Загрузка...
— страна, где родился данный человек и к гражданам которой он принадлежит; родина.
На столе у меня письмо. С него и надо начать разговор. Пишет Ольга Юрьевна Д. из Рязани. «Не поймите это как жалобу. Сын у меня не хуже других. Ко мне относится хорошо. Начал работать, а сейчас и в школу вернулся, в девятый класс… Написать я решила вам после вчерашнего разговора. Пришел приятель Володи. Взялись чинить приемник. Я прислушалась, о чем говорят, и вмешалась. «Родина, — говорю, — ребята — это самое дорогое для человека». А они оба смеются: «Родину, мама, сентиментальные люди придумали. Жить везде хорошо,, где хорошо живется. Везде солнце одинаково светит…»
После этого разговора я ночь не спала. Душой понимаю: надо было объяснить ребятам что-то важное, но я не смогла и потому решила вам написать. Чувство Родины должно жить в каждом человеке. Может быть, с возрастом к ребятам это придет. Но, по-моему, это чувство надо воспитывать».
Первое, что скажешь, прочитав такое письмо: «У Володи хорошая, умная мать». Наверное, и сам Володя, и его друг вырастут людьми хорошими. Просто они еще немного видели и не все понимают. Но тревога у матери не напрасна. И разговор о Родине, об этом самом высоком человеческом чувстве, надо вести непременно. Что же такое Родина для человека?..
В Новой Зеландии, помню, была у нас встреча, о которой никогда не забудешь. Отыщите на карте острова Новой Зеландии. Это юго-восточнее Австралии. Мы летели из Антарктиды и сделали остановку в Крайстчерче. В гостиницу пришел человек. Он держал за руку девочку лет семи. Представился: «Кто-нибудь из Ленинграда есть, ребята?» Человек волновался и говорил так, как будто его судьба зависела от этого разговора.
В войну моряк попал в плен. Война кончилась. Надо было вернуться. Человек не вернулся. Он рассуждал: земля большая, я молодой, сильный, не все ли равно, где жить. Он жил в Германии, в Италии, где-то в Африке, в Австралии. И наконец очутился на краю света.
У человека по-прежнему есть здоровье, есть крепкие руки, он не жаловался на нужду. У него дом, работа. «Одет я не хуже вас, у меня жена, дочка… Но самого главного нет. А без этого… — «Моряк» махнул рукой и полез за платком. — Жена у меня шотландка, тоже тоскует, тянет на свою родину. Дочка родилась тут, в Зеландии. Каждый вечер мы пишем письмо «русскохму медведю» — придумал такой способ обучить ее русскому языку. «Тая, скажи по-русски». Девочка растерянно глядела на отца и на нас, не понимая, в чем дело. Мы все молчали. Это был случай, когда человеку трудно было помочь даже словом. Глядя на него, мы в две минуты постигли то, что, живя постоянно дома, постигаешь не сразу.
А солнце в Новой Зеландии восходит так же, как в Рязани или Хабаровске.
Из чего же вырастает огромная человеческая любовь ко всему, что умещается в одном слове — Родина?
Родина — это очень много. Это и тропинка с бродом через ручей, и пространство в одну шестую всей земной карты. Это и ракета, нацеленная к Луне, и птицы, летящие на север над нашим домом. Это и Москва, и малые, в десять дворов, деревеньки. Это имена людей, названия новых машин, танцы, которым неистово хлопают во всех городах земли. Это конструктор ракет и бакенщик, зажигающий огни на реке Волге. Это мой отец-машинист и твой отец-чабан. Это ты и я с нашим миром чувств, с нашими радостями и заботами. Родина подобна огромному дереву, на котором не сосчитать листьев. И все, что мы делаем доброго, прибавляет сил ему. Но всякое дерево имеет корни. Без корней его повалил бы даже несильный ветер. Корни питают дерево, связывают его с землей.
Корни — это то, чем мы жили вчера, год назад, сто, тысячу лет назад. Это наша история. Это наши деды и пращуры. Это их дела, молчаливо живущие рядом с нами, в степных каменных бабах, резных наличниках, в деревянных игрушках и диковинных храмах, в удивительных песнях и сказках. Это славные имена полководцев, поэтов и борцов за народное дело. Народ, не имеющий таких глубоких корней, — бедный народ, сколь ни высоки его здания из алюминия и стекла.
