Загрузка...Из моих объяснений касательно трудностей, связанных с психотерапией женщин, часто подвергающихся физическому насилию, становится совершенно ясно, что лечение каждой женщины в отдельности никак не поможет в разрешении проблемы в целом, достигшей огромного размаха. Как я уже говорил, лечение каждой пациентки — очень длительный и дорогостоящий процесс, не дающий никакой гарантии на полное исцеление. Тем более странным может показаться то, что я детально расписал программу лечения пациентов с серьезными патологиями характера, куда входят и часто избиваемые женщины, исключительно для того, чтобы в итоге признать полную обреченность своего начинания.
Мое мнение основано на суровых реалиях, где большинство пострадавших женщин никогда не получают и намека на квалифицированную помощь, необходимую для восстановления их поврежденного самосознания. Лелеять мысль о том, что, вылечив поодиночке каждую женщину, подвергшуюся домашнему насилию, можно решить проблему жестокого обращения в целом, не затрагивая при этом более глубоких проблем общества, — значит полностью отрицать весь опыт, накопленный человечеством в разрешении подобных гуманитарных задач. Это путь, ведущий в никуда, ведь помогая одному человеку, мы не делаем ничего, чтобы предотвратить развитие миллионов точно таких же ситуаций. Обществу необходимы масштабные изменения, чтобы перестать из года в год «плодить» тысячи новых тиранов и их жертв: За всю историю существования общественной системы охраны здоровья, делающей упор на социальных преобразованиях, ни одно из массовых заболеваний или расстройств, поражавших человечество, не было побеждено путем излечивания отдельных пострадавших индивидуумов. Задача снижения уровня эмоциональных расстройств потребует масштабных политических и социальных изменений, в первую очередь в вопросах социальной несправедливости, бесправия и эксплуатации, то есть областях, находящихся за пределами влияния индивидуальной психотерапии (Albee, 1990:370).
Вторым труднопреодолимым препятствием, не позволяющим рассматривать индивидуальную психотерапию как эффективный ответ эпидемии насилия в семье, является острая нехватка квалифицированных психиатров и психотерапевтов, которые могли бы оказать помощь жертвам побоев и издевательств, и соотношение между числом женщин, нуждающихся в профессиональной помощи, и числом медиков, способных ее оказать, неумолимо склоняется не в пользу женщин. Сколько в действительности психотерапевтов приходится на бесчисленное множество людей, нуждающихся в психологической помощи? По подсчетам Кислера и Сулкина (Kiesler and Sulkin, 1987), общее количество психотерапевтов (в пересчете на полную ставку) — около сорока пяти тысяч. Конечно, это только официальные данные, но даже если мы прибавим сюда еще и несертифицированных и работающих без лицензии психологов-консультантов, инструкторов йоги, учителей медитации, приходских священников и школьных психологов, эта цифра увеличится в два — от силы в три раза. <…> Но мы должны понимать, что, даже если психотерапевтов станет в двадцать раз больше, это ничем не поможет в решении проблемы, основные причины которой кроются в бедности, бесправии, эксплуатации и социальной несправедливости (Albee, 1990: 373).
Я уже упоминал о проблеме, связанной с попытками оказать помощь жертвам побоев, — это подготовленность, знания и мастерство тех специалистов в области психического здоровья, которые с ними будут работать. Сама природа недуга, его серьезность и нежелание пациентки принимать лечение снижают шансы на успех, даже если психотерапевт искренне желает помочь и обладает достаточной квалификацией. За все годы работы мне посчастливилось встретить лишь немногих практикующих врачей, действительно разбирающихся в психологической динамике женщины, часто подвергающейся физическому насилию, и многие из этих специалистов сознательно избегают этой категории пациенток, потому что работать с ними крайне непросто. Те несчастные женщины, которым повезло найти психотерапевта, обычно попадают в руки специалистов, очень доброжелательно настроенных вначале, но совершенно не готовых к осложнениям и резким изменениям в поведении на всем протяжении курса лечения у пациенток, которых они сопровождают. От многих коллег мне приходилось слышать, что после пяти — десяти лет работы с такими трудными пациентами они чувствуют все признаки «профессионального выгорания». На них наваливается невыносимое бремя разочарований от очевидной тщетности приложенных усилий, чему виной как некорректность используемой ими модели, предписывающей неэффективные методы вмешательств, так и объективные проблемы, связанные с терапией патологий характера, труднопреодолимые даже при самых благоприятных условиях.
На мой взгляд, проблема заключается в невероятной слепоте нашей культуры, позволяющей ей не замечать далеко идущие последствия жестокости и равнодушия к детям. В нашем обществе принято восхищаться историями успеха, достигнутого вопреки всему, и забывать при этом, что на одного ребенка, покинутого и обиженного, которому все-таки повезло выбиться в люди, приходятся тысячи других таких же несчастных, которым повезло гораздо меньше. Я не хочу, чтобы эта книга давала читателю ложную надежду. Я адресую свою книгу профессионалам в надежде, что она поможет повысить их квалификацию, а также всем заинтересованным людям, которым полезно будет узнать о динамике сценария насилия. Модель, описанная мною, во многом превосходит используемые в настоящее время модели этого типа расстройств. Она четко описывает ранее неверно трактовавшуюся психологическую динамику обоих индивидуумов, участвующих в драме с побоями. Тем не менее ни одна, даже самая лучшая модель лечения не сможет решить проблему жестокого обращения в семье. Уже упомянутые сложности в лечении женщин, пострадавших от насилия в семье, только усугубляют проблему. Основной ценностью этой модели, в отличие от модели, предложенной Ленор Уокер, является ее сфокусированность на абсолютном главенстве ранних детских впечатлений. Она предлагает логическое обоснование и возможные пути предотвращения психического расстройства. Сейчас мы с уверенностью можем сказать, что некоторые виды морального и физического угнетения в раннем детстве гарантированно ведут к тому, что во взрослом возрасте человек будет выбирать партнеров, в отношениях с которыми сможет воссоздать исходный тип эмоционального подавления. Вооруженные этим знанием, мы должны направить наши взгляды в сторону новой социальной политики, способной свести к минимуму саму возможность того, что и последующие поколения детей будут расти в условиях, превращающих их в насильников и жертв.
Я не хотел бы, чтобы эта «новая усовершенствованная» модель домашнего насилия в динамике представлялась очередным миражом, обещающим «исцеление» от новой социальной эпидемии. Возможно, некоторым жертвам насилия она и поможет, но подавляющее большинство этих несчастных женщин никогда не обратятся к психотерапевту, и тем более к такому, который был бы знаком с материалом, изложенным в этой книге. Сам факт существования тех немногочисленных специалистов-психологов, которые действительно знают, как помочь жертве жестокого обращения, вовсе не означает, что они каким-то образом смогут сдержать лавину жертв насилия, которых с каждым годом становится все больше. Главная задача — не пытаться изобрести лучшее лекарство, а выработать модель, учитывающую те сферы развития ребенка, изменения в которых просто необходимы для решения этой общечеловеческой задачи. Если наше общество сосредоточит свои усилия на профилактике некоторых семейных проблем, которые непрерывно, вместе с порождаемой ими жестокостью, передаются из поколения в поколение, у нас появится шанс как-то повлиять на ужасающее положение дел. Однако при существующей социальной политике, наделяющей родителей неограниченными правами и делающей практически невозможным любое активное вмешательство в жизнь неблагополучных семей в то время, когда психику ребенка еще можно спасти, наше общество не будет ощущать недостатка в детях, обреченных на губительные для их развития переживания, и стабильно взращивать новое поколение насильников и их жертв.