Отдельные замечания, касающиеся психологии русского народа, обнаруживаются уже в ранние периоды русской истории, однако систематическое изучение этого вопроса начинается в XVIII в., что, как представляется, связано, с ростом национального самосознания, с практическими задачами изучения разных народов России, входящих в состав Российской империи, а также с возникновением в России науки.
Следует отметить, что достаточно подробно состояние развития психологического знания этого периода, включая разработки в области психологии народа, раскрыто в коллективной монографии, подготовленной лабораторией истории психологии и исторической психологии Института психологии РАН (Психологическая мысль…, 2001).
Первым к описанию психологии народов в контексте их происхождения и образа жизни обращается выдающийся отечественный ученый, академик Санкт-Петербургской академии наук, создатель Московского университета (1755), Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). В своих исторических трудах «Древняя российская история» и «Краткий русский летописец» он ставит вопрос об исторических связях разных народов, утверждает, что нет «чистых рас», а современные народы — итог переселений и смешений племен. Исследуя истоки исторических форм жизни русского народа, Ломоносов подробно рассматривает славянскую мифологию, обряды и праздники, анализирует язык, считая, что это — важные источники изучения «души народа». Руководствуясь патриотическими чувствами и стремясь открыть миру «древность и славу русского народа», ученый пишет о его отваге и мужестве в борьбе с внешним врагом, о богатстве и уникальности русской культуры. Он отвергает нормандскую теорию происхождения русского государства (Г. Ф. Байер, Г. Ф. Миллер) и доказывает, что государственное устройство было создано самими нашим народом, ибо Рюрик был пруссом («варягорусом»), а значит, славянином. Идея самобытности русского народа сочетается в его работах с позитивной оценкой петровских реформ, давших начало проникновению в Россию передовой европейской мысли.
Ратуя за приращение численности и укрепление русского народа, Ломоносов критически оценивает те сложившиеся обычаи и нормы жизни («укоренившиеся узаконения»), которые ослабляют силы народа, наносят урон здоровью человека, его нравственному развитию, препятствуют росту населения страны. К ним он относит: неумеренное пьянство, суеверия и отсутствие знаний, недоедание и неравномерное питание из-за постов, плохое состояние медицины и т.д. (Ломоносов, 1761).
Следует отметить, что при объяснении ряда исторических событий ученый апеллирует, в первую очередь, именно к психологии народа как к их главному фактору. В частности, он утверждает, что введение на Руси православия определялось, прежде всего, психологическими установками и обычаями русского народа: преклонением перед красотой во всех ее проявлениях, чистотой нравов, признанием необходимости моногамных семейных отношений и т.д. (Ломоносов, 1766).
В работе современника М. В. Ломоносова и его оппонента Герарда Фридриховича Миллера (1705-1783) «Описание Сибирского царства…» (1750) представлено документальное подтвержденное этнопсихологическое описание проживающих здесь народов. Предметом его изучения выступали язык, быт народа, его обычаи, фольклор (Миллер, 1750).
Вместе с тем доклад Миллера на заседании Санкт-Петербургской академии наук «О происхождении народа и имени российского» (1749), в котором эти вопросы трактовались с позиции нормандской теории (Варяги отождествлялись Миллером со скандинавами. Согласно его мнению, именно они дали Руси ее имя и государей.), был подвергнут серьезной критике со стороны Ломоносова, усмотревшего в нем оскорбление национального достоинства русского народа, умаление его созидательных возможностей.
При описании народов в XVIII в. доминировало представление об единой природе человека. Так, князь Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790) полагает, что «внутренность человека всегда едина», одинакова «во все эпохи и у всех народов» (Щербатов, 1774, с. 5). Щербатов являлся последовательным выразителем интересов дворянства. Согласно его мнению, дворянство унаследовало лучшие качества и достоинства своих родовитых предков, воспитано на примере их служения своему отечеству, является наиболее образованным классом, поэтому именно оно должно стоять во главе русского общества.
Большую роль в истории русского народа он отводит принятию христианства, которое, по его мнению, привело к смягчению нравов и способствовало развитию не существовавшей до той поры духовной культуры России.
