Загрузка...Есть в психологии такой термин — «порог чувствительности». Например, человек слышит не всякий звук, видит не любой свет. Нужно, чтобы сила раздражителя оказалась выше того уровня (порога), начиная с которого органы чувств могут реагировать на внешние воздействия. Подобно этому, видимо, государственные, партийные, советские и профсоюзные органы обладают собственным «порогом чувствительности» к событиям в трудовых коллективах. Кто-то там чего-то требует — это ничего, потерпят. Раз уголек выдают на гора, — значит, нет оснований особо волноваться. Обсудим. Доложим. Решим. Усилим. Повысим. А пока работайте. Такую психологию народная мудрость уже давно определила: пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
И еще одно наблюдение. Кто не знает, как в аэропортах шумят двигатели самолетов. Человек, впервые попавший на аэродром, ровным счетом ничего не слышит, кроме рева моторов. Но сами работники наземной службы, день и ночь работающие в аэропорту, перестают реагировать на шум. Не то же ли самое происходит с некоторыми руководителями? Ведь сколько лет шахтеры говорили о своих проблемах, а толку никакого. И только взрыв недовольства заставил всех зашевелиться.
Конечно, всякое сравнение условно. Но социальные явления, ведущие к забастовке, напоминают мне процесс образования и схода снежных лавин. Где-то в горах в какой-то точке начинается налипание снежинок друг на друга, затем образуется небольшое «напряжение». Тут еще можно добиться управляемого и безопасного схода снежной массы. Но уж если лавина пошла с гор стихийно, сама по себе, то против нее нет средств, а надо разбегаться в разные стороны. Точно так же забастовке предшествует лавинообразно нарастающий процесс усиления напряжения среди рабочих. И многократно легче (хотя, понятно, что легкость эта очень относительная) предупредить забастовку в зародыше, чем пресечь, прекратить митинги и вернуть людей на работу.
Особую опасность в процессе вызревания забастовок представляет собой предшествующий ей специфический момент разрушения привычной системы взаимосвязи людей, их взаимоотношений, момент, когда старые связи перестали действовать, а новых еще нет, когда официальные органы власти упустили влияние на людей, а иные центры власти, в том числе неофициальные, еще не созданы. Начиная от этой неопределенной точки отсчета «брожение умов», будучи предоставленным самому себе, может направиться в любую сторону. Не исключено в подобной ситуации и такое развитие событий, которое приведет к обыкновенному бунту. Его признаки хорошо известны: в силу вступают законы толпы, люди выходят из повиновения всякой власти, бесчинствуют, теряют контроль над своим поведением.
Мы хорошо знаем замечательные качества рабочего класса — высокую организованность и сознательность, коллективизм и дисциплину. Но нельзя забывать, что все эти достойные характеристики не изначально присущи поступающему на предприятие «человеческому материалу». Крупная промышленность и машины есть психологическая база пролетариата. Это значит, что обыкновенные трудящиеся, идущие на заводы и фабрики, превращаются в его величество рабочий класс благодаря содержанию, характеру и условиям коллективного труда. Если же рабочие оказываются вне благотворного воздействия организованного коллективного труда, то они могут деклассироваться, утратить положительные качества, о которых речь шла выше.
Забастовка — такое социальное явление, когда рабочие выступают не как участники коллективного труда на промышленном предприятии, не как производители материальных благ. Это люди, бросившие работу, а потому порвавшие те организационные связи, которые превращали их в трудовой коллектив. Они на какое-то время стали как бы безработными и в этом качестве создали принципиально отличную от трудового коллектива новую общность людей — тех, кто еще вчера работал в разных трудовых коллективах. Так что не будет большого преувеличения сказать, что забастовка — это общность людей, которая складывается зачастую не столько в сфере производства, сколько за ее пределами — в сфере распределения и потребления, не столько по поводу работы, труда, производства (так забастовка воспринимается иными руководителями), сколько по поводу условий жизни и быта семьи, близких.
Эта новая общность берет начало от той же точки отсчета, что и бунт, формирующийся по законам толпы. И несмотря на то что она образована рабочими по своей объективной классовой принадлежности, тем не менее может тоже приобрести характер толпы со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Нужно отдать должное забастовщикам: они сумели из стихийно возникших, разрозненных скоплений возбужденных людей выкристаллизовать новую организационную структуру, чутко реагирующую на решения стачечного комитета подобно единому целостному организму. Уже только этот факт посрамляет скептиков, недооценивающих потенциал самоорганизации, таящийся в рабочей среде, выбивает главный козырь из рук тех руководителей, которые полагали, будто шахтеры не готовы к самоуправлению.
К забастовщикам в Караганде приходили разные люди, так или иначе пытавшиеся усилить и без того большой эмоциональный накал и увести шахтеров в сторону от их подлинных интересов. Неформалы различных оттенков советовали придать стачке политический характер, выставить требования об изменении социалистических устоев общества. Другие призывали расширить круг трудящихся, вовлеченных в забастовку, обратиться к рабочим и служащим всех предприятий города с призывом бросить работу и присоединиться к шахтерской стачке. Однако рабочая стойкость выдержала испытание провокациями.
В Казахстане, как почти повсеместно, национальный вопрос в последние годы заметно обострился. К чести забастовщиков надо сказать, что на митингах и заседаниях стачечных комитетов он вообще не возникал, хотя шахтерские коллективы в Караганде сплошь многонациональные и русскоязычные.
Забастовки угольщиков заставили невольно сравнивать местных формальных лидеров, по существу утративших власть, с неформальными. В чем обнаружилась разница между ними, почему люди отступились от одних и охотно пошли за другими? Ответы на эти вопросы возможны только на основе глубокого исследования.
