Загрузка...О том, как чувствует себя человек, которого лишают личной собственности, метко сказал известный зарубежный психолог В. Джеймс. Личность в широком смысле слова, по его мнению, есть общий итог всего того, что человек может назвать своим, включая не только тело и свои психические силы, но также принадлежащие ему платье и дом, жену и детей, предков и друзей, свою добрую славу и творческие произведения, поземельную собственность и лошадей, яхту и текущий счет. И когда мы лишаемся чего-нибудь из всего этого, появляются чувства умаления нашей личности, превращения части нас в ничто.
Можно спорить с В. Джеймсом, кстати, эту его позицию и я критиковал, но факт остается фактом: покушение на личную собственность воспринимается человеком как покушение на него самого. Соответственно формируется и ответная реакция. Но дело не только в этом. Незащищенность личной собственности делает бессмысленной индивидуальное хозяйствование: не будет человек умножать своим трудом принадлежащие ему ценности, когда он не уверен в том, что никто не может без спроса и безвозмездно у него их изъять.
Если исходить из наших же теоретических представлений о перспективах социализма, то государство на каком-то этапе исторического развития должно отмереть. Как тогда сложится судьба государственной собственности? Ответить на этот вопрос невозможно. Утверждать, например, так, как это делают некоторые, будто государственная собственность станет общенародной, то есть будет принадлежать всем гражданам страны одновременно и в одинаковой мере, — значит ничего не сказать по существу проблемы. Нельзя забывать о том, что каждого конкретного человека заботят в первую очередь форма его личной причастности к общественной (общенародной) собственности, форма присвоения для личного потребления своей доли из «общего котла». Так что личная собственность должна занять подобающее ей место. Закон о собственности в СССР создает юридические предпосылки для решения этой проблемы.
3. В течение десятилетий мы все хором, без глубоких раздумий славили «дорогу, ведущую к храму». К весне 1985 г. стали догадываться, что она ведет нас неизвестно куда. Вздыбили страну, приготовились к рывку, чтобы двинуться вперед. А куда?
«Наша цель — коммунизм!» — лозунг, который мы провозглашали на протяжении многих лет. «Наша цель — человек», — говорим мы все более настойчиво в последние годы. А ведь эти две цели не тождественны, хотя, разумеется, взаимосвязаны.
Первый лозунг психологически воспринимается так, будто коммунизм — это что-то вроде ведомственного санатория самого высокого класса, куда путевки профсоюз так просто выдать не может. Тут нет особого преувеличения. И не я первый обращаю внимание на эту особенность массовых представлений о коммунизме. В «Новом мире» (1988. № 9) опубликован рассказ Владимира Тендрякова «На блаженном острове коммунизма», относящийся как раз к тем годам, когда у нас зародилась заманчивая идея достроить рай земной к началу 80-х гг. Мне меньше всего хочется иронизировать по поводу несбывшихся планов Н. С. Хрущева: я и сам верил в это. Более того, трудился на ниве пропаганды и искренне пытался внушать всем свою веру в близкое пришествие коммунизма. Но получилось не так, как провозглашалось.
Всякие аналогии спорны. Но с психологической точки зрения я не вижу принципиальной разницы между фантастическими планами эмоционального лидера страны в то время и призывом великого француза Шарля Фурье готовиться к внезапному переходу от социального хаоса к всемирной гармонии. И здесь, и там налицо утопические мечты.
Было бы несправедливо, да и неверно по существу, объяснять утопические замыслы Н. С. Хрущева какими-то его личностными особенностями. Его предшественник на посту руководителя партии и государства как личность был прямой противоположностью ему, но тоже приступил к великим стройкам коммунизма в то время, когда деревня жила впроголодь. Его линию ухода от реальной действительности в область абстрактных схем развитого социализма продолжил Л. И. Брежнев.