Щербатов идеализирует русскую старину, мечтает о возвращении к ней. С этой точки зрения, он оценивает реформы Петра I. С одной стороны, он отмечает связанные с ними успехи в области экономического развития страны, с другой стороны, указывает на огромные нравственные потери, которое вследствие их проведения понесло русское общество: утрата былой чистоты нравов, появление таких свойств людей, как лень, эгоизм, отсутствие почтения к человеческим заслугам и достоинствам.
Его замечания относительно психологии русского народа оригинальны, но часто бездоказательны. Так, например, порабощение русских людей татаро-монгольскими завоевателями он объясняет слабым воинским духом народа как следствием влияния христианства и распространения монашества с их проповедью отречения от мира.
Об общих тенденциях развития русского и европейских народов пишет Иван Никитич Болтин (1735-1792), известный историк, гуманист, государственный деятель, прокурор военной коллегии, член Российской академии (Российская академия создана 21 октября 1783 г., и Болтин, являвшийся ее членом, был одним из первых ученых, получивших за свои научные труды Золотую медаль Академии.). В течение 10 лет (1769-1779) он руководил таможней в Василькове (на Украине), где и сформировались его интересы в области исторической географии и этнографии.
Работа на таможне, многочисленные поездки по России и непосредственные наблюдения за разными сторонами народной жизни, знание древнерусского и старославянского языков, обеспечившее возможность чтения русских летописей и грамот, а также изучение философских и исторических трудов (В. Татищева, М. В. Ломоносова, Г. Ф. Миллера, французских просветителей и др.) позволили Болтину собрать и осмыслить обширный историко-научный материал. Отстаивая свои взгляды, он вступает в полемику с Леклерком, упрекая его в клевете, невежестве и пустословии при изложении истории России (Болтин, 1788), а также с князем М. М. Щербатовым, который обвиняется им в неправильном толковании летописей и многочисленных ошибках в географических сведениях (Болтин, 1789; 1793-1794).
Так же, как Щербатов, Болтин считает, что во все эпохи и повсюду «человеки были… суть во всем один другому подобны, кроме некоторых мелких черт, составляющих особенность образования в их характере» (Болтин, 1788, т. 2, с. 1). Исходя из идеи единства человеческой природы и общности мотивов, руководимых действиями людей, он делает вывод, что в основе развития истории всех народов лежат общие закономерности, определяющие связь и последовательность исторических явлений и позволяющие их объяснить. Их раскрытие — основная задача историка. Изложение же «подробностей» и деталей допустимо только в том случае, если оно служит реализации этой основной задачи.
С этой точки зрения логически объяснимым является обращение Болтина к изучению психологии народа («нравов», «национального характера», в его терминологии), ибо оно обеспечивает более глубокое понимание его истории. Он отмечает, что необходимо знать тот народ, о котором пишешь. При этом основное внимание Болтин уделяет раскрытию исторической причинности рассматриваемых явлений, что в контексте изучения психологии народа выступает как выделение «физических факторов», влияющих на ее формирование.
Главным из этих факторов он считает природно-климатические условия, отмечая, что природа с ее растительным и животным миром влияет на населяющих страну людей. Болтин пишет, что «главное влияние в человеческие нравы, качества сердца и души имеет климат». И далее поясняет: «Различные состояния климата производят перемены в теле человека, <…> а понеже тело и душа очень тесно сопряжены, <…> те же действия производят и на душу» (Болтин, 1788, т. 1, с. 316).
Наряду с главным выделяются и второстепенные факторы: «обхождение с другими народами, чужестранные ества и пряные коренья, образ жизни, обычаи, племенная одежда, воспитание». Имеются в виду те заимствования, которые делаются русским народом в иных культурах. Дополнительные, или, по словам автора, «второстепенные», факторы содействуют влиянию главного либо препятствуют ему, а в ряде случаев могут оказывать и самостоятельное воздействие на «нравы народа». Именно этим он объясняет тот факт, что «нынешние наши нравы с нравами наших отцов никакого сходства не имеют» (там же).
Что касается роли просвещения в развитии народа, то по этому вопросу И. Н. Болтин высказывает двойственные суждения. С одной стороны, он положительно оценивает просветительскую деятельность государства и полагает, что заимствования в области знаний и искусств у европейских народов оправданны и полезны. С другой стороной, по его мнению, нет прямой связи между просвещением и добродетелями, как и между простотой нравов и пороками.
