Загрузка...Но результат процесса расселения имел и другую сторону. Суровые условия жизни на новых осваиваемых территориях, «негостеприимный климат», а главное, отсутствие позитивного культурного влияния со стороны местного населения принуждали русский народ долго «оставаться при грубых умственных и социальных зачатках первобытного человека. Трудная упорная борьба с природой-мачехой, поглощавшая все силы, не оставляла ему досуга для высших помыслов, развила рядом с суеверным фатализмом, признаком гнетущей внешней обстановки, какой-то грубый реализм и надолго помешала образоваться в нем той идеальной сдержке, которая дает человеку точку опоры против окружающего, против изменчивости обстоятельств и случайностей, как бы влагает в него центр тяжести, поддерживающий равновесие посреди бурь житейского моря и в то же время служащий складалищем опытности и воспоминаний, накопленного жизнью умственного запаса» (там же). Кавелин полагает, что именно в условиях существования русского народа, а не в его «прирожденных свойствах» кроется причина возникновения у него тех качеств, которые ставят ему в упрек, — «плутоватости», отсутствия предусмотрительности, «жизни со дня на день», слабости исторической памяти.
Продвигающиеся на северо-восток и поселяющиеся на новых землях великороссы являлись уже христианами, в то время как местное население придерживалось языческого миросозерцания. Таким образом, название «христианин» стало отличительным признаком русского человека. «Русский и православный, в народном понятии, одно и то же; православный, хотя бы и не русский по происхождению, все-таки считается русским; природный русский, но не православной веры, не признается за русского. И так в Великороссии христианская вера восточного исповедания стала народным знаменем, заступала место народности» (там же, с. 199). Вместе с тем, по мнению Кавелина, в силу культурной отсталости великороссов православие долго воспринималось ими с его внешней, обрядовой стороны без проникновения в его внутреннее духовное содержание. Вместе с тем Кавелин подчеркивает огромную роль православия в формировании и сохранении сознания национального единства русского народа и предохранении его от поглощения более развитыми христианскими народами. Велика также образовательная и воспитательная роль церкви в искоренении грубых языческих обычаев, предрассудков, «первобытного реализма», в развитии «нравственных, духовных элементов» в сознании и жизни народа (там же, с. 207).
Еще одной отличительной чертой русского человека является, по Кавелину, «склонность к молодечеству, к разгулу, к безграничной свободе — удаль, не знающая ни цели, ни предела» (там же, с. 201). Следствием и показателем этого являются возникновение разбойничьих шаек, многочисленные смуты, потрясающие государство и т. д. Автор полагает, что причина этого явления — не в склонности к переходам и бродячей жизни, не в разорении народа, отучающем его от оседлой жизни, и даже не в крепостном праве, а в недостатке культуры, ориентации на внешнюю обрядовую сторону религии при отсутствии внутреннего стержня, в «нравственной пустоте». Человеком руководит не «внутреннее сознание, полагающее границы деятельности и указывающее способы, как действовать; его извне как бы опутывает обряд и обычай, которым он подчиняется слепо, по привычке… Натура не особенно сильная сдерживается этой внешней уздой; но сила в ней не уживается; она разрывает гнетущие ее внешние оковы и, не умеряемая внутренним содержанием, истощается в безграничном и беспредельном разгуле» (там же, с. 202). Сказываются и огромные силы русского человека, ищущие деятельности и простора и не находящие их в обычной бытовой жизни.
Согласно Кавелину, развитие общество определяется умственным и нравственным состоянием составляющих его личностей. Этим обусловлен его интерес к психологии и этике.
Рассмотрение этого вопроса приводит Кавелина к резкому и, как нам представляется, спорному выводу об отсутствии в русском обществе «почти всякого умственного и нравственного содержания» (Кавелин, 1989г, с. 290). Он пишет, что в нем нет «ни идеалов жизни, ни твердой воли, ни живых интересов к чему бы то ни было. Все скользит по нас, вызывая иногда взрывы; но они не имеют значения и проходят без последствий, потому что им не на что опереться в пустоте, царящей вокруг нас. Нас нельзя назвать ни хорошими, ни дурными людьми: мы не подлежим нравственному изменению. <…> От той же умственной и нравственной бессодержательности мы неспособны удержать своих мыслей и чувств на известной высоте и тотчас же препадаем из мечты в грязь и пошлость. Мы самые ненадежные люди, но не преднамеренно, а по легкомыслию и ветрености. Никаких благ, даже материальных, мы не умеем ценить, потому что ничто не западает глубоко в нашу душу» (там же). По мнению Кавелина, русские люди вообще слишком мало думают; мышление не является определяющим элементом их миросозерцания и практической деятельности. До последнего времени мысль была принадлежностью избранных людей и образованного слоя общества, но и там, «не будучи прикована к нашим ежедневным нуждам, трудам и заботам, не имея балласта, она легко улетучивалась в фантазию и бред», в широкие и бесплодные отвлеченности (Кавелин, 1989в, с. 315).
