Как можно легко догадаться, ни ребенок, ни взрослый не согласятся находиться во власти своего раненого Я, если можно этого избежать. Надеющееся Я — это противоядие от отчаяния и боли, причиняемых раненым Я, поэтому обделенные дети и взрослые изобретают специальные способы стимуляции и укрепления своего надеющегося Я. Пока им удается удержать надеющееся Я в доминирующем положении, отщепленное раненое Я будет оставаться в подсознании.
В процессе взросления у ребенка накапливается огромный багаж неудовлетворенных потребностей. Десятилетнему ребенку придется справляться не только с грузом потребностей, не реализованных в раннем детстве, с рождения и до 5 лет, но и все последующие потребности, проигнорированные родителями с 5 до 10 лет, тяжкой ношей лягут на детские плечи. Постоянно накапливающаяся потребность в родительском внимании заставляет ребенка все время держать в голове воспоминания о возбуждающем объекте, матери или отце. Это очень важный психологический момент, ведь эти (несбыточные) надежды и фантазии о родителях помогают ребенку справиться с ощущением совершенной безнадежности. Ребенку приходится, по необходимости, после школы возвращаться в дом, где его обижают и где никому нет до него дела, потому что ему/ей больше некуда идти. Если же ребенку удается сфокусировать внимание на возбуждающих аспектах, связанных с родителями, используя расщепление и подавляя пугающие/ неприятные воспоминания, то он/она может спокойно и почти без опасений возвращаться домой, как ни в чем не бывало. Женщина, страдающая от агрессии своего партнера, так же ранима и зависима, так же боится одиночества, как и обделенный вниманием ребенок (каким она и была в детстве). Зачастую она оказывается изолированной от друзей и других источников поддержки, потому что этого требует ее ревнивый партнер, бесцеремонно вторгающийся в ее жизнь. Острая потребность в партнере вынуждает ее прилагать все усилия, чтобы надеющееся Я оставалось доминантным и скрывало от нее реальность, в которой она боится возвращаться к своему партнеру-садисту, точно так же, как ребенок прикрывается, как щитом, своим надеющимся Я от той реальности, в которой родителей стоит опасаться.
Подавляемая своим партнером женщина постарается отделить воспоминания об обидах и запереть их в раненом Я, потому что такие воспоминания губительны для отношений, в которых она целиком зависит от мужчины. Она будет всячески поддерживать те воспоминания, которые относятся к надеющемуся Я, чтобы избежать этой ситуации. Например, одна пациентка, которую систематически избивал ее агрессивный параноик-муж, всегда брала с собой на сеансы психотерапии свои свадебные фотографии. Она не могла позволить окрепнуть своему раненому Я, потому что малейший намек на расставание с мужем доводил ее до истерики. Если все же до ее сознания доходило, насколько ужасающие вещи происходят сейчас в ее жизни, она тут же меняла тему разговора, снова упиваясь видом молодой прекрасной пары на фотографии, постоянно напоминая себе, как счастливы они были в начале своей супружеской жизни.
Для поддержания своего надеющегося Я в доминирующем положении эта пациентка полагалась на переходный объект (transitional object), который должен был поддерживать несбыточные фантазии ее надеющегося Я. Обычно термин переходный объект используется применительно к детской психологии. Переходным объектом для ребенка становится какой-либо предмет, который можно повсюду носить с собой, например, знакомое с младенчества одеяльце, в которое кутается испуганный ребенок, или любимая мягкая игрушка, смягчающая переход от абсолютной зависимости от родителей к возрастающей самостоятельности. Старое одеяльце, которое ребенок везде таскает за собой, впитало запахи маминых духов, мыла, пролитой на него еды и другие возбуждающие ароматы. Эти запахи связаны в памяти ребенка с позитивными взаимодействиями с матерью, и такие успокоительные воспоминания дают ему возможность дальше познавать мир, не испытывая потребности постоянно возвращаться к ней за поддержкой. Обделенному ребенку не только приходится прятаться от отщепленных негативных воспоминаний, но и беречь в целости и сохранности те немногие позитивные воспоминания, которые у него остались. Переходные объекты выступают в роли поддержки слабой «команды» позитивных воспоминаний и позволяют надеющемуся Я сохранять превосходство над раненым Я.