Показателем психологии народа И. Н. Болтин считает особенности его языка. При этом он справедливо подчеркивает, что нельзя судить о народе на основе анализа современного языка, ибо языки складываются веками и изменяются с течением времени. Представляет интерес также его мысль о том, что возрастание населения выступает индикатором благоденствия общества.
И. Н. Болтин утверждает, что психология народа первична по отношению к государственному устройству. Не «нравы» определяются законами, а, наоборот, законы устанавливаются в соответствии с психологическими особенностями людей, так как «удобнее законы сообразить нравам, нежели нравы — законам; последнее без насилия сделать не можно» (там же). Этот вывод русского ученого актуален и для современной действительности.
Вместе с тем, рассматривая историю России, он отмечает также факты обратного влияния государственного устройства на психологию людей. Так, раздробление России на удельные княжества и связанное с этим появление местных законов привело, по его мнению, к возникновению различий в «нравах» и обычаях проживавших в них народов. Это впоследствии выступило препятствием к созданию единого централизованного государства: «Нельзя было согласить законов, не соглася прежде нравов, мнений и польз» (Болтин, 1788, т. 2, с. 423). В период царствования Ивана Грозного была восстановлена сила единого закона, и это оказало позитивное воздействие на «нравы», сгладив их местные различия.
Заслуга Болтина состоит также в том, что он первым предпринял попытку проведения сравнительного исследования русского и европейских народов. При этом исходным моментом его концепции является идея о том, что во все исторические эпохи люди руководствуются одинаковыми мотивами и действуют одинаковым образом. Именно из единства психологической природы человека, проявляющегося у людей разных культур, он делает заключение о возможности их сопоставительного изучения.
Главная цель его исследования — доказательство общих тенденций в развитии разных народов, находящихся на одних и тех же исторических стадиях развития, «единообразия мнений и действий человечества». Так, Болтин отмечает сходство в нравах и действиях представителей всех народов на стадии их первобытного существования. В связи с этим он считает безосновательными утверждения о якобы присущих именно русскому народу «звериных обычаях», распространенных в Древней Руси. Сходные обычаи, образ жизни, формы правления, воспитания существовали, по его мнению, были также у первобытных германцев, британцев, франков и других народов. «Прочтите первобытные века всех царств и республик, и вы найдете у всех их нравы, поступки и деяния сходными» (там же, с. 1). Поэтому, если у русских людей и имеются пороки, то не больше, чем у других народов.
Исторические параллели в развитии народов и их психологии он видит и на более поздних этапах. Например, в истории русских феодальных отношений он усматривает аналогию с европейским вассалитетом.
И хотя в основе взглядов Болтина лежит идея о единстве исторического развития народов, он вместе с тем далек от мысли об их отождествлении. Подобие людей разных стран и эпох по их базовым, сущностным характеристикам отнюдь не означает отсутствия отличий в их национальных характерах и исторических судьбах. В частности, Болтин говорит о своеобразии русского народа, объясняя это особенностями его «физического местоположения» и исторического пути развития.
Болтин — сторонник старых, устойчивых обычаев, которые он идеализирует. Согласно его мнению, хотя люди в Древней Руси не обладали столь обширными знаниями, которыми располагает современный ему человек, но они отличались большей чистотой нравов. Отсюда следует его вывод о необходимости сохранения выработанных в течение многих веков «нравов», дабы не стать «непохожими на себя». В забвении новым поколением обычаев предков и бездумном усвоении иноземных норм жизни он видит причину его «физического расслабления».
Николай Михайлович Карамзин (1766-1826), крупный историк и литератор эпохи сентиментализма, Почетный член Императорской академии наук и Действительный член Императорской Российской академии, создатель первого литературного журнала (1791), автор «Истории государства Российского» (1818-1826), выдающийся реформатор русского языка, под влиянием масонских идей особое внимание обращает на нравственную составляющую исторического процесса.
