Загрузка...Гильдейский, иначе — корпоративный тип социальной организации основан на общей ценности и договоре. Формой подтверждения и утверждения договора было пиршество. Бенвенист неслучайно назвал такой праздник священной трапезой: она предполагала божественное участие. Участие священного (иерофания) и обеспечивало договору совместно пирующих статус клятвы. Это тип организации средневековых университетов, которые были созданы на клятвенных объединениях студентов или объединениях магистров с их студентами (См.: Эксле Of «Образ человека» у историков // Эксле О.Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья. М., 2007, С. 326,). Они, в свою очередь, позаимствовали корпоративный принцип объединения из практик средневековых общин (vita communis), основанных на взаимно данной клятве (coпjuratio). ( «Под vita communis с начала V в. понимали форму жизни киновийного монашества, монастыря как группы людей, которые живут между собой так, что являют собой общину единомышленников» (Эксле О.Г. «Образ человека» у историков. С. 325.)) К типу coпjuratio, как показал историк Отто Герхард Эксле, могут быть отнесены как локальные общности раннего Средневековья (крестьянская и городская общины), так и профессиональные объединения, например объединения купцов, ремесленников. «Старейшие из известных гильдий, — отмечает ученый, — встречаются прежде всего в галло-франкском регионе в первой половине VI в. Это гильдии клириков (coпjuratioпes clericorum). Существование так называемых местных гильдий, в которых состояли преимущественно миряне, засвидетельствовано со второй половины VIII в. в Каролингской империи. Каролингские местные гильдии можно причислить к такому же типу социальных образований, как деревня, приход, поместье. Иx членами были мужчины и женщины, свободные и зависимые, а также священники и клирики. Гильдии мирян, о которых можно говорить как о профессиональных объединениях, появились только в XI в., в форме старейших на континенте гильдий купцов» (Эксле О.Г. Средневековые гильдии: их самосознание и вклад в формирование социальных структур// Эксле О.Г. Действительность и знание. С. 97-98.)
По мнению Эксле, именно такие средневековые сообщества породили формы права и «мира», ориентированные на группу: самоуправление, выборность должностных лиц на определенный срок, принцип большинства при принятии решения, принцип делегации и представительства. К наиболее крупным территориальным организациям такого типа можно отнести средневековые республики (См. по социальной истории Венеции: Muir, Edward. Civic Ritual in Renaissance Venice. Princeton UP 1981. no истории социальной организации Древнего Новгорода: Халявин Н.В. Новгородские вечевые собрания в отечественной историографии Новейшего времени // Вестник УдГУ. Серия -История-. 2005.С. 3-25. (там же — библиография). Также см.: Материалы междунар. конференции «Republicanism in Theory and Practice» (Европейский ун-т в С.-Петербурге, 14-15 мая 2009 г.). URL’ http://www.eu.spb.ru/index.php?option-com_content&task-view&id=1215) .
Отечественной культуре подобная, горизонтальная, модель сообщества также известна. Это крестьянские общины, и в первую очередь те их них, которые имели мощную традицию самоорганизации — поморы, казаки, старообрядцы, жители российских окраин. Корпоративный принцип сельских общин проявился в истории братчин (складчин, ссыпчин) — общинных пиров и обетных праздников (Обетными, или заветными, праздниками, в отличие от престольных праздников, русские крестьяне называли дни, посвященные какому-то святому, иконе или событию священной истории, вдень памяти которых произошла какая-то беда, затронувшая деревенское общество: падеж скота, пожар и т. п. Этот день «завещали» (завичали) — делали его праздничным (запретным для работ), устраивали общий молебен, иногда — крестный ход, общую трапезу.) , которые служили укреплению союза соседей-общинников. Тот же принцип совместного пира и праздника объединял живущих на одной улице (новгородские кончане и уличане), или занятых одним делом (купцы, ремесленники).