Именно слабость личностного начала в русской истории, неразвитость и непросвещенность личности, отсутствие необходимого умственного развития народа, по Кавелину, потребовали привнесения извне культурных достижений более продвинутых стран. Как он пишет, единственным способом культурного развития России выступает последовательное «всасывание образовательных элементов извне», от более просвещенных европейских народов, их усвоение, переработка и создание на этой основе благоприятной почвы для самостоятельной деятельности в области нравственной и духовной жизни (Кавелин, 19896, с. 208).
Вместе с тем Кавелин считает недопустимым бездумное и некритическое перенесение в русскую жизнь элементов западного образа жизни. Опыт Европы ценен своей образовательной ролью, тем, что он просвещает русское общество, способствует осознанию первостепенного значения знаний и науки.
Эпоху Петра I Кавелин оценивает как «начало нашего героического века», ознаменовавшегося пробуждением умственной и нравственной деятельности, ставшей самостоятельным фактором развития человека и народа, глубоким преобразованием уже изживших себя устоев русской жизни. Любя Россию, царь стремился приблизить ее к «идеальному образу», облечь в «европейские формы», дать импульс для ее дальнейшего развития. И сам он «с головы до ног — великорусская натура, великорусская душа. Удивительная живость, подвижность, сметливость; склад ума практический, без всякой тени мечтательности, резонерства, отвлеченности и фразы; находчивость в беде; рядом с тем неразборчивость в средствах для достижения практических целей; безграничный разгул, отсутствие во всем меры — и в труде, и в страстях, и в печали. Кто не узнает в этих чертах близкую и родную нам природу великоруса? Но в каких громадных, ужасающих размерах она в нем высказалась!» (Кавелин, 19896, с. 240).
Кавелин решительно отвергает мнение о том, что петровские реформы якобы лишили «нас народности». Согласно его утверждению, национальность, народность на разных этапах развития одно и того же народа имеет разные значения. На ранних стадиях развития народа, когда он пребывает в полной зависимости от природы, народность связывается им с внешними формами его существования, и «для него перемена форм есть и утрата народности» (Кавелин, 1989а, с. 63). Но, когда народ обретает духовную жизнь, само слово «народность» одухотворяется им. «Он перестает разуметь под ним одни внешние формы, но выражает им особенность народной физиономии; это нечто неуловимое, непередаваемое, на что нельзя указать пальцем, чего нельзя ощупать руками, чисто духовное, чем один народ отличается от другого. Словом, национальность становится выражением особенности нравственного, а не внешнего, физического существования народа» (там же). По мере сближения различных народов она не только не ослабевает, но, наоборот, еще «более одухотворяется, отрешается от внешнего, случайного, в сущности, безразличного: исчезнуть она не может, пока не исчезнет сам народ» (там же). Говоря о русском народе, Кавелин отмечает, что он ни в какие моменты своей истории не терял своей народности: «мы всегда были мы и никогда они, кто-нибудь другой; иначе мы тотчас же исчезнем с лица земли, перестанем существовать как особенный народ» (там же, с. 64).
Говоря о периоде татаро-монгольского ига, Кавелин утверждает, что оно никак не повлияло на русскую культуру, ибо никаких достижений в ней, по сути, и не было (Кавелин, 19896, с. 204). Конечно, нельзя согласиться с оценкой автором состояния древнерусской культуры. Достаточно вспомнить созданные народом шедевры архитектуры (храм св. Софии в Киеве и др.), произведения народного творчества (летописи, сказания, былины), до сих пор восхищающую нас церковную живопись, на которой произрастала школа непревзойденного мастера иконописи А. Рублева, многочисленные правовые документы, среди которых — свод законов Ярослава Мудрого, считавшийся одним из передовых в мире на тот период времени, и мн. др.
