Процесс мышления возбуждает не только приятные чувства. Так называемые «интеллектуальные переживания» могут иметь выраженную неприятную окраску, например, в тех случаях, когда они связаны с ломкой устоявшихся картин и стереотипов.
В процессе обучения непременно часть знаний приходится принимать на веру. Это выгодно: не теряя времени на усвоение путей, которыми предки добывали знания, человек получает эти знания в готовом виде и может двигаться дальше.
Но ведь иногда поучителен не сам факт, а тот путь, который привел к нему. К тому же аксиомы, полученные от предшествующих поколений, могут оказаться неверными, или их приложимость может быть ограниченной. А разорвать привычные каноны мышления, отказаться от взглядов и представлений, усвоенных в детстве и юности, очень трудно.
Любая «чужеродная», то есть необычная, мысль возбуждает у людей желание тотчас ее опровергнуть. Стремление это порой непреодолимо, и человек торопится выступить с возражениями, не дав себе труда уразуметь идею или по крайней мере выслушать и вникнуть в доводы ее защитников. Воспитание и культура налагают ограничение на потребность отвергать новое и непонятное; но зачастую и воспитание бессильно. Даже в самых солидных научных собраниях новые идеи нередко вызывают раздражение. Макс Планк жаловался: «Обычно новые научные истины побеждают не так, что их противников убеждают и они признают свою неправоту, а большей частью так, что противники эти постепенно вымирают, а подрастающее поколение усваивает истину сразу».
У взрослого человека есть «базовая информация», усвоенный набор фундаментальных представлений, и все, что не укладывается в эти рамки, вызывает эмоциональный протест. Ни одна научная идея, если она по-настоящему оригинальна и меняет взгляд на мир или какую-то его область, не бывает сразу принята. Период недоверия неизбежен.
Идею нужно не только высказать, гораздо труднее заставить понять ее. Недоверие и скептицизм нужно преодолеть, чтобы человечество восприняло нечто новое. И это новое мешает потом понять новейшее, ибо судьба каждой новой истины — сначала быть ересью, а потом превращаться в предрассудок.
Предрассудок! Он обломок Давней правды,— писал Е. А. Баратынский. Сроки, необходимые для такой метаморфозы, стали более сжатыми, но нельзя рассчитывать на их бесконечное сокращение.
Обычно консерватизм отчетливее проявляется в привычной профессиональной области. Человек готов поверить в летающие блюдца и телекинез, не имеющие никакого отношения к его специальности,— здесь он проявляет открытость к восприятию нового и непривычного и даже негодует по поводу узколобого практицизма сомневающихся. Но тот же самый «широко мыслящий» индивидуум раздражается и порой даже приходит в ярость, ознакомившись с новаторскими мыслями своего молодого сотрудника.
На рубеже двух столетий изменились традиционные представления о свойствах пространства и времени, об их связи с материей и тяготением. Многие эрудированные ученые отказались принять этот переворот в физике.
Видимо, распространенная формула «в споре рождается истина» нуждается в уточнении. Столкновение разных мнений может высечь искру нового знания, но лишь при соблюдении некоторых условий.
У индусских философов был обычай: перед началом любого спора оба участника должны пересказать взгляды противника так, чтобы тот подтвердил правильность пересказа. Без такого подтверждения спора не ведут, ибо не ясно, точно ли поняты оспариваемые взгляды, не извращены ли они и не истолкованы ли ложно.
Устные научные диспуты редко приводят к рождению истины из-за того, что в запальчивости и раздражении спорящие невнимательно слушают друг друга, не вникают в доводы противника, не охватывают мысленным взором весь предмет дискуссии и начинают придираться к второстепенным мелочам и неточностям. Кроме того,
всепоглощающее желание выйти победителем и опровергнуть, даже высмеять противника приводит к тому, что утрачивается основная цель спора — перестают думать об установлении истины и стремятся уязвить оппонента. (Ведь иногда полемика вдохновляется таким чувством, как зависть, желанием «столкнуть с пьедестала».)
Еще Вольтер писал по поводу разногласий Кандида с философом Мартэном: «Они спорили пятнадцать дней и в пятнадцатый день рассуждали так же, как в первый». Дискуссия полезна, если у противников есть «общая платформа», то есть взгляды совпадают в самом существенном, а различия касаются частностей и деталей. Если же противоборствующие стороны расходятся и основополагающих воззрениях и толкованиях, то спор приводит лишь к взаимному раздражению.
Раздражение бывает особенно велико, если оппонент не круглый невежда и вначале кажется неглупым, пока скользит по поверхности. Но стоит углубиться в суть дела, как пустота и ограниченность бьют в глаза, вызывая досаду. Люди такого типа куда более несносны, чем заведомые «круглые дураки», возбуждающие, скорее, насмешку или жалость. И. А. Бунин писал о той «острой боли, которую причиняет человеческому уму человеческая глупость».
Лучше избегать дискуссий с «полузнайками»; недаром сказано в «Словаре Сатаны»: спор есть лучший способ утвердить оппонентов в их заблуждении.