Загрузка...Развитие науки и техники увеличивает независимость человека от стихийных сил природы, способствует все возрастающему господству над ней (хотя экологический кризис показал, что претенциозное слово «господство» лучше заменить более скромным — «сотрудничество»). Но этого мало. Перефразируя известный афоризм, можно сказать, что, когда людоед начинает пользоваться вилкой, это еще не прогресс. Необходимы изменения в морально-этической области.
От животных предков человек унаследовал зоологические инстинкты. Каждый новорожденный младенец появляется на свет с теми же влечениями и инстинктами, что и 10, и 20 тысяч лет назад: достижения культуры и цивилизации не закрепляются генетически (на различие между наследственностью и культурной преемственностью указал советский невропатолог С. Н. Давиденков).
В течение последних 30 лет генетики и психологи в США много пишут об эволюционно-биологической основе альтруизма. Они утверждают, не приводя, впрочем, убедительных доказательств, что альтруистические чувства «генетически запрограммированы» в человеке, поскольку способствуют выживанию вида в борьбе за существование.
Противоположных взглядов в свое время придерживался И. П. Павлов: «Настоящий альтруизм есть приобретение культуры, он связан со второй сигнальной системой, и раз она слаба, то непременно на первом плане будет забота о собственной шкуре».
Эта павловская мысль нисколько не устарела. Высокая культура чувств не наследуется; ее нужно воспитать у каждого появившегося на свет ребенка. Если пренебречь таким воспитанием, то на протяжении жизни одного поколения люди могут скатиться к первобытной дикости чувств и нравов. «Генетическая основа альтруизма» не спасет положения: даже если она существует, то лишь в качестве биологической предпосылки, потенциальной возможности воспитания, а не детерминанты поведения.
Из каждого новорожденного младенца предстоит воспитать человеческую личность. Задача эта достижима только в человеческом обществе; без общества из ребенка не вырастет человек. Для решения этой задачи должны быть частично подавлены животные инстинкты и привиты нормы человеческой морали, так называемые положительные нравственные идеалы. Они не одинаковы в разные исторические эпохи, носят классово обусловленный характер и нередко идут вразрез с биологической природой человека. Это основное противоречие человеческого бытия: конфликт биологического с социальным.
Не будем, однако, впадать в крайность и утверждать вслед за буржуазными психоаналитиками, будто все со-держание психической жизни человека — борьба сознательных, привитых обществом требований с темными, бессознательными инстинктами, которые то и дело пробиваются на поверхность, обнаруживая себя в случайных оговорках, описках, а также в остротах, сновидениях и невротических симптомах. На самом деле не всегда сознательные установки расходятся с подсознательными влечениями.
Один из самых сильных биологических инстинктов — забота о потомстве. Общество тоже ждет от женщины Не только внимания и ухода за ребенком, но и любви к нему. Врожденный инстинкт и социальные требования здесь полностью совпадают. Не потому ли материнство — одно из самых гармоничных состояний, доступных человеку? (Эта гармоничность отражена в искусстве. Напомним картины Рафаэля или известные строки Тараса Шевченко о молодой матери.)
Однако гармония разрушается, если общество одобряет лишь «законное» материнство, а внебрачное осуждает и преследует.
Одна из задач воспитания — научить человека сдерживать свои желания и чувства, если они идут во вред ближним. В обществе не может быть абсолютной свободы личности: «Моя свобода размахивать руками кончается там, где начинается нос моего соседа». Воспитание ставит перед собой и более фундаментальную задачу: незачем будет сдерживать свои порывы и подавлять чувства, если у людей вовсе не будут появляться желания, идущие во вред другим членам общества.
Можно ли воспитать человека так, чтобы у него таких желаний не возникало? Чтобы доброжелательность стала непременным мотивом его поступков? Не является ли эта задача утопической, как полагают буржуазные психологи? Вопрос можно сформулировать точнее: до каких пор воспитание может преодолевать инстинкт?
По-видимому, возможности воспитания огромны, но не беспредельны. Такая формулировка, правда, весьма неконкретна. Попытаемся ее конкретизировать двумя примерами: одним из биологии, другим — из практики человеческих отношений.
Из биологической литературы широко известны опыты с подкладыванием курице-наседке утиных яиц. Когда из яиц вылуплялись утята и бежали к воде, это вызывало у курицы тревогу, беспокойство, она старалась их удержать и не пустить в воду. А когда утята все же добирались до родной стихии, курица металась на берегу, явно испытывая страх и страдание.
После трех или четырех подкладываний утиных яиц курица привыкала к тому, что ее потомство любит воду. Однако это лишь первая часть опыта. Затем курице предоставлялась возможность высидеть цыплят. И она приводила своих детенышей к пруду, клювом пытаясь сбросить их в воду, несмотря на сопротивление. Значит, инстинкт был «сломан», воспитание оказалось сильнее. Опыты эти подробно описаны в классической работе Ллойда Моргана «Привычка и инстинкт».
Конечно, надо еще выяснить, как повлияли такие опыты на яйценоскость, продолжительность жизни, устойчивость к заболеваниям и т. д. Потому что насилие над врожденным инстинктом может сказаться различными нарушениями. Однако для нас важна сейчас принципиальная возможность воспитания даже птицы, у которой инстинкты играют куда большую роль в поведении, чем у высших животных с развитой корой головного мозга.
Теперь обратимся к человеку. У него есть такой мощный инстинкт, как половой, который в процессе воспитания частично подавляется. До какого рубежа это возможно? Не лишает ли это человека радости и счастья?