Не пора ли наконец обрести мужество и сказать, что не только дорога к храму виновата. Дело в том, как нам видится тот самый храм, к которому мы идем. В этом отношении «Наша цель — коммунизм!» — менее реалистичный и гуманный лозунг, чем «Наша цель — человек!». В первом случае возникает соблазн строить идеальное общество любой ценой. Так возводил Сталин великие стройки коммунизма: где на энтузиазме, а где и на костях самих строителей коммунизма. Это звучит кощунственно — безусловно. Но так было. Так же, хотя и куда менее жестоко, осваивалась целина — не на костях, конечно, по за счет энтузиазма, нервов и терпения людей. Так строился БАМ — без жилья, без детских садов, без больниц и школ. Все эти жертвы, как нас убеждали и мы убеждали, приносятся на алтарь Отечества, во имя великой цели — построения светлого будущего.
Между тем истинный смысл учения К. Маркса заключается не в том, что нужно строить коммунизм, жертвуя условиями жизни каждого поколения, как это делаем мы. Коммунизм должен вызреть в самом человеке. Каждый день у нас прибавляется ровно столько коммунизма, на сколько вырос человек духовно, на сколько лучше стал он жить материально, ибо всестороннее развитие человека, всех его способностей и все более полное удовлетворение его потребностей — наша главная цель.
А что же со строительством коммунизма? Уж не отказаться ли нам от него сейчас, когда мы отрекаемся от очень многих, дорогих в прошлом нашему сердцу, но оказавшихся оторванными от жизни идей? Именно так ставят вопрос некоторые горячие головы. Но если даже отвлечься от опасного политического заряда подобной позиции, она социологически и психологически невежественна. Идеальный человек, в котором созрело духовное начало, будет жить в идеальном же обществе, но нельзя ставить телегу впереди лошади. Коммунизм — идеальное общество, которое мы называем коммунизмом, — это не самоцель, а совокупность социально-экономических и иных общественных условий жизни, наиболее благоприятных по нашим сегодняшним представлениям для раскрытия всего человеческого в человеке. Повторим еще раз: человек — наша цель, а коммунизм — условия его жизни. Главное — не строительство дороги к храму, не храма для человека, а обучение его умению самостоятельно искать и строить эту дорогу, дорогу к самому себе и к себе подобному. Не 8наю, кто как думает, но, по-моему, весь пафос нашумевшего фильма «Покаяние» — не в отрицании, не в изобличении пагубности ошибочной дороги к храму, хотя именно такая сюжетная линия разыгрывается, а в страстном призыве вернуться к человеку, признать его самоценность.
Тут уместно сделать одно замечание. Тем, кто сегодня полностью отрицает саму идею коммунистического будущего, стоит напомнить, что ее авторами являются не теперешние коммунисты, даже не большевики, совершившие Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Мечты о счастливом будущем, впоследствии получившем название коммунизма, возникли почти в начале нашего летосчисления. Причем вдали от России, которая ныне рассматривается как порождение коммунизма. Мечты эти у разных народов в разное время приобретали то или иное оформление, но выдержали испытание временем. Подобно тому, как неудачный опыт социалистов-утопистов XIX века не повлек за собой гибели коммунистической идеи, так и несостоятельность сталинистского представления о коммунизме отнюдь не означает, будто многовековая мечта человечества об идеальном, справедливом обществе перестала быть привлекательной и будет отброшена за ненадобностью. Без надежды на лучшее будущее, как бы его ни называли, существование человека теряет смысл.
4. Стереотипами являются наши представления о классовой структуре советского общества. Существуют два класса — рабочие и крестьяне и прослойка между ними — интеллигенция. Рабочий класс — передовой, ведущий, крестьяне — ведомые, но все-таки образующие класс. И сознательный рабочий, и менее сознательный крестьянин — производительная сила общества, а интеллигенция — не производительная, а какая-то другая сила, но не класс. Таковы, несколько упрощений, наши представления.
К чему они приводят с точки зрения психологии?
