание его жизни» (Аксаков, 2009, с. 313). Он пишет, что даже «чувство Отечества мало является в нашей истории сравнительно с чувством веры» (там же). Главное, что скрепляет, объединяет русских людей в национальность, — «единство веры».
В сознании русских людей с давних времен утвердилось представление о том, что всеми своими успехами и достижениями они обязаны Богу. В русском народе «не прославляется человек с его делами, прославляется один Бог. <…> Русские одерживают невероятную победу и, говоря о ней без всякого слова похвалы или гордости, приписывают ее помощи Божьей; не чувство победного триумфа одушевляет их, а чувство благодарности Богу. Налетают татары или поляки, народ говорит: „Это за грехи наши, мы прогневили Господа», — кается и выходит на неизбежную брань. Побеждены татары, взята Казань, разбиты рыцари, освобождена Москва, русский народ не ставит памятников ни делу, ни человеку, а строит церкви и учреждает крестные ходы» (там же, с. 314).
Искренней верой в Бога русских людей Аксаков объясняет и такие присущие им качества, как смирение, «молитвенная тишина», отсутствие гордыни, глубина внутренней духовной жизни. Эти свойства отнюдь не означают отсутствия мужества и воинской доблести. «Народ русский, когда был вынужден обстоятельствами явить свои силы, обнаруживал их в такой степени, что гордые и знаменитые храбростью народы, эти лихие бойцы человечества, падали в прах перед ним, смиренным, и тут же в минуту победы дающим пощаду. Смирение в настоящем смысле несравненно большая и высшая сила духа, чем всякая гордая, бесстрашная доблесть» (там же, с. 313).
Отсюда, по Аксакову, удивительная, непонятная для внешнего взгляда простота русской истории, несклонность русского народа к каким-либо эффектам, самовосхвалению, самолюбованию, тщеславности. «В самом деле, русская история в сравнении с историей Западной Европы отличается такой простотой, что приведет в отчаяние человека, привыкшего к театральным выходкам. Русский народ не любит становиться в красивые позы; в его истории вы не встретите ни одной фразы, ни одного красивого эффекта, ни одного яркого наряда, какими поражает и увлекает нас история Запада; личность в русской истории играет вовсе небольшую роль; принадлежность личности — необходимо гордость, а гордости и всей обольстительной красоты ее и нет у нас. Нет рыцарства с его кровавыми доблестями, ни бесчеловечной религиозной пропаганды, ни крестовых походов, ни вообще этого беспрестанного щегольского драматизма страстей. <…> В русском мире нет ничего гордого, ничего блестящего, ни единого эффекта. Все просто. Слово скупо; вы встретите его столько, сколько нужно для дела, скорее даже менее, чем нужно для дела. Совершаются великие дела — без щегольства и хвастливости» (там же, с. 313-314). Проведенный анализ приводит Аксакова к выводу, что «история русского народа есть единственная во всем мире история народа христианского не только по исповеданию, но по жизни своей, по крайней мере, по стремлению своей жизни» (там же, с. 315).
Третья коренная особенность самобытности русского народа и его истории — община, представляющая собой основу народной жизни, русского общественного устройства. Согласно Аксакову, община — это только специфическая форма организации крестьянского быта, но и «нравственный союз людей», «братство», «торжество духа человеческого». «Община, — пишет Аксаков, — является той средой, в которой может получить свое осуществление идеал христианской любви. Это не контракт, не сделка, а проявление народного духа, союз людей, отказывающихся от своей личности и являющих общее согласие как действо христианской любви. Она есть то высшее, то истинное начало, которому не предстоит уже найти нечто себе высшее, а предстоит только преуспевать, очищаться и возвышаться» (цит. по: Энциклопедический словарь, 1898, с. 213). На страницах комедии «Князь Луповицкий» автор создает яркий образ русской общины, в которой отношения между людьми строятся на принципах взаимопомощи, поддержки и справедливости.
Община не ограничивается рамками одного села, уезда или губернии. Она отождествляется Аксаковым с народом, землей, объем-лет всю Россию как единое мыслящее и действующее целое, основа всего ее общественного строя.