У меня на столе лежит гора писем. Сотни людей ищут родственников и родителей, потерянных в годы войны! «Я была девочкой и потерялась во время бомбежки. Теперь я взрослый человек, работаю инженером в Казани. Тяжело жить, не зная имени матери и отца. Я не надеюсь увидать их живыми, но хотя бы знать, кто они, что? Мне легче будет себя понимать — кто я и что?» В этих словах вся мудрость отношения человека к своему прошлому. Человеку надо знать свои корни. Тогда и воздух, которым он дышит, будет целебен и вкусен, и земля, на которой стоят его ноги, будет дороже, и все, что будет выходить из рук его, будет овеяно мастерством его предшественников, красотой, накопленной в веках.
Лет сорок назад многие думали, что все это лишнее. В прошлом было действительно много, от чего в новом мире надо было избавиться. Но оказалось, не все надо сбрасывать с корабля истории. В крутые годы войны мы призвали на помощь себе нашу историю: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» Нас вдохновляли эти великие имена! В соединении с духом наших идей прошлое стало оружием. Силу его никто не измерил. Но можно сказать, что была она не слабее знаменитых «катюш». Оно, прошлое, и теперь нам послужит, если дела в мире примут крутой оборот. Надо это иметь в виду ежедневно и ежечасно.
Без прошлого невозможно ни понять хорошо, ни оценить по достоинству настоящего. Дерево нашей Родины — одно целое: зеленая крона и корни, глубоко уходящие в землю. Давайте будем помнить об этих корнях.
Вернемся теперь к письму рязанской матери. Нам также небезразлично, кем вырастет ее сын Владимир — Патриотом и Гражданином или травой перекати-поле, которой все равно, где расти и под какими ветрами шуметь. Человек должен вырастать сыном своей страны.
Совершая дела великие, мы должны знать, откуда пошли и как начинали. Мы должны помнить и чтить деяния пращура, Великую Революцию Ленина, ратный и трудовой подвиг отцов. Дела наши в совокупности с прошлым миром природы и огнем домашнего очага выражаются дорогим словом — Отечество. Любить Отечество невозможно заставить декретом. Любовь надо воспитать.
Солнце на земле одинаково светит для всех, но человеку с Родиной оно светит ярче.
…На 10 тысячах километров подряд шел сенокос. На холмистой подмосковной равнине, в уютных распадках Урала, в распахнутых сибирских степях, под нахохлившимся, грузным байкальским небом и в кудрявых прериях Приморья. Еще солнце не взошло, роса не осела, туман лишь приподнялся с земли, а в полумгле уже видишь машины, сенокосилки, людское копошение в полях, и в мгновение, пока проносится поезд, иногда даже угадываешь крупный жест косаря: плечами чуть вниз и вправо — плечами чуть вверх и влево, в полный разлет.
Я тринадцатый раз ехал Транссибирской дорогой и впервые видел такой сенокос. Стоило открыть окно, и запах свежего сена, перебивая все остальные, наплывал в вагон. Вдоль полотна, на открытых местах до самого горизонта толпились только что родившиеся копнушки или вполне серьезные, со вкусом уложенные и прикрытые внушительные стога: в Европе — конусом, в Сибири — в форме буханки хлеба, на Дальнем Востоке — почти квадратные.
За час с небольшим перевалили Урал — «мужицкие горы»: низкие, широкоплечие, лохматые от хвойничка, с резкими выступами серых скал и коричневых оползней. Был закат, небо усыпали малиновые перья облаков, и маленькая речка, провожавшая поезд через Урал, тоже вдруг сделалась малиновой, а скалы вдоль нее сизыми. Несколько минут гляделись они такими друг на друга — и вдруг сразу поблекли, стали никакими, ушли в темноту. Уже в ночи дорога от Свердловска рванулась на юг, через плоскую зеленую Западную Сибирь, чтобы потом вдоль Байкала протиснуться сквозь путаницу хребтов к станции Ерофей Павлович (по имени и отчеству великого землепроходца), а промчась еще двое суток — к городу, носящему его фамилию, к Хабаровску. И отсюда, пересекая диковинное Приморье, к городу Владивостоку.
За окнами темнеющие вершины сибирских елей и пихт, а в памяти проносятся наши западные форпосты: прилегший у самой границы ласковый город Брест с улицами, густо заросшими кленами и липами, с уютными парками. Сначала и не подумаешь, что это тот самый гордый, бестрепетный город, крепость которого держалась против гитлеровской армии, погибла, но не сдалась.