В современном цивилизованном обществе считается противоестественной половая любовь между близкими кровными родственниками. При этом им вовсе не приходится подавлять половое влечение друг к другу: воспитание прививает им моральные стандарты, которые сильнее слепого биологического инстинкта. Половое влечение между ними просто не возникает.
Это обстоятельство отнюдь не обусловлено биологически. Если по какой-либо причине люди не знают о кровном родстве, между ними вполне может возникнуть половая любовь, как в древнегреческом мифе о царе Эдипе, который женился на собственной матери Иокасте. Выходит, воспитание воздействует даже на такой могучий инстинкт, как половой, и в данном случае ограничение кажется вполне естественным и ничуть не тягостным.
Частичное преодоление и «деформация» животных инстинктов не только не лишает человека ощущения счастья, но напротив того, порождает и приятные переживания. А. С. Макаренко считал, что заторможенный половой инстинкт есть источник самой высокой эстетики. Инстинкт питания и развивающееся на его основе чувство собственности также ограничиваются обществом, и это обстоятельство служит источником приятных переживаний: щедрость и великодушие доставляют минуты возвышенного счастья, а стяжатель по-настоящему не бывает удовлетворен, ибо страсть к накоплению не знает пределов.
Конечно, какой-то уровень материальной обеспеченности необходим каждому. Но кроме материального достатка, человеку нужна удовлетворенность собой как личностью — своей внешностью, образованием, здоровьем, профессией. Необходима удовлетворенность тем «микромиром», где он проводит большую часть времени,— семьей и работой. Необходим общественный комфорт — ощущение безопасности, равноправия, уверенность в завтрашнем дне. Необходимы уважение и общественное признание. Последнее не обязательно означает славу и портреты в иллюстрированных журналах; имеется в виду признание трудового вклада. Поэтому безработный лишен чувства общественного комфорта, как бы ни было велико выплачиваемое ему пособие: у него нет ощущения, что он нужен обществу.
Отметим, что мы различаем счастливую жизнь и счастье как психическое состояние. Счастливое состояние психики по природе своей не может быть длительным: ведь это подъем над повседневной жизнью.
Одна из высших радостей, переживаемых человеком,— радость солдата, который живым и здоровым возвращается к родной семье после тяжелого и победного похода. Л. Н. Толстой, описывая приезд Николая Ростова с войны в отчий дом, подчеркивает быстро наступившее чувство разочарования. Первое мгновение встречи было так хорошо, что все дальнейшее казалось Николаю уже не так приятно, и он как будто ждал чего-то еще.
Причиной счастья может быть любовь, вступление в брак, рождение детей, научный или спортивный успех, даже хорошо организованный и проведенный праздник. Способность испытывать душевный подъем по случаю праздника, то есть в заранее установленный день, независимо от того, случилось ли что-нибудь радостное, заслуживает внимания и изучения. Перестройка чувств требует времени и легче происходит в привычных рамках обряда и ритуала. Само празднество по необходимости непродолжительно, и такая подготовка позволяет ярче и полнее пережить минуты и часы подъема.
Бывает ощущение счастья и без особой причины — от полноты жизни, здоровья, таланта, хорошего отношения окружающих. Даже крепостные и рабы знали редкие минуты счастья. Существование их не могло быть беспросветным, иначе жизнь прекратилась бы. Роль алкоголя и наркотиков всегда была достаточно велика в стремлении человека к ощущению счастья.
В 1932 году английский писатель Олдос Хаксли в романе «Прекрасный новый мир» предсказал, что употребление спиртных напитков будет непрерывно возрастать и войдет в обиход широкое употребление наркотиков (Интернациональная литература, 1935, № 8). Это мрачное пророчество оправдывается в капиталистических странах.
Высшую радость доставляет человеку преодоленная трудность; чем большей была трудность, тем полнее ощущение счастья. Психологически оправдано выражение, что счастье в борьбе. Но это удел лишь сильных, духовно богатых натур.
Как видим, счастье связано как с внешними условиями (прежде всего социальными), так и с правильным воспитанием, с культурой чувств. Человека нужно учить быть счастливым; точнее—способность быть счастливым поддается воспитанию.
У Петра Успенского есть роман с фантастическим сюжетом: «Странная жизнь Ивана Осокина». Князь тьмы, предложив герою прожить жизнь заново, предупредил, что Осокин повторит все свои прежние ошибки. Тот возразил, что этого не произойдет, если ему оставят воспоминания о прежней жизни. С иронической улыбкой Сатана обещал исполнить это пожелание.
Далее П. Д. Успенский показывает, как Иван Осокин, в ожидании уже пережитых событий и зная о своих былых промахах, стремится их избежать. Но его усилия тщетны, он роковым образом допускает те же самые просчеты.
Автор книги таким путем пытается показать неодолимость судьбы. Но описанные им ситуации можно истолковать, не прибегая к мистике: человек совершает поступки в соответствии с логикой своего характера, отчасти врожденного, отчасти сформированного в ранние годы жизни. Власть внешних событий, случая и везения не безгранична. Судьба — это в значительной мере развертывание «жизненного сценария» личности, записанного в содержании детских мечтаний, особенностях темперамента, основных жизненных установках и стремлениях, привитых средой. Счастье зависит от них не менее, чем от удачно или неудачно складывающихся обстоятельств. И недаром в старину говорили: посеешь поступок— вырастет привычка, посеешь привычку — вырастет характер, посеешь характер — пожнешь судьбу.