Аксаков подчеркивает, что русский народ как носитель общинности, создавший столь ценные в нравственном отношении устои жизни, является, по сути, воплощением общечеловеческих идеалов, хранителем «духа христианской гуманности». В процессе исторической жизни он выработал особый взгляд на мир, систему нравственных норм, опирающихся на основные постулаты православного учения и потому не нуждается в поучениях со стороны «культурных людей».
По мнению Аксакова, для русских людей не характерен космополитизм, равно как и чувство национального превосходства. Основные усилия русского народа направлены не «вовне» — в сферу политической активности, а «внутрь» — на поддержание и сохранение нравственных основ своей жизни. Оплотом высочайшей нравственности, не искаженной влиянием цивилизации, Аксаков считает крестьянство.
Конечно, в этой оценке проявляется идеализм автора, но идеализм, обусловленный горячей любовью к своему народу, родине, русской культуре. Более того, он не отрицает наличия «темных сторон» в жизни народа, но полагает, что и они несопоставимы с теми злодеяниями, которыми полна история европейских народов. «Страшные преступления Запада, его превосходящее всякую меру зверство, предательство, всевозможные гнусности составляют едва ли не противоположность к темной стороне истории русской. В русской истории встречаются преступления, но они лишены этого страшного, нечеловеческого характера, по которому человек становится в разряд животных, как новый совершеннейший вид его, и которым отличаются кровавые дела Запада. В русской истории… этого не видать. Преступления не носят на себе признаков утонченного зверства, и они не часты; а если и случаются, то приводят в ужас всю землю русскую. Есть падения, пороки, но они не лишены человеческого характера, и если встречается злодейство, то впечатление, производимое им, показывает, как живо в русской земле человеческое чувство» (Аксаков, 2009, с. 317).
К. С. Аксаков отрицательно оценивает роль Петра I в русской истории, который, по его мнению, разорвал веками существовавший союз государства («власти») и народа («земли»). Стремясь «образовать могущество и славу земную» и «втолкнуть Русь на Запад», он, по сути, оторвал ее «от родных источников ее жизни» (там же, с. 328), подчинил «внутренний закон» народной жизни «внешнему закону». Вмешиваясь в жизнь народа, требуя от него беспрекословного повиновения властям, он тем самым нарушил одно из основных начал русской истории. На обломках былого «царства гармонии и справедливости» возникли и обрели благодатную почву для развития различные «болезни» общества — взяточничество, раскол, вражда и т. д.
В результате привнесения на русскую почву чуждой культуры были искажены основные начала и источники народной жизни. Существовавший веками «земский тип русского государства» был разрушен реформами Петра I и заменен «полицейским государством», характерным для большинства стран Западной Европы. Аксаков пишет, что «государство в лице Петра посягнуло на народ, вторглось в его жизнь, в его быт, насильственно изменяло его нравы, его обычаи, самую его одежду; сгоняло через полицию на ассамблеи, ссылало в Сибирь даже портных, шивших русское платье… Так совершился разрыв царя с народом, так разрушился этот древний союз земли и государства; так вместо прежнего союза образовалось иго государства над землею, и русская земля стала как бы завоеванною, а государство — завоевательным. Так русский монарх получил значение деспота, а свободно-подданый народ — значение раба-невольника в своей земле!» (Аксаков, 1910, с. 78).
Аксаков с горечью отмечает, что «подражание Западу доходило до неистовства. От Запада Россия принимала все, начиная от начал до результатов, от образа мыслей до языка, покроя платья… Горькое, горькое явление! Бедственное и унизительное» (Аксаков, 2009, с. 318).
По утверждению Аксакова, следствием реформ Петра I явилось возникновение раскола внутри общества. Петровские преобразования изменили строй жизни и мировоззрение высших слоев общества, в первую очередь, дворянства. В его среде стали все более явно проявляться «гордость, презрение к русской жизни и родному языку, несогласие образа жизни с верой, нетерпение и торопливая переимчивость» (там же, с. 319-320).