Наиболее древние свидетельства о русских братчинах относятся к XII веку, наиболее поздние — к концу XIX века (Зеленин Д.К. Древнерусская братчина как обрядовый праздник сбора урожая // Сборник статей в честь акад. А.И. Соболевского. Л. 1928. С, 30-36; Камкин А.В. 1) Сельские православные приходы Русского Севера // Религия и церковь в культурно-историческом развитии Русского Севера. Киров. 1996. Т. I.; 2) Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII веке. Автореф. дис. докт. ист. наук. М., 1993.). На братчинах (судя по материалам XIX века) за общинной трапезой обсуждались и решались важные для всего коллектива дела, выяснялись отношения с властями. Братчина была органом самоуправления крестьянской общины. Самостоятельность братчины, ее независимость от чиновников и феодалов утверждались запретом на посещение братских пиров посторонними. В уставных и жалованных разным волостям и селам грамотах XV-XVII веков указывалось, что любых не званных на пир людей, будь то «тиуны и доводчики и иные люди наместничи или волостные люди кто ни буди, и мои Великого князя селчане и боярские люди… высылать вон» (Попов А. Пиры и братчины / Архив историко-юридических сведений относящихся до России изд, Н. Качаловым. М., 1854. Кн. 2, Пол. 2. С. 21.) .
Принципы общинного праздника-складчины можно наблюдать на Русском Севере по сегодняшний день: на съезжих деревенских праздниках только несведущий наблюдатель может подумать, что за выставленные в клубе или на улице столы могут сесть все желающие. Пирующие строго следят за тем, чтобы определить, «кто чей» за столом. Русские деревенские церкви — каменные и богато украшенные среди жилых деревянных строений — могут служить визуальными знаками сообществ, основанных на общей ценности и клятве (завете или обете): члены территориальных общин «в Бога богатели», благоустраивая и украшая общие храмы. Средневековые общины сами принимали решение о создании своего храма, обращались с заручными грамотами к епископу о назначении причта и освящении -престола (Бенешевич В.Н. Сборник Памятников по истории Церковного права. Пг, 1914, Вып.2, С. 2-3; Стоглав. Казань, 1862, Гл. 41, Вопр. 14. С. 176-177.) . Церкви ставились и украшались миром, статус члена общины определялся вкладом в общую ценность. Кроме крестьянских общин горизонтально, по принципу гильдии или корпорации, были устроены и профессиональные сообщества.
Купцы и промышленники, а также представители «свободных» профессий (юристы, медики, артисты) не были встроены полностью в систему государственного «служения». Их объединяли отдельные договоры и особые «святыни» — клятва Гиппократа, купеческое слово, «служение музам». Да и у «служилых», у дворян, также был способ уклонения от искания наград, кроме службы государю было еще и служение собственной чести. «Русский дворянин XVIII — начала XIX века, — отмечал Ю.М. Лотман, — жил и действовал под влиянием двух противоположных регуляторов общественного поведения. Как верноподданный, слуга государства, он подчинялся приказу. Психологическим стимулом подчинения был страх перед карой, настигающей ослушника. Но в то же время, как дворянин, человек сословия, которое одновременно было и социально господствующей корпорацией, и культурной элитой, он подчинялся законам чести» (Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX в.). СПб, 1994. С. 165.) Перечислим главные черты корпоративных объединений:
- служение ценности/святыне, но не персоне (вере, идее, искусству, науке, присяге, сословной чести и др.),
- паритетность,
- устроение общества за счет вкладов, вносимых его членами.
По мнению М. Афанасьева, горизонтальный тип организации был очень слабо развит в России: «Корпорация, согласно Гегелю, составляет второй, наряду с семьей, существующий в гражданском обществе «нравственный корень государства”. Корпорации — это социальные группы, достаточно организованные для артикуляции, представительства и реализации своих группо-вых интересов. Порядок, когда такие группы договариваются с государством о разграничении социального контроля, принято называть корпоративным. В России подобные сообщества были слабы даже до революции 1917 г., а коммунистический режим отнюдь не способствовал их укреплению» (Афанасьев М.Н. Клиентелизм и российская государственность: исследование клиентарных отношений, их роли в эволюции и упадке прошлых форм российской государственности, их влияния на политические институты и деятельность властвующих групп в современной России. 2-е изд., доп. М„2000. С. 12.) . Но, как мне представляется, принцип корпорации, напротив, составляет один из исторически освоенных и весьма актуальных для российской культурной практики социальных форматов. Вклад в общее для корпорации благо — или благо-творительность (gild) — не может быть вознагражден, поскольку, вкладываясь, член корпорации не жертвует, но приумножает общее благо, благо, которым он же и владеет наравне с другими членами корпорации. Вклад есть акт, ценный для самого вкладчика: он повышает его статус среди равных.
