НАЦИОНАЛИЗМ

— буржуазная идеология, политика и психология в национальном вопросе. Характерны идеи превосходства одних — «высших», якобы «избранных» самой природой наций над другими — «низшими», «неполноценными».

В этой «Азбуке» тебе, читатель, уже пришлось столкнуться с понятиями, требующими для их постижения не просто логических усилий, но и нравственных. О таком пойдет речь и сейчас.

…Светлый уголок земли, бережно оправленный зеленью лесов и синевою гор, рокочущий водопадами и вздыхающий тихой подвижкой снежных лавин. Нагорный Карабах, маленькая автономная республика нашего Закавказья. На севере ее над краем пропасти повис городок Шуша.

Мы въезжаем в Шушу. Сотни угрюмо поникших каменных «лепестков» встречают нас на южной окраине: они наклонены к путнику — так ставят надгробия мусульмане. Мы проедем две-три короткие улочки, и на северной окраине городка нас встретят каменные кресты, «раскинувшие руки» на нашем пути: так ставят свои надгробия христиане.

Конечно, лучше сказать — ставили. Два кладбища, мусульманское и христианское, — наследие всего нескольких дней 1916 года, неистовой резни, вспыхнувшей между турками и армянами, мирно соседствовавшими здесь десятки лет…

Свое дикое правило «divise et impera» — «разделяй и властвуй» римляне написали еще до нашей эры. Но 1916-й — уже наша эра. Бабий Яр, варшавское гетто, сожженная вьетнамская деревушка Сонгми, растерзанная земля Южного Ливана — это уже в мои и твои дни.

«Чужого горя не бывает», — сказал Константин Симонов. Национализм, чьими рычагами империалисты стараются разводить народы, национализм, чья поступь оставляет столько кровавых следов, — наше горе. И восстать против него, бороться с ним можем и ты и я. И не только взносом в Красный Крест и Красный Полумесяц, не только симпатией к палестинским или никарагуанским детям.

Вспомним прекрасную статью В. И. Ленина «О национальной гордости великороссов». Она написана в 1914 году, в самый разгар первой мировой войны, когда капиталистические правительства воюющих стран натравливали народы друг на друга, используя в своих реакционных целях этот самый национализм.

«Перед нами очень широкое и очень глубокое идейное течение, корни которого весьма прочно связаны с интересами господ помещиков и капиталистов великодержавных наций», — писал Ленин. И далее он определяет, как должны относиться к этому идейному течению социал-демократы. Тут надо разделять национализм и любовь к своему народу, чувство национальной гордости.

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. ⁹/₁₀ ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов». «Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое…»

Если воспитание национальной гордости необходимо, то проявление национализма — это голос старого мира, средство его борьбы с революционным обновлением жизни. В международном масштабе национализм служит интересам реакции. И капитализм в своей идеологической борьбе отводит национализму особую роль.

Все, официальные чиновничьи издания царской России именовали народности, обитавшие в Туркестане, сартами. Только в двадцатых годах, разобравшись с неотложными советскими делами в Средней Азии (национализация земли и воды, установление новой власти) , мы выбросили из языка это словечко, успевшее пригреться официально. Ведь в буквальном переводе сарт значило «желтая собака» (сары ит). Тысячи и тысячи употребляли его, даже не зная об оскорбительном значении слова…

А помните грязное словечко, которое в пылу детской ссоры бросил рыжий Санька девчонке Берте (рассказ Гайдара «Голубая чашка»)? За что этот Санька получил кличку «фашист»?

Тысячу раз сдержи себя и подумай, прежде чем что-нибудь брякнуть, когда тебя окружают люди с несколько иным цветом кожи или формой носа! Здесь тебе расставляет капканы тот самый национализм — «реакционная буржуазная идеология». Да-да, от политики и до быта, оказывается, не просто расстояние в шаг, а нет никакого расстояния, ни малейшего зазора. Пьяный вопль на трибуне стадиона и анекдот «с акцентом» — бытовые слагаемые «политики», резко отличной от высокой политики нашего государства и от духа нашего общества.

Вот почему разговор этот мы начали с мужества. Мужество — видеть то, что несет национализм в жизнь народов. И мужество — признать часть личной (а не только исторической) вины за собою, если где-то ты сам попался в хитроумно расставленные ловушки национальной неприязни. Мужество — сознаться хотя бы в своем (вольном или невольном) невежестве.

Если вы едете в Ригу и ничего не слышали о Яне Райнисе, летите в Тбилиси и не знаете о Руставели и Важа Пшавеле, живете в России и не можете спеть русской народной песни, не знаете ни одной былины, — это все очень плохо.

Надо знать свой край, любить свой народ и вместе с тем уважать обычаи и культуру других народов.

Невежество — поводырь национализма. Человек, не знающий культуры и истории, бед и радостей своего соседа, легче всего попадает в ловушку мелкого национального чванства. Но человек просвещенный, добрый, эмоционально восприимчивый к новому, каким бы «не своим» оно ни казалось поначалу, истинно ценен и человечен.

Затронем здесь и черту национальной гордости. Вы только что читали, как прекрасно писал о ней Ленин! Но такая просвещенная и высокая гордость не имеет ничего общего с чванством. Русский гений Пушкина поражал современников и поражает нас абсолютным слухом к другой культуре. Его переложения из французской и английской поэзии, из Корана и польского фольклора стали явлениями русской культуры и проводниками к духовным богатствам других народов.