Однако, по мнению Аксакова, преобразования петровского времени не коснулись простого народа, сохранившего в недрах своей жизни исконно русские традиции и обычаи. В этих условиях дворянская интеллигенция утратила силу своего влияния на народ, оказавшись бессильной что-либо ему дать.
Аксаков тяжело переживал утрату культурной самобытности, ратовал за пробуждение «русского в русских», возвращение к русской старине — и не только в содержательном плане, но и во внешних формах ее проявления (например, он критически оценивал бездумное копирование западной моды, эталонов внешнего вида человека, сам носил косоворотку и отрастил бороду). Он писал, что «русским надо быть русскими», освободиться от влияния Запада, возродить собственный образ жизни, идти своим путем, завещанным предками,- «путем веры, смирения, жизни внутренней», восстановить древние отношения земли и государства (там же, с. 319).
Особое значение он придает сохранению чистоты русского языка, освобождению его от «форм и правил иностранной грамматики». Согласно Аксакову, прежде всего благодаря языку обеспечивается единство народа. Слово оценивается им как орудие духовной деятельности, то, что определяет сознание и самого человек. Этим объясняется интерес Аксакова к исследованию русского языка, нашедший воплощение в ряде его работ: «Несколько слов о нашем правописании» (1846), «О русских глаголах» (1855), «Опыт русской грамматики» (1860). В них обосновывается своеобразие грамматического строя русского языка, его богатство и выразительность. В диссертации на степень магистра русской словесности на тему «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (1846) Аксаков пишет: «Наш язык, наш синтаксис имеет особенный характер, и то, что можно сказать на русском, едва ли можно сказать на каком-либо языке» (Аксаков, 1846).
В своем обращении к Императору Александру И, изложенном в записке «О внутреннем состоянии России» (1855), Аксаков обосновывает программу восстановления самобытных основ русской жизни и обеспечения мирного сожительства царя и народа. Он пишет, что «русский народ есть народ не государственный, т. е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша политического властолюбия» (Аксаков, 1910, с. 69). В истории Россия не было восстаний, направленных на получение политических прав; народ выступал лишь «за законную власть против беззаконной»; революционное движение «противно существу русского народа» (там же). Передав добровольно власть государству, народ хотел «оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт-жизнь мирную, духа» (там же, с. 70). Подчеркивается, что народ, «не ища свободы политической, ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, народной жизни внутри себя» (там же). Более того, стремление народа к государственной власти отвлекает его от главной цели, определяемой Аксаковым как «внутренняя правда, внутренняя свобода, духовный подвиг жизни». Он пишет: «Правительством народ быть не должен. Если народ — государь, народ — правительство, тогда нет народа» (там же, с. 72). Исходя из этого, делается вывод о необходимости разграничения сфер деятельности народа и государства: «Правительству — неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая; народу — полная свобода жизни и внешней, и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству -право действия и, следовательно, закона; народу — право мнения и, следовательно, слова» (там же, с. 96).
Обязанность правительства, по Аксакову, — служить «защитой» и гарантом обеспечения самостоятельности народной жизни, прав и свобод людей. Отсюда предлагаемые им направления деятельности правительства: ограждение народа от вмешательства государственной бюрократии в его внутреннюю жизнь и быт, насильственного навязывания ему чуждых норм и правил жизни; создание условий для роста благосостояния и процветания народный масс; предоставление народу полной свободы мысли, выражения общественного мнения. Аксаков пишет: «Не подлежит спору, что правительство существует для народа, а не народ для правительства» (там же, с. 76).
О самобытности русского народа пишет и Иван Васильевич Киреевский (1806-1856), религиозный философ, литературный критик и публицист, один из главных теоретиков славянофильства.
На ранних этапах творчества Киреевский выступает как сторонник идеи просвещения, заимствования Россией культурного опыта западного мира, достигшего огромных успехов на поприще просвещения и развития философского знания. В невежестве он видит препятствие на пути развития народа, «отлучающее» его «от живого общения умов, которым держится, движется и вырастает истина посреди людей и народов» (Киреевский, 1979, с. 310). Правда, уже в это время он подчеркивает, что «чужие мысли» могут быть полезны только в том случае, если они способствуют развитию собственных воззрений. Более того, наиболее приемлемым ему представляется путь развития русской общественной мысли в опоре на собственные национальные традиции, актуальные запросы и задачи жизни, господствующие интересы «частного быта».