К.Д. Кавелин придерживается идеи о решающей роли государства в истории русского общества. Этот вывод базируется на его характеристике русского народа, у которого долгое время отсутствовало личностное начало; особенностью его исторического развития «было и до сих пор есть чрезвычайно слабое, едва заметное в нем личного действия, воли-энергии человека. Не будь нескольких деятелей, да очень немногих, затерянных в массе мыслящих людей, можно было бы подумать, что не история народа развивается, а совершается безличный, стихийный процесс. <…> Большинство людей, не участвуя деятельно в этом стихийном процессе, подчиняются ему, как судьбе, не отзываясь на него ни мыслью, ни сердцем» (Кавелин, 1989г, с. 289).
Обращаясь в истории, он отмечает, что, хотя принятие православия и укрепление государственности способствовали «появлению на Руси личности», но ее активное проявление сдерживалось бытовой связанностью и закрепощенностью русского народа. Как пишет Кавелин, спокойные, кроткие и миролюбивые славянские племена жили постоянно на своих местах. «Начало личности у них не существовало. Семейный быт и отношения не могли воспитать в русском славянине чувства особности, сосредоточенности, которое заставляет человека проводить резкую черту между собою и другими и всегда во всем отличать себя от других. Такое чувство рождают в неразвитом человеке беспрестанная война, частые столкновения с чужеземцами, одиночество между ними, опасности странствования. Он привыкает надеяться и опираться только на самого себя, быть вечно начеку, вечно настороже. Отсюда возникает в нем глубокое сознание своих сил и своей личности. Семейный быт действует противоположно. Здесь человек как-то расплывается; его силы ничем не сосредоточенные, лишены упругости, энергии и распускаются в море близких, мирных отношений. Здесь человек убаюкивается, предается покою и нравственно дремлет. Он доверчив, слаб и беспечен, как дитя. О глубоком чувстве личности не может быть и речи» (Кавелин, 1989а, с. 22).
Толчком к пробуждению личности в высших слоях русского общества к активной созидательной культурной деятельности стало, по Кавелину, учреждение в годы правления Ивана Грозного служивого дворянства, издание Судебника, ознаменовавшего замену в государственном управлении принципа кровного родства (родовитости) принципом «личного достоинства» человека. Петровские реформы завершили начавшийся процесс формирования личностного начала в русской истории. Усвоение привнесенных царем-реформатором нововведений русским обществом, как он отмечает, является убедительным подтверждением, с одной стороны, ведущей роли государства в русской истории, с другой, важности и исторической необходимости культурного, но самобытного общения России с европейскими странами.
Объективную необходимость в существовании в России сильной государственной власти Кавелин усматривает также в территориально-географических особенностях места расселения славянских племен: бескрайняя русская равнина, располагающая к постоянным перемещениям с одного места на другое. Слабость народной организации, в свою очередь, объективно порождает силу государства, призванного объединить эту разрозненную, аморфную массу в целостное образование.
Отмечается, что и государственное устройство России создавалось по образцу частного быта. «Домашняя дисциплина послужила образцом для дисциплины общественной и государственной. В царской власти, сложившейся по типу власти домовладыки, русскому народу представилась в идеальном, преображенном виде та же самая власть, которую он коротко знал из ежедневного быта, с которой жил и умирал. Царь, по представлениям великорусского народа, есть воплощение государства. <… > Царь… превыше всех, поставлен вне всяких сомнений и споров и потому неприкосновенен; потому же он и беспристрастен ко всем; все перед ним равны, хотя и не равны между собою. Царь должен быть безгрешен; если народу плохо, виноват не он, а его слуги; если царское веление тяжело для народа, значит, царя ввели в заблуждение; само собой, он не может ничего захотеть дурного для народа. Девиз царя — „не боюсь смерти, боюсь греха“, и горе народу, когда согрешит царь, потому что если „народ согрешит, царь замолит, а царь согрешит, народ не замолит“» (Кавелин, 19896, с. 221).
Именно государство в лице самодержавия, рассматриваемое Кавелиным как высшая форма общественной жизни, главный субъект истории, гарант ее прогрессивного развития, является, по его мнению, подлинным выразителем «русского народного духа».
Эти идеи легли в основу создания К. Д. Кавелиным и Б. Н. Чичериным государственной школы в отечественной исторической науке.
Представляют интерес высказанные Кавелиным идеи, касающиеся способов изучения психологии народа и его истории.
Он утверждает, что их понимание предполагает не проведение сравнительного изучения русского народа с другими народами, а исследование его собственного «внутреннего быта», выявление и анализ представленных в нем «следов» старины, повествующих о существовавших ранее привычках, обрядах, обычаях.