С возрастом проблема не исчезает, потому что воспоминания о родительской поддержке и любви все так же необходимы человеку, чтобы не впасть в отчаяние. Многие из взрослых, страдавшие в детстве от недостатка родительской любви, окружают себя памятными вещицами, ассоциирующимися с родителями. Иногда взрослые, чье детство нельзя назвать счастливым, тем не менее, прикладывают невероятные усилия, чтобы владеть одеждой или другими памятными артефактами, ранее принадлежавшими их родителям — тем родителям, которые испортили им все детство. И такие случаи — совсем не редкость. Особенно ценятся такие символы семейной жизни, как свадебное платье матери, военная форма отца, обручальные кольца или другие вещи, пробуждающие позитивные воспоминания или фантазии. Одежда как класс вообще является одной из самых сильнодействующих разновидностей переходных объектов, потому что она физически соприкасалась с потерянным родителем. Один мой бывший пациент, отец которого часто бил и унижал его, после смерти отца все его костюмы перешил на себя. Эти костюмы были очень сильными переходными объектами, поддерживающими в нем память об отце, таком необходимом, но всегда разочаровывавшем его. Агрессивность и злобность отца не позволяла сыну чувствовать какую-либо привязанность к нему, пока он не надевал один из отцовских костюмов. И снова мы пришли к центральной дилемме, с которой приходится сталкиваться обделенному ребенку: чем меньше родительской любви он получает, тем больше в ней нуждается, и эта потребность с годами только возрастает. У женщины, которую угнетает ее партнер, эта потребность в заботливых родителях, которых у нее никогда не было, переносится на мужчину, которому теперь предстоит выступать в роли ее родителя.
Самый впечатляющий пример борьбы несчастного ребенка за переходный объект встретился мне, когда меня попросили выступить в роли посредника между тремя «взрослыми» братьями, боровшимися за право владения автомобилем: Три брата, недавно похоронившие своего отца, решили прибегнуть к помощи посредника в разрешении спора, разгоревшегося вокруг наиболее символичного стимулирующего объекта, принадлежавшего их отцу — кабриолета «Бьюик». Эта машина была его визитной карточкой. Старший брат тайно от остальных спрятал машину в одному ему известном месте сразу после смерти отца. Среднего и младшего братьев это привело в бешенство, и они решили компенсировать потерю столь ценного для них переходного объекта, приобретя у торговца редкими автомобилями два кабриолета «Бьюик» 1955 года выпуска, полностью идентичных тому, на котором ездил отец. Несмотря на то, что теперь у всех были одинаковые машины, средний и младший братья продолжали поиски «общего наследства» в образе той оригинальной машины, в которой ездил их отец. Когда я познакомился с историей их семьи, то узнал, что их отец, греческий иммигрант, был грубым, эгоцентричным и до крайности неуступчивым человеком. Он был владельцем и управляющим ресторана и заставлял своих сыновей-школьников работать сверхурочно. Он подчинял себе и контролировал всех членов семьи, а когда старший сын заявил о своем желании поступить в колледж, находившийся в другом штате, отец устроил скандал. Победа осталась за отцом -он просто отказался платить за обучение. Сын отступил, остался дома, испытывая некое упадническое удовольствие от того, что теперь отец платит за его обучение в местном колледже. Никто из сыновей не дождался похвалы от отца, какими бы выдающимися ни были их достижения, а их пожелания взять на себя больше обязанностей в бизнесе всегда натыкались на отказ. Отец всю жизнь очень плохо обращался с матерью, которая скончалась гораздо раньше его, и, судя по отзывам сыновей, для нее смерть стала долгожданным освобождением из-под гнета мужа-тирана. Несмотря на все негативные высказывания в адрес отца, все трое братьев изначально идеализировали его, оправдывали его крутой нрав и считали, что его жесткость была очень полезна для их «развития». На самом деле, все трое были эмоционально недоразвиты; ни один из них не женился, они боялись и презирали женщин, глубоко убежденные в собственной неполноценности, не способные построить свою собственную жизнь. С профессиональной точки зрения это был трудный случай, мне стоило большого труда отвлечь их внимание от наследства их почившего отца и перенести фокус на более обширную проблему их общего внутреннего одиночества и компенсаторной потребности в переходных объектах.
Это всего лишь один из подобных случаев, которых я встречал немало за все годы моей практики. Взрослый человек, развитие которого проходило не совсем благополучным путем, вынужден привязываться к переходным объектам, которые бы наполняли и оживляли его интроективно бедный внутренний мир, помогая надеющемуся Я удерживать доминирующую позицию. Лишенные семейных артефактов, такие пациенты снова оказываются зажатыми в беспощадных тисках своего раненого Я. Не имея под рукой переходных объектов, которые могли бы служить вещественным доказательством существования положительных эмоций, взрослый человек родом из несчастливого детства обречен помнить лишь болезненные моменты своего прошлого. Переходные объекты всегда ассоциируются с приятными (и поддерживающими) детскими воспоминаниями. Хотелось бы мне посмотреть на взрослого человека, берегущего как зеницу ока, например, ремень, которым отец в детстве порол его. Взрослые, выбирая себе переходный объект, надеются, что он поможет им оживить воспоминания о любящей семье, которой у них на самом деле никогда не было.