Общечеловеческое (не надо путать его с космополитическим, с равнодушием к любым национальным особенностям) — высшая ступень, на которую мы, земляне, еще должны когда-то взойти в своем историческом движении. Далека ли от нас эта ступень? Непрост этот вопрос, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся».

Мы с тобою, читатель, — современники поразительного по глубине исторического процесса. Мы живем в особое время. Образовалась в нашей стране новая общность людей, имя которой — советский народ. Тут мало сказать, что каждая нация в этой общности имеет равные с другими права, самостоятельность, все условия для развития. Здесь речь идет о новом сознании и новой психологии, исключающих мысль о чьей-либо исключительности (это не языковая небрежность: «исключение исключения» такая же емкая формула развития, как «отрицание отрицания»). Перестановка определений — не русский советский, а советский русский или советский украинец — это переход в новое качество. Дела Полтавщины и ее песни я ощущаю такими же близкими, как полтавчанин — заботы Москвы и «Катюшу». Это общность целей, взглядов, потерь и побед на общем пути, общность, близкая к общечеловеческой психологии и восприятию мира.

Не перечнем национальностей, участвующих в грандиозной стройке (например, КамАЗа или БАМа), а легкостью и неомраченностью их общения подтверждаем мы дружбу народов. Той свободой, с которой вступают в брак татарка и русский, еврей и узбечка. Той любовью, которой мы окружаем детей разных национальностей.

Я помню, как на песчаном разъезде «86-й километр» на трассе газопровода Бухара — Урал праздновали встречу Нового года. Вокруг вагончиков строителей на все четыре стороны простирались жесткие барханы Кызылкума. В трубе, которую надо было сварить, можно было наступить на гюрзу, свернувшуюся уютным колечком, бр-р… Но для единственного мальчишки на разъезде, для Мишки Столетова, шоферского сына, сумели устроить елку, поставив ее в кадку с водой перед вагончиком. На ветках ее висела гирлянда цветных колец, сплетенных Рашидом Ходжаевым, и рядом — три naлочки чурчхелы, замечательного кахетинского лакомства — дар веселого сварщика Резо Челебадзе. Никогда я не видел елки трогательнее. Никогда не подпевал с такой охотой то грузинской застольной «Мравалжамиер», то русской песне о Стеньке Разине, то узбекским «Наманганским яблокам».

Мне довелось подолгу жить и работать в Узбекистане и на Северном Кавказе, ездить по стране от Чукотки до Бреста. Нет для меня ничего пронзительнее шума русских лесов. Но насколько бы я был беднее, если бы слуховая память моя не сохранила тактов танца нганасан-охотников на Хатанге, рокота Алазани, спора цикад ферганской ночью, а глаза — мозаик Гур-Эмира (усыпальница Тимура в Самарканде) или полотен Нико Пиросманишвили в тбилисском музее. Ни с чем не сравнимое богатство культур, разность природной красоты, сложность истории обретаем мы в наследство. Будьте любопытны: любознательность, просвещенность — качества гражданина, делающие его желанным собеседником в любом месте.

И гордись: где еще есть такая страна, которая бы объединяла сто народов и не допускала национальную рознь!

…Мы далеко ушли с тобою от политики, читатель. А дело, наверное, в том, что именно в национальном вопросе человеческое поведение, терпимость, воспитанность, такт — чисто, казалось бы, психологические особенности — неотделимы от политических установок. Тут поистине ум с сердцем должны быть в ладу. Не все можно доверить эмоциональным движениям, духовной интуиции.

Как, например, отнестись к национальным, иногда чрезвычайно обостренным чувствам малого и пока еще отсталого народа? Ведь рев многотысячной толпы, ее неистовство, ее готовность к немедленным действиям — зрелище не для слабонервных… Здесь надо знать, размышлять, анализировать. Для Черной Африки, скажем, пробуждение национального самосознания — первая ступень к освобождению и прогрессу, первая форма протеста против угнетения. Застынет ли тот или иной народ на этой ступени самосознания, пойдет ли от национализма к социализму и интернационализму — вопрос сложнейший.

Такими сложностями «заминирован» национальный вопрос — может быть, самый запутанный из всего, над

чем бьется человечество. Дело нашего ума и совести — укреплять и дальше то великое братство народов, которое родилось в Октябре 1917-го.

Я. Смеляков

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ

С закономерностью жестокой и ощущением вины мы нынче тянемся к истокам своей российской старины.

Мы заспешили сами, сами не на экскурсии, а всласть под нисходящими ветвями к ручью заветному припасть.

Ну что ж! Имеет право каждый. Обязан даже, может быть, ту искупительную жажду хоть запоздало утолить.

И мне торжественно невольно, я сам растрогаться готов, когда вдали на колокольне раздастся звон колоколов.

Не как у зрителя и гостя моя кружится голова, когда услышу на бересте умолкших прадедов слова.

Но в этих радостях искомых не упустить бы на беду красноармейского шелома пятиконечную звезду.

Не позабыть бы, с обольщеньем в соборном роясь серебре, второе русское крещенье осадной ночью на Днепре.

…Не оглядишь с дозорной башни международной широты, той, что вошла активно в наши национальные черты.