Возможность подобного метода обусловлена тем, что многие элементы народной психологии (образ жизни, привычки, понятия) являются чрезвычайно устойчивыми, и, сформировавшись в далеком прошлом, веками хранятся в бытовой жизни крестьянства. Утрачивая свое первоначальное значение под влиянием изменений условий жизни, народные обычаи преобразуются в символы, обрядовые действия, изучение которых позволяет воссоздать жизнь народа, ее динамику, выявить то, что пришло в нее извне, а что обусловлено внутренним развитием. Продолжая чтить и воспроизводить в своей повседневной жизни эти «памятники старины», люди трактуют их по-новому, сообразно с особенностями своего быта. В связи с этим исследователь должен учитывать существующее расхождение между первоначальным смыслом изучаемого культурного феномена и его толкованием в народе.
Необходимость данного метода определяется также часто отсутствием соответствующих письменных источников, содержащих сведения о ранних этапах в развитии народа.
Кавелин предостерегает против необоснованных выводов о якобы имеющемся заимствовании русским народом элементов другой культуры, указывая, что подобные утверждения требуют очень убедительных доказательств.
Важной является также мысль Кавелина о необходимости исторического подхода к исследованию народного быта. Это обусловлено, с его точки зрения, тем, что он складывался веками и в своем современном состоянии включает в себя все исторические наслоения. Задача ученого состоит в том, чтобы разложить эти «напластования», представленные разнородными элементами, по эпохам и благодаря этому понять исследуемый объект. Кавелин уверен, что изучение психологии народа означает исследование его истории.
Таким образом, Кавелин не только обосновывает возможность изучения психологии и истории народа по памятникам культуры, но и обозначает ряд важных методических проблем и приемов, связанных с реализацией этого способа исследования.
Еще более четко идея противопоставления народа и государства выражена в работах Бориса Николаевича Чичерина (1928-1904), философа, историка, правоведа, Почетного члена Петербургской академии наук (1893), Московского городского Головы (1882-1883) и Почетного гражданина Москвы, одного из создателей государственной школы в отечественной исторической науке, представителя либерального течения. Знакомство с учениями Гегеля, французских просветителей, воздействие идей К.Д. Кавелина, А. И. Герцена, П. В. Анненкова, С. М. Соловьева и др. привели его в лагерь сторонников западничества.
Отстаивание Чичериным идеи твердой государственной власти как гаранта стабильности и благополучия страны, решительное неприятие революций и любых проявлений радикализма как способов общественного переустройства сочетались с его либеральными предложениями о расширении гражданских прав личности, усилении представительных форм правления, отмене крепостного права.
Главным субъектом русской истории Чичерин считает государство, вокруг которого, по его мнению, должны объединяться все заинтересованные в укреплении страны и благополучии человека силы. «Только в государстве может развиваться и разумная свобода, и нравственная личность». Только государство может объединить разрозненные элементы общественной жизни, «прекратить борьбу, поставить каждого на свое место и таким образом водворить внутренний мир и порядок» (Чичерин, 1958, с. 368). В этом гимне во славу государства ясно проглядывается образ Левиафана Т. Гоббса.
Он отвергает, как «уличный либерализм толпы», создающий беспорядки, отличающийся нетерпимостью к чужим мнениям, отсутствием уважения личности, так и «оппозиционный либерализм», обвиняющий власть всегда и во всем, по делу и без дела, занимающийся «критикой ради критики». Наиболее приемлемым ему представляется «охранительный либерализм», ориентированный на постепенное взращивание в России конституционных норм с опорой на самодержавие.
В этом раскладе политических сил народу он отводит роль пассивной, аморфной, неорганизованной массы. Чичерин утверждает, что никакие формы объединения, включая общинные формы жизни, не являются характерными для России, в которой изначально преобладало индивидуальное начало. Это объясняется, по его мнению, природно-географическими условиями России, влиявшими на формирование национального характера русского народа: огромные равнинные пространства, отсутствие горных массивов как естественных преград для освоения новых территорий, однообразие природных ландшафтов. К этому добавляется относительно небольшая численность населения и его рассеяние на огромных просторах страны. Столь благоприятные условия не требовали от людей умственного и физического напряжения для обеспечения своего существования, не стимулировали к развитию познавательной активности, знания, науки, производства. Распыленность народа на огромной территории не приводила к его объединению и консолидации вокруг единого центра. Отсутствие инициативы «снизу» могло восполнить только государство, которое собрало воедино «одиноко блуждающие лица», находящиеся в полной зависимости от природного окружения и лишенные каких-либо общественных интенций, консолидировав их в единую национальную общность.