Неумеренное восхваление рабочего класса порождает у части рабочих чувство превосходства над всеми другими социальными группами, чтобы не сказать высокомерие. По отношению к капиталисту такое чувство вполне понятно и объяснимо, естественно и, если угодно, играет конструктивную роль в развитии общества. А по отношению к колхознику, служащему, ученому, артисту оснований для подобной самооценки рабочего, очевидно, нет. Мы же сами правильно провозгласили, что всякий труд на благо общества почетен. Но почему при социализме на заводе трудиться более почетно, чем в колхозе, — этого нельзя понять. Напрасно мы недооцениваем и работу в конторах, представляя работающих там людей как занимающихся ненужным делом. По зарубежным данным, непосредственно на производстве в обозримом будущем останется лишь около 4% занятого населения. Остальные уйдут в сферу услуг и информатику.
Постоянное подчеркивание авангардной роли рабочих как ведущей силы общества дает в ряде случаев парадоксальный эффект: зарождаются иждивенческая психология, претензии на особое положение. Его величество Рабочий класс нельзя обижать, ему надо платить дая;е и тогда, когда завод не работал по той или иной причине. Если не хватает в банке наличных денег для выдачи зарплаты, служащие подождут, а рабочие не могут. Не думаю, что вычленение из одного трудового коллектива предприятия какой бы то ни было элиты, хотя бы и рабочей, и создание для нее особых условий помогают сплочению совместно работающих людей.
Наши неудачи в сельском хозяйстве объясняются многими причинами. Но, на мой взгляд, главная причина еще не названа. А она состоит в том, что целый класс трудящихся, имеющий многовековую историю хозяйствования и свои собственные традиции, в теоретических представлениях оказался обделенным. Очень распространен следующий стереотип мышления: мало того, что по организованности и коллективизму крестьянство не дотягивает до рабочего класса, менее сознательно и более склонно к обуржуазиванию, оно еще и не имеет перспективы: ведь труженики села постепенно превратятся в сельскохозяйственных рабочих, то есть перейдут в рабочий класс. Чтобы не оставалось в этом сомнения, колхозы искусственно преобразовывали в совхозы.
Как все это отражается на самочувствии крестьян?У них вырабатывается своего рода комплекс неполноценности, как будто родившийся и живущий в деревне трудящийся уже с самого начала второсортен. Отсюда — стремление при первой возможности бежать в передовой класс, 6 рабочие, или хотя бы в служащие, по обязательно в город. Тут я сознательно отвлекаюсь от того бесспорного факта, что условия жизни в деревне пока заметно хуже, чем в городе. Да и условия труда тоже. Речь идет о психологическом аспекте проблемы: самочувствие крестьянства оказалось ущемленным во многом из-за теоретических заблуждений относительно перспектив его как класса. Вряд ли труд земледельца и животновода в обозримом будущем потеряет свое значение, а производство хлеба и мяса уподобится производству тракторов и автомобилей, поэтому совершенно неясно, какая нужда именовать крестьянина рабочим, хотя бы и рабочим совхоза, если он продолжает оставаться земледельцем и животноводом.
Автор не собирается предлагать читателю свои взгляды на социальную структуру нашего общества. Хотелось бы только подчеркнуть, что попытка создать особый авторитет какой бы то ни было группе трудящихся чревата серьезными морально-психологическими и политическими осложнениями. Все сравнения относительны, но выпячивание роли одной социальной группы по своим социально-психологическим последствиям не далеко уходит от националистических притязаний какой-то одной нации на особое место в обществе, от ее противопоставления другим. Конечно, в исторических процессах разные социальные группы выполняют различные миссии, но историю делают все — и передовые, и не очень передовые, и даже отстающие.
Еще в более сложном психологическом положении находятся работники умственного труда, объединенные единым названием, — интеллигенция. По своему социальному престижу она стоит еще ниже, чем крестьяне. Более того, интеллигенцию за годы Советской власти не единожды ставили в положение козла отпущения. Недооценка, а тем более третирование, что еще не изжито, интеллектуального потенциала служит сильнейшим тормозом перестройки.