Возможность вклада делает корпоративное благо неограниченным, а общий ресурс — открытым, тем самым гильдейный формат отношений парадоксальным образом уравновешивает экономику ограниченных благ и отношения власти, порождаемые при их распределении. Именно такой — цеховой или гильдейный — тип отношений формировал этос профессиональных обществ России. Служение истине, знанию, науке формулируется как этическая норма ученого, начиная с высказываний Ломоносова в составленном им проекте академического регламента: «Должно смотреть, чтобы они были честного поведения, прилежные и любопытные люди и в науках бы упражнялись больше для приумножения познания, нежели для своего прокормления…» (Ломоносов М.В. Поли. собр. соч.М., 1961.Т.8. С. 15.)
Дискурс такого, адресованного общему благу (ценности), но не лицу, интеллектуального служения окончательно устанавливается в публичной речи XIX века и существует по сегодняшний день (Например, дискуссия 90-х годов прошлого столетия о роли российской интеллигенции строилась в значительной степени вокруг идеи высокого служения. См.-. Лихачев Д.С. 1) Интеллигентным притвориться нельзя // Лихачев Д.С. Об интеллигенции. -СПб, 1997.2)0 русской интеллигенции. Там же; Гаспаров М.Л. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность // Судьба российской интеллигенции. СПб, 1999; Конгресс российской интеллигенции. СПб, 1998. // Россия/Russia. Новая сер. под ред. Н.Г. Охотина. Вып. 2 [10): Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: История и типология. М„ 1999.). Институционально, в отличие от европейских университетов и академий, Российская академия наук устраивалась как институт служения государству. Ее члены получали жалованье и должны были обеспечивать научно-техническое обслуживание государства. То есть российские ученые, в отличие от ученых средневековой Европы, были людьми служилыми. Но уже с самого начала существования российской науки служение знанию и служение государственное расходятся: служение знанию самоценно, служение государству — средство к благосостоянию. В очерках по истории российской науки, написанных в начале 10-х годов XX века В.И. Вернадским, ученый с удивительной тонкостью отмечает это расхождение: «Для России чрезвычайно характерно, что вся научная творческая работа в течение всего XVIII и почти вся в XIX в. была связана прямо или косвенно с государственной организацией: она или вызывалась сознательно государственными потребностями, или находила себе место, неожиданно для правительства и нередко вопреки его желанию, в создаваемых им или поддерживаемых им для других целей предприятиях, организациях, профессиях. Она создавалась при этом интеллигенцией страны, представителями свободных профессий, деятельность которых так или иначе признавалась государством ради приносимой ими конкретной пользы, — профессоров, врачей, аптекарей, учителей, инженеров, — создавалась их личным усилием, по личной инициативе или путем образуемых ими организаций. Эту работу вели состоящие на государственной службе ученые, чиновники или офицеры, по своему собственному почину творившие научную работу и в тех случаях, когда это не вызывалось государственными потребностями дня» (Вернадский В.И. Очерки го истории естествознания в России XVIII столетия// «Русская мысль». 1914. Кн. 1. Цит. го: сайт «Электронный архив В.И. Вернадского». URL: http:// Vernadsky. I i b. ru/ e-texts/a rchi ve/ mssia.html#tth_sEc2.2.) .
Борьба двух форматов — «дома» и корпорации («цеха») — наиболее ярко проявилась в истории российских университетов. Первым Университетским уставом в России был «Проект об учреждении Московского университета» (1755): по нему университет подчинялся Сенату и управлялся назначаемыми кураторами. Коллегия профессоров составляла совещательный орган при кураторах. Наука, таким образом, была встроена в государственную вертикаль. В 1804 году был издан общий Университетский устав, который устанавливал университетскую автономию (он был ориентирован на традиции немецких университетов). Во главе университета теперь находился Совет профессоров, он избирал ректора, определял руководство кафедр, учебные планы, он также был ученым советом и высшей инстанцией университетского суда. Автономия университетов была уничтожена при Николае (в 1835 году). По новому уставу управление университетами перешло к попечителям учебных округов, они подчинялись Министерству народного просвещения. Кандидатуры ректоров утверждались царем, а профессоров — попечителем. Совет профессоров лишился самостоятельности в учебных и научных делах.