Русский народ, по Чичерину, не мог создать самостоятельно прочных социальных объединений, правовых и государственных образований. В этом плане и современная крестьянская община, согласно его утверждению, создана не самим народом, а государством в целях осуществления управления страной, поэтому неправомерно рассматривать общинность как отличительное свойство русского народа.
Западнической ориентации придерживался и известный русский историк, профессор и ректор Московского университета (1871— 1877), ординарный академик Санкт-Петербургской академии наук, автор многотомного труда «История России» (1851-1879) Сергей Михайлович Соловьев (1820-1879).
История рассматривается Соловьевым как естественно-исторический процесс, обусловленный, подобно любым органическим явлениям, едиными для всех народов законами, определяющими их развитие. Отсюда следует вывод ученого о необходимости изучения истории русского народа в связи с историей других народов.
Национальное своеобразие разных народов он объясняет особенностями их существования, обусловливающими специфический характер действия единых законов исторического развития.
Важнейшим фактором формирования национального характера народа Соловьев считает особенности природно-географической среды его обитания. Для доказательства этого положения он проводит сравнительный анализ становления русского и европейских народов.
Западные страны не столь велики по территории, как Россия, к тому же там земли разделяются на обособленные, замкнутые части естественными границами — высокими горами. Любому племени, желающему переместиться на другое место жительства, чрезвычайно трудно преодолеть эту преграду, что, впрочем, и не имеет смысла, так как по другую сторону горной гряды все удобные для проживания земли уже заняты другими группами людей. Ограниченность пространства проживания и трудность перемещения побуждает людей оседать и укореняться на определенной территории. Этому способствует также использующийся в Европе для строительства жилищ материал, в качестве которого, в силу недостаточности лесных массивов, применяется камень. Жилища, построенные из него, прочны, не подвержены огню и служат многим поколениям. Бросить такой дом было невозможно. Все это способствовало достаточно быстрому объединению людей в народности. Европейская же часть России представляет собой огромную равнину без каких-либо естественных границ, что облегчало перемещение по ней. Обилие лесов предоставляло им легкий в обработке материал — дерево, из которого строились русские избы. Они непрочны, часто сгорали, и это не «привязывало» людей к месту проживания. Потеряв сгоревшее жилище, они переходили на другое место. Происходило постоянное перемещение, «кочевание» русских племен. Это, в свою очередь, затрудняло их объединение в единый народ. Таким образом, природное богатство и относительная легкость существования обернулись против русского народа. Именно этим С. М. Соловьев объясняет то «жидкое состояние», в котором долго пребывал русский народ, его отставание в цивилизационном развитии от соседних европейских стран. Он пишет по этому поводу, что природа для народов Западной Европы являлась матерью, а для русского народа — мачехой (Соловьев, 1851). Вместе с тем, Соловьев отмечает, что действие географических условий не безгранично; пройдя определенный путь исторического развития, народ перестает зависеть от природы и подчиняет ее себе.
Оригинальным и глубоко аргументированным представляется взгляд Соловьева на роль народа и государства в русской истории. С одной стороны, так же, как и представители государственной школы в отечественной историографии, он подчеркивает огромную роль государства в объединении несвязанного, разобщенного конгломерата людей в единую социальную общность — народ, полагая, что без этого «все распалось бы и разбрелось». С другой стороны, государство не противопоставляется народу как независимая от него сила: становление, эволюция и укрепление государственности рассматривается в неразрывной связи с развитием народа, его осознанием себя как единого целого. Опираясь на эти положения, ученый обосновывает возможный способ изучения народа. Он пишет, что анализ государственных мероприятий, сведений о царских особах, деятельности правительственных органов позволяет исследовать и понять народную жизнь.
Аналогичной позиции Соловьев придерживается и при рассмотрении роли личности и народных масс в истории. Подлинным творцом истории, согласно его мнению, является русский народ; великие же личности выступают на арене истории в качестве выразителей народной мысли. Результативность деятельности выдающихся людей, масштаб их свершений определяется не только их личностными качествами, но и историческим опытом, накопленным народом. Например, высоко оценивая преобразовательную деятельность Петра I (Соловьев, 1872), Соловьев в то же время отводит ему роль «вождя в деле», а не создателя дела, которым является народ.
Критикуя славянофилов за признание «духа народа» как главного двигателя истории, а также идеализацию ими прошлого, Соловьев разделяет их идеи об особой исторической миссии русского народа и определяющей роли православия в формировании его национального характера.