А от Бреста тянется по Западной Белоруссии, по Полесью старинное шоссе екатерининских еще времен, густо обсаженное липами в два обхвата. И древнее село Малорита вдруг показывается на пригорке: хаты в обрамлении садов, аисты на крышах, медлительные прочные люди — белорусы звонко отвечают на приветствие, нажимая на букву «р»: «Здр-р-р-ав-ст-вуйте!..»
Помню, с нами тем же поездом ехали французы-туристы. Небрежно одетые, увешанные кино- и фотоаппаратами мужчины жадно снимали на пленку все, что им казалось экзотикой: женщин в цветных шалях, густобородых стариков, мальчишек в отцовских сапогах по пояс. С одинаковым рвением фотографировали туристы и вереницы комбайнов, ползущих по многокилометровому полю (такое во Франции тоже не увидишь), и новенькие, с «иголочки», вокзалы, которыми приукрасилась Транссибирка. Женщины прогуливались по перронам, демонстрируя последние новинки парижской моды. В общем, французы были крайне общительны, любопытны и шумны, как любые другие туристы.
Прошла ночь, кончался день. «Далеко ли до середины?» — спросили они у проводника. «Какая там середина! — отмахнулся старик. — И в Новосибирске-то нет середины». Прошла еще одна ночь и еще один день скорого международного поезда, а до середины пути все еще оставалось далеко-далеко — тысячи километров, больше, чем от Москвы до Парижа! И французы как-то притихли. Конечно, они знали заранее и длину дороги, и число дней проезда — ведь в двадцатом веке о цифрах все широко информированы. Но тут иностранцы почувствовали всю нескончаемость, всю колоссальность России; смутный трепет перед расстоянием овладел ими. Туристы переживали нормальное, обычное ошеломление человека, впервые пересекающего Россию.
Мы не просто страна в ряду других стран. Мы не только великая держава среди других великих. СССР— уникальное общество планеты Земля.
Площадь СССР больше площади каждого из трех материков: Европы, Австралии и Антарктиды. Азия, Америка и Африка ненамного превосходят нас размерами; даже Луна всего лишь в полтора раза больше нашей страны.
Небольшие по российским масштабам области свободно равняются по площади с известнейшими и совсем не маленькими государствами: Московская область больше Швейцарии, Брянская — Бельгии, Архангельская — Франции, не говоря уже о. таких гигантах, как Якутия, которая одна почти равна Индии.
У нас ездят на лошадях — как в Англии, на ослах — как в Испании, на собаках — как в Гренландии, на верблюдах — как в Сахаре, на яках — как в Тибете, на оленях — как нигде… (Разумеется, главным средством передвижения остается машина.)
Почти все растения планеты растут или могут расти у нас. По природной одаренности советский массив смело может спорить с любым другим континентом.
Как ни подходи к нашим просторам, как ни пытайся считать их и пересчитывать, они поражают воображение. Мелькают тысячи квадратных километров, населенные или полубезлюдные, насквозь продутые льдистыми ветрами или горячими самумами, заросшие северными джунглями или золотой пшеницей; наши растущие города, заводы, институты — взнос в мировую цивилизацию, надежнейший резерв землян будущей эпохи Братства Народов.
И кто бы вы. ни были в будущем — колхозник или политический деятель, математик или чабан, сколько бы ни ездили вы по заграницам и ни читали описаний таких поездок, как бы ни поражали ваше воображение каньон Колорадо или водопад Виктория, пестрота ли одежд или мозаика языков, — вернувшись домой, вы вновь и вновь представите разнообразие наших пятнадцати республик, побываете в двух-трех из них, соедините их в одно, вспомните, что из 880 народов, населяющих нашу планету, 130 живет в Советском Союзе.
…Нас разбудило солнце. Оно вливалось в иллюминатор таким снопом, что казалось, это солнце пробило металл корпуса судна. «Вышли в Тихий!» — крикнул матрос, пробегая по палубе.
Справа по ходу лежал равный вблизи, но вдали словно задранный к небу вздыбленный океан. Ни облачка, ни туманинки…
Еще какое-то время — и мы на острове Ратманова. Когда поют песню «С чего начинается Родина?», я всегда думаю: она начинается с этого вот крутого зелено-коричневого обрыва, подернутого живой, движущейся, кричащей пеленой из тысяч птичьих тел. Здесь последние метры советской земли.
Итак, мы достигли крайней восточной точки земли по имени СССР. Девять суток пути от крайней западной точки, Бреста, на скором пассажирском поезде, 10 тысяч километров. И еще шесть дней по водам, омывающим страну. Таковы наши масштабы.