Хотелось бы высказать некоторые соображения. Сначала обратимся к фактам. В самом начале забастовок (19 июля 1989 г.) на карагандинской шахте «Кировская» шахтеры отказали в доверии профкому и решили провести новые выборы, в Донбассе на шахте «Суходольская» председатель профкома товарищ Макей сам участвовал в забастовке вместе с рабочими. Такие же расхождения наблюдались и в отношении рабочих к хозяйственным руководителям различных рангов, партийным работникам. Водораздел во всех случаях проходил по критерию «наш» или «не наш». Если формальный лидер умеет быть в гуще рабочих и их глазами смотреть на все вокруг, если он переживает вместе с ними удачи и неудачи, то рабочие признают его своим независимо от ранга и должности. В тех же случаях, когда руководитель берет на себя смелость выступать от имени общества и обращается к рабочим как к лицам, поставившим себя вне общества и наносящим забастовкой только ущерб, то его встречают соответственно как чужака:
Бросается в глаза еще одно различие традиционных и новых лидеров. Официальный руководитель обычно приходит к людям, уже заранее имея решение о том, какую программу им предложить. При этом он полагает, будто рабочие сами не знают, что такое хорошо и что такое плохо, что им нужно и что нет. Словом, он приходит как учитель. Неформальный лидер поступает иначе. Он сначала внимательно и терпеливо выслушивает всех желающих, затем обобщает собранную информацию, систематизирует ее и предъявляет людям сводную картину их общественного мнения. Разумеется, в картину эту он вносит и свои собственные идеи, но они выглядят как развитие высказываний других, как уточнение их мнений.
Лидер потому так и называется, что он сплачивает вокруг себя людей, группу, коллектив. В то же время хорошо известно, что у людей, объединенных в одну группу, чувство «мы» появляется только тогда, когда существуют «они», то есть другая группа, от которой первая себя отчленяет. Это справедливо для групп больших, подобных классу, нации, и малых, численность которых исчисляется единицами или несколькими десятками. Например, классовое самосознание, классовое мироощущение у рабочих зарождается только тогда, когда они видят перед собой другой класс — буржуазию. В психологическом смысле (а не в политическом) забастовщики тоже сформируются в группу, в новую общность только тогда, когда они начинают себя осознавать как некоторое единство, противостоящее другой группе. Легко понять, что «мы» для участников забастовок — это они сами. Но далеко не всегда просто определить, кто для них «они», то есть та общность, которой забастовщики себя противопоставляют. Вопрос этот принципиальный, и от характера ответа на него зависит, какие цели преследует забастовка, против кого она направлена как средство борьбы за свои интересы.
С забастовкой на капиталистическом предприятии все ясно. А у нас? Кто те «они», с которыми забастовщики ведут экономическую борьбу за свои интересы? Обыденное сознание в этом качестве зачастую представляет руководителей предприятий, организаций. Так, на встрече, состоявшейся в редакции газеты «Социалистическая индустрия», машинист выемочных горных машин шахты «Южно-Донбасская-3» А. Бокарев рассказывал, как встретился он в дни забастовок с генеральным директором «Доиецкугля» В. Г. Ильюшенко и выложил ему требования, удовлетворение которых ставило под угрозу срыва выполнение производственного плана. Генеральный директор резонно спросил: «Куда же я дену этот план, который мы обязаны выполнять?» В самом деле, изменить план не в его власти. Значит, «бороться» с ним можно, но он сам не хозяин положения.
Может быть, работники партийных и советских органов — это те самые «они», которые противостоят забастовщикам? Или профсоюзы? Нет, нет и еще раз нет. Объективно забастовщикам противостоит собственник предприятия, каковыми не являются и не могут быть местные партийные, советские и профсоюзные органы. Поскольку собственником предприятия является государство, то теоретически получается так, что забастовщики вступают в экономическую борьбу с государством вообще. «Вообще» — сказано не случайно, ибо бастовавшие шахтеры ни в Кузбассе, ни в Донбассе, ни в Караганде, ни в Воркуте не знали точно, какая инстанция правомочна принимать решения по их требованиям и к кому именно надо обращаться. Из-за этого на шахтах сложилось морально-психологическое состояние неопределенности, тяжело переносимое человеком и весьма податливое на разного рода слухи.
Закон СССР о порядке разрешения коллективных трудовых споров (конфликтов) определил порядок выработки требований бастующих, полномочные органы, возглавляющие забастовку, и органы, рассматривающие требования рабочих. Забастовка признана как законное средство борьбы за удовлетворение интересов трудящихся. Но ответ на вопрос: «С кем ведется борьба?» — не стал проще. Например, она больно бьет по смежникам, но ведь от них не зависит судьба требований забастовщиков. В конечном счете прекращение работы должно бы отозваться не лучшим образом и на бюджете тех, кто бросил работу. Парадокс же заключается в том, что смежники теряют дважды: сначала из-за прекращения поставок от бастующих предприятий, а потом из-за того, что требования забастовщиков об увеличении достающейся им доли национального дохода удовлетворяются почти целиком. Как бы это ни хотелось не признавать, но факт остается фактом: удовлетворение требований забастовщиков объективно ущемляет интересы тех, кто не бастовал, и субъективно порождает у последних соблазн последовать сомнительному примеру. Отсюда нетрудно понять, что в конечном счете забастовка оказывается средством борьбы с другими трудовыми коллективами за перераспределение материальных благ. Мало того, она еще провоцирует «обделенных» на новый цикл борьбы.