Впоследствии взгляды И. В. Киреевского кардинально меняются. Знакомство с трудами немецких философов Гегеля, Шеллинга, Шлейермахера, Риттера и личное общение с ними приводят его к выводу о принципиальном отличии русского мировоззрения, основывающегося на чувстве и вере, включающего в себя этический и эстетический компоненты, от западной сугубо рационалистической европейской мысли. Именно России как хранительнице истинной веры, а не Западу, где, несмотря на успехи научной мысли, утрачена полнота и чистота веры, он отводит главную роль в преобразовании мира и создании будущего единства человечества. Построение в России малого Царства Божьего, по его мнению, станет той основой, которая затем распространится на другие страны, произрастет по всему миру «как горчичное семя» (Киреевский, 2001).
Огромное влияние на формирование его взглядов оказали труды Святых отцов. Позже вместе со старцами Оптиной пустыни он осуществляет их подготовку к изданию, мечтает о соединении святоотеческого учения с новейшими достижениями философской мысли.
Вера, согласно Киреевскому, определяет сущность личности, то, что она собой представляет: «человек — это его вера» (Киреевский, 1979, с. 334). Она определяет и творческие возможности человека, его способность познать истину, поэтому если «человек при учености своей злое сердце имеет, то достоин сожаления и со всем своим знанием есть сущий невежда, вредный самому себе, ближнему и целому обществу» (цит. по: Новиков, 1990, с. 161).
Та же идея реализуется Киреевским при рассмотрении народа, основой («внутренним ядром») которого он считает духовную сферу, в связи с чем огромная роль в развитии русского народа отводится им религии как главному источнику его духовного опыта, фактору, формирующему его духовный мир, определяющему тип мышления, образованности и строй общественной жизни в целом. Киреевский отмечает, что в единстве убеждений, верования — причина консолидации русского народа, осознания им себя как одного живого целого. Из православного мировосприятия вытекали и определялись им не только духовные, но и нравственные, общежитейские, юридические представления и понятия русского народа. Христианские начала лежат и прочно сохраняются также в бытовой жизни народа, в общественном устройстве России (Киреевский, 1852).
Он указывает на необходимость преодоления односторонности рационалистической философии, ставящей во главу угла проблемы телесности и материального мира, построенной на анализе, разложении целостного явления, расчете, оценивая это как тупиковый путь развития, чреватый духовным опустошением народа. В качестве альтернативы предлагается утверждение в общественном сознании целостного мистически-созерцательного мировоззрения, акцентирующего идею духовного бытия народа. В этом он видит главное условие сохранения самобытности русской культуры, «духа народа».
Говоря о психологических особенностях русского народа, Киреевский отмечает его глубокую религиозность: «Моляся в церкви, не кричит от восторга, не бьет себя в грудь, не падает без чувств от умиления, напротив, во время подвига молитвенного он особенно старается сохранить трезвый ум и цельность духа. Когда же не односторонняя напряженность чувствительности, но самая полнота молитвенного самосознания проникает его душу и умиление коснется его сердца, то слезы его льются незаметно, и никакое страстное движение не смущает глубокой тишины его внутреннего состояния. <…> Его обед совершается с молитвою. С молитвою начинает и оканчивает он каждое дело. С молитвою входит в дом и выходит. Последний крестьянин, являясь во дворец перед лицо великого князя (за честь которого он, может быть, вчера еще отваживал свою жизнь в каком-нибудь случайном споре с ляхами), не кланяется хозяину прежде, чем преклонится перед изображением святыни, которое всегда очевидно стояло в почетном углу каждой избы, большой и малой. Так русский человек каждое важное и неважное дело свое всегда связывал непосредственно с высшим понятием ума и с глубочайшим средоточием сердца» (там же, с. 49).