Автономность университетов была восстановлена вновь Университетским уставом 1863 года. Вновь была введена выборность всех административных должностей, восстановлены права Совета профессоров и университетский суд. В 1884 году был введен Устав, который вновь ликвидировал автономию университетов, им руководствовались российские университеты вплоть до 1917 года (См.: Иванов А.Е. Университетские уставы // Большая советская энциклопедия: В 30 т. М„ 1969-1978. Т. 27. Также см: Рождественский С.В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902,СПБ, 1902; Бороздин И.Н. Университеты в России в первой половине XIX века // История России в XIX веке. М. 1910. Г. 2.; Эймонгова Р. Г. Университетская реформа 1863 г.// Исторические записки. М„ 1961, Т. 70; Щетинина Г. И. Университеты в России и устав 1884 г., М„ 1976.) .
Этот принцип можно было бы просмотреть и на становлении художеств, и на цехе поэтов, и на иных формах обществ, объединенных вкладом членов и общей святыней. Я так подробно останавливаюсь на вопросе научной корпоративности, поскольку в ее отношении могу опереться на определенный Вернадским принцип аккумуляции знания, присущий именно науке (Вернадский В.И. Очерки по истории естествознания в России.). Научное сообщество необходимым образом выстраивается как гильдия: в его основе признание членами абсолютной ценности истины и принцип вклада. Его можно представить как ристалище, но приз за победу в подобном сообществе не может быть унесен победителем. Приз победителя — его вклад, благодаря которому мир его идеального сообщества улучшается. Подобно вкладчику в благоустройство храма, вклад ученого немедленно становится частью общей ценности.
Здесь же отмечу и еще одно важное качество устройства такого сообщества: из него не выбывают по смерти. Помянники (диптихи, синодики) — списки, хранящиеся у прихожан, в церкви или в монастыре, на которых записаны имена, возглашающиеся во время литургии. Они содержат имена приносивших дары, имена святых, а также имена скончавшихся членов общины. В акте евхаристии — священной трапезы — объединяются живые и мертвые общины (Дергачев В. В. Вселенский синодик в Древней и Средневековой России // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2001. № 1 (3). С. 18-30; Синодик // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Цит. по: сайт «Электронные публикации Института Русской и литературы (Пушкинский Дом)». URL http://lib.pushkinskijdom.ru/Defaultaspx?tabid-4598) . У науки есть собственная священная трапеза («пиршество разума») и свой синодик. Этос науки требует от ученого поименования его научных предшественников, таково условие научного высказывания. Все рассмотренные выше исторические примеры касались коллизии отношений награды и вклада как двух разных видов обращений с благом (ресурсом). Мне важно было показать, что награждение порождает определенный — вертикальный — тип отношений, на отрицание которого, как мне представляется, и были направлены отказы от наград.
Попытка анализа истории с Перельманом была предпринята журналистом Машей Гессен. В книге, вышедшей вскоре после названного события, она, в частности, обращается к истории советской науки. Автор видит корни так взволновавшего мировую общественность прецедента в свойственном советскому интеллектуалу неприятии институтов: «Эти ученые занимались математикой ради самой математики, сравнивая себя с художниками, которых интересовало чистое искусство. Материальных благ это не приносило — ни денег, ни постов, ни загранкомандировок, ни квартир. Единственная награда, на которую они рассчитывали, — признание коллег. Соревнование, согласно неписаным правилам, должно было быть честным, иначе математики рисковали потерять уважение окружающих. Другими словами, советская математическая контркультура была совершенно не похожа на реальный мир. Это была чистая меритократия, в которой интеллектуальное достижение само по себе было призом» (Гессен, Маша. Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия. М., 2011. С. 27.) .
Упоминание «меритократии» проливает свет как на позицию журналиста, так и на общественную оценку этого события: неожиданно при обсуждении закрытого мира математиков в тексте книги возник вопрос о власти. Воспользуемся словарным определением: «Меритократия (от лат. meritus достойный и греч. kratos — власть, букв. — власть наиболее одаренных). 1) термин введен английским социологом М. Янгом в книге «Возвышение меритократии: 1870-2033” (1958). Концепция, согласно которой в обществе в ходе эволюции утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из всех социальных слоев; 2) форма правления, в основу которой положен принцип индивидуальной заслуги. При такой форме власти к управлению обществом приходят наиболее достойные, компетентные, талантливые люди » ( Политическая наука: словарь-справочник / Сост. И.И. Санжаревский. М., 2010. Цит. по: URL.:http://dic.academic.ru/dic.nsf/politology/107) . В случае меритократии личное достижение является условием для обретения властной позиции, но не поводом для получения награды. И в определениях Гессен, и в публичной (газетной) оценке действий Перельмана подспудно присутствует убежденность в том, что личностное усилие ученого конкурентно, что творческий акт нацелен на вполне определенный социальный результат — обретение некоего бонуса, который обеспечивает индивиду перемещение вверх в социальной иерархии. Иначе при чем здесь меритократия?