От французских просветителей он воспринял космополитическую идею о приоритете общечеловеческих ценностей над национальными. В работе «Письма русского путешественника» (1799— 1801) Карамзин пишет: «Все народное — ничто перед человеческим. Главное дело — быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек!» (Карамзин, 2005, с. 329). На ранних этапах творчества русский народ рассматривается им как ничем не отличающийся от других народов и идущий тем же путем, который предначертан для всего цивилизованного мира — путем развития разума, просвещения, воспитания добрых нравов: «Путь образования или просвещения один для всех народов; все они идут им вслед друг за другом» (там же, с. 327). В подтверждение этой мысли Карамзин выявляет параллели между русскими выдающимися деятелями и теми, кто оставил яркий след в истории европейских стран: «У нас был свой Карл Великий — Владимир, свой Людовик XI — царь Иоанн, свой Кромвель -Годунов; и еще такой государь, которому нигде не было подобных -Петр Великий» (там же).
В последующем его прозападные ориентации ослабевают, и он приходит к выводу о своеобразии русского народа, важности его национального самосознания. Карамзин утверждает, что русский народ должен гордиться своей страной и историей, беречь и защищать заветы и обычаи предков, обладать чувством собственного достоинства. При этом он не отвергает возможности заимствования полезного опыта у других стран и народов: «Иностранцы были умнее русских: итак, надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами. Благоразумно ли искать, что сыскано? Лучше ли было русским не строить кораблей, не создавать регулярного войска, не заводить академий, фабрик, раз все это не русскими выдумано? Какой народ не перенимал у другого, и не должно ли сравняться, чтобы превзойти?» (там же). Открытость русских к другим народам и культурам, способность и желание воспринимать то ценное, что накоплено ими («переимчивость»), определяется им как «знак превосходного образования души» (Карамзин, 1982, с. 96). Вместе с тем он определяет те границы, выход за которые, по его мнению, превращают продуктивный культурный обмен в бездумное подражательство, негативно сказывающееся на национальном самосознании народа: «Патриот спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках, оскорбительные для народной гордости. Хорошо и должно учиться, но горе и человеку, и народу, который будет всегдашним учеником» (там же, с. 97). С горечью пишет Карамзин о том, что многие образованные люди в России не ценят своих культурных достижений, порой знают лучше произведения французских писателей, чем русских, недостаточно внимания уделяют родному языку, считая его грубым и предпочитая пользоваться другими языками. «Есть всему предел и мера; как человек, так и народ начинает всегда подражанием, но должен со временем быть сам собою, чтобы сказать: „Я существую нравственно!»» (там же).
Карамзин считает, что в России много патриотов, но, по его мнению, русские «излищне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно: кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут» (там же, с. 94). Отсюда его призыв: «…русский, по крайней мере, должен знать цену свою» (там же).
В «Истории» Карамзина высказывается мысль о сопричастности к истории своей родины, любви к ней как о естественном чувстве, общем для всех народов, определяемом самой природой человека. Убежденный космополит, по его мнению, — это явление «метафизическое» и необыкновенное, ибо каждый человек — гражданин своей страны, тесно связанный со своим отечеством, любящий его (Карамзин, т. 1,1818).
Это положение он развивает в работе «О любви к отечеству и народной гордости» (1802). В формировании национального самосознания он отводит большую роль природному окружению, в котором существует народ, рождается и живет человек. Карамзин — певец природы, видевший в ней мощный фактор формирования и облагораживания «нравов», умиротворения страстей. Он пишет: «Человек любит место своего рождения и воспитания. Сия привязанность есть общая для всех людей и народов, есть дело природы и должна быть названа физическою... Самое расположение нерв, образованных в человеке по климату, привязывает нас к родине. Недаром медики иногда советуют больным лечиться ее воздухом… Всякое растение имеет больше силы в своем климате: закон природы и для человека не изменяется» (Карамзин, 1982, с. 92; курсив мой.-В.К).
Наряду с природным фактором выделяется также роль социального окружения, определяющего, по Карамзину, моральную привязанность человека к отечеству: «С кем мы росли и живем, к тем привыкаем. Душа их сообразуется с нашею, делается некоторым ее зеркалом, служит предметом или средством наших нравственных удовольствий и обращается в предмет склонности для сердца. Сия любовь к согражданам, или к людям, с которыми мы росли, воспитывались и живем, есть вторая, или моральная, любовь к отечеству, столь и общая, как и первая, местная или физическая, но действующая в некоторых летах сильнее: ибо время утверждает привычку» (там же, с. 93; курсив мой.-В.К.).
Ранний Карамзин — активный сторонник идей просвещения с их гуманистическими ценностями: развитие разума, самопознание и самосовершенствование личности как условие ее внутренней свободы. Он ратует за организацию системы образования для всех сословий России, создание народных сельских школ, видя в просвещении масс, а не в революции средство укрепления лучших сторон человеческой природы и укрощения эгоистических инстинктов. Эта мысль иллюстрируется им в «Письмах русского путешественника» на примере Швейцарии, где, как он полагает, просвещение всей нации дало положительный результат, сделав людей добродетельными (Карамзин, 2005).
Разочарование в идеологии просвещения, оказавшейся бессильной в переустройстве мира на основах гуманизма, приводит Карамзина к переоценке ценностей и выдвижению на первый план самодержавия как источника благополучия, благоденствия и безопасности русского народа. Именно оно, по его мнению, опираясь на русские святыни и «дух народа», предопределяет исторический путь России.
Однако, сколь бы кардинальными ни были смены мировоззренческих установок Карамзина, ничто не могло поколебать его веру в человека, которому, по его глубокому убеждению, несмотря на все несовершенства, свойственна добродетель, и который сотворен для добродетели. В ней он видит путь к достижению счастья и жизненного благополучия: «Когда люди уверятся, что для собственного их счастия добродетель необходима, тогда настанет век золотой, и во всяком правлении человек насладится мирным благополучием жизни» (там же, с. 298).
При этом сентиментальные рассуждения Карамзина о человеке вообще не распространяются им на характеристику русского крестьянина, который оценивается им достаточно жестко. В «Письме сельского жителя» (1803) он указывает на великую миссию и предназначение крестьянина как кормильца, «первого благодетеля рода человеческого» и «полезнейшего гражданина в обществе». Но вместе с тем, как он показывает, реальность нередко расходится с благими пожеланиями. На деле крестьяне, живущие в его имении, оказались неспособными правильно распорядиться дарованной им свободой в управлении собственной хозяйственной жизнью. «Воля, мною им данная, обратилась для них в величайшее зло: т. е. в волю лениться и предаваться гнусному пороку пьянства… Ныне будни сделались для них праздником…» (Карамзин, 2013, с. 225-226).
Карамзин возражает против мнения иностранцев о том, что отсутствие у крестьян трудового рвения — результат их рабского состояния. Он утверждает, что если пьянство — явление, изначально не присущее русскому народу и некогда даже им порицавшееся, то леность у земледельцев — «от природы, от навыка, от незнания выгод трудолюбия». И это говорится о крестьянине, который день и ночь в страду трудился в поле, получая за свою работу жалкие крохи! В этом вопросе над Карамзиным-гуманистом верх берет Карам-зин-помещик, убежденный, что без мудрого руководства со стороны господ-дворян крестьяне не в силах правильно организовать свою хозяйственную деятельность. Отсюда вывод: добрый и заботливый помещик, мудрый священник, наставляющий крестьян на путь истины, и учитель, преподающий им азы грамотности, объясняющий правила морали, важнее в деле обеспечения благоденствия народа, чем реформатор, ратующий за отмену крепостного права.
Спорной представляется также мысль автора о том, что в крестьянстве истинная вера в Бога уступает суевериям. Многочисленные свидетельства исследователей народа говорят об обратном: о его глубокой религиозности как основе формирования системы ценностей и национального русского характера.
Оценивая психологические свойства русского народа, Карамзин указывает на присущие ему храбрость, мужество, «твердость» характера. Он пишет: «Зная, что мы храбрее многих, не знаем, кто нас храбрее» (Карамзин, 1982, с. 95). Отмечаются открытость русского человека, «людскость», доброжелательность и отзывчивость в общении, «вкус к жизни».
Стиль изложения материала в работах Карамзина характеризуется глубоким психологизмом. Исторические труды автора обращены не только к разуму читателя, но и к его чувствам, ибо, по его словам, изучая прошлое, «мы живем с людьми всех времен, видим и слышим их, любим и ненавидим; еще не думая о пользе, наслаждаемся созерцанием многообразных случаев и характеров, которые занимают ум или питают чувствительность». Карамзин считает необходимым представить в своем труде психологические портреты исторических деятелей, наполнить их жизнью. Согласно его мнению, именно исторические личности являются подлинными выразителями «духа народа». Позже эта идея получит развитие в работах В. Дильтея.