По словам Гессен, «интеллектуальное достижение само по себе было призом». И при этом, по ее же словам, награда — «признание коллег». Поскольку приз и награда — одно и то же, то в этих определениях, казалось бы, присутствует противоречие: что является призом — собственное достижение или следующее за деянием признание — действие, исходящее от других? Но, как мне представляется, противоречия здесь нет. Интеллектуальное достижение ученого — акт подтверждения некоторой ценности, а именно — науки («блаженны алчущие и жаждущие правды»): достижение, с этой точки зрения, — акт вклада (gild). Разделяющие эту ценность — верные делу науки — составляют сообщество conjuratio. Именно поэтому достигнутый результат вызывает признание. Сообщество коллег (математическое сообщество) представляет собой то, что психологи называют эталонной референтной группой. Это не институт, в отличие от оргкомитета по присуждению премий или академии телевизионщиков. Это идеальное сообщество, на которое ориентирован человек, подчеркну — это сообщество живых и мертвых. В этом отношении примечателен разговор Гессен с математиком Громовым:
«А почему король Испании не достоин повесить медаль на шею Перельмана? …
Почему король должен вручать премию математику? Кто это — король? Никто. С точки зрения математика он — ничтожество, как и Мао. Но только Мао пришел к власти как бандит, а второй получил ее от отца. Никакой разницы. В отличие от этих людей, объяснил мне Громов, Перельман сделал нечто стоящее» (Гессен, Мата. Совершенная строгость. С. 213.) .
Смею предположить, что в случае Перельмана отказ был связан в значительной степени с тем, от кого исходила награда, то есть с легитимностью награждающих. Он сделал вклад, тем самым заслужив признание «гильдии». По результату вклада Перельман вошел в одно сообщество с Ферма, Ричи, Пуанкаре и другими. Присуждение же институционально значимой награды ретроспективно меняет форму действия, полагая его мотивом чаяние «внешнего» по отношению к гильдии успеха: кто такой испанский король с точки зрения гильдии математиков? Где его вклад? Ту же коллизию я вижу и во втором из названных случаев. Отказ О.В. Дормана от премии ТЭФИ также дискредитирует институциональные основания процедуры. В начале своего письма к академии Дорман сообщил о том, что он отказался принимать участие в конкурсе. Буквально: творческая группа отказалась принимать участие в «состязании». Автору письма претит идея представить его творческую группу как группу людей, взыскующих оценки, он отказывается воспринимать свою деятельность как соревнование. Создание фильма «Подстрочник» не было делом, направленным на социальный успех авторов, у авторов были иные цели, которые уничтожаются актом награждения. Перед лицом Лилианы Лунгиной и таких, как она, составляющих идеальное сообщество благотворителей, принять награду-поощрение означает, как и в первом случае, изменить смысл уже свершившегося действия: обесценить свой собственный вклад. Сбой в хорошо отлаженном символическом производстве награждений дает возможность увидеть конфликт форматов понимания и действия. Публичный отказ от награды представляет собой именно такой сбой. Он, как я полагаю, симптом скрытых движений, происходящих в российской социальной реальности.
Жорж Батай видел в механике дара-жертвы антитезу дару-обмену: первым воссоздается непрерывность мира, вторым, напротив, осуществляется его фрагментация (См.: Батай Ж. Теория религии // Батай Ж. «Проклятая часть»: сакральная социология / Пер. с фр.; сосг. С.Н. Зенкин. М., 2006. С. 64 и след.). Можно указать и на еще один рисунок обращения с благом: при расточении его в виде вклада в общую ценность, в формах коллективной солидарности — оно прибывает. Общая ценность, создаваемая в актах даров-вкладов равных, оказывается открытой для входа Неограниченного Блага.