Загрузка...В первые месяцы жизни младенец узнает свою мать лишь по некоторым особенностям непосредственного взаимодействия, происходящего между ними. Гамильтон (Hamilton, 1988) наблюдал такую недостаточную интеграцию у полностью нормального двухгодовалого мальчика. Каждое утро, когда его приводили и оставляли у няни, он плакал, протестовал и отшатывался в испуге от няни, как будто та являлась отвергаемым объектом. Он считал няню «плохой», поскольку ее появление сигнализировало об утрате «хорошего объекта», то есть мамы. Как только мама исчезала и няня нежно брала его на руки и обнимала, он начинал спокойно играть с другими детьми. В его восприятии няня переходила из разряда отвергаемых объектов к объектам, доставляющим удовольствие, из-за той нежности, которую она проявляла по отношению к нему. Когда вечером мама возвращалась, мальчик воспринимал маму (покинувшую его) как отвергаемый объект и игнорировал ее присутствие, говоря «Мама плохая». Он запомнил два образа мамы: как покинувшую его и как сигнал, что сейчас он потеряет свой «хороший объект» — няню. Но когда мама возвращалась, брала его на руки и обнимала, его восприятие переключалось, и она снова становилась «хорошей мамой», с которой он радостно уходил домой. Неспособность маленьких детей интегрировать два восприятия (покинутость и удовольствие) как отдельные проявления одного и того же человека является совершенно нормальной для этого возраста. Внутренний мир ребенка еще не достиг уровня организации, необходимого для понимания того, что один и тот же человек может в данный момент доставлять радость, а спустя минуту — огорчение.
Процесс интеграции постепенно набирает силу во внутреннем мире растущего ребенка, начиная примерно с 3-4 лет. Тысячи и тысячи радостных моментов, случающихся за это время, медленно формируют отчетливые и связные воспоминания о матери; пакет таких ценных воспоминаний с участием мамы формирует у ребенка ее позитивный внутренний образ. Как известно, в жизни каждого малыша пусть редко, но бывают неприятные моменты, и причин быть «недовольным» у него будет много: раздраженный, безутешный или расстроенный он просто из-за того, что мамы не оказалось рядом, когда он так в ней нуждался. Такие негативные моменты и ассоциирующиеся с ними объекты со временем сливаются во внутренний образ матери, воспринимаемый как плохой или расстраивающий. На медицинском языке такой тип внутреннего образа матери называется интернализованным отвергающим объектом. Дети, выросшие в дружелюбном окружении, имеют гораздо меньше воспоминаний, из которых мог бы сложиться отвергающий объект, который будет гораздо слабее интернализованного удовлетворяющего объекта. В первые четыре года жизни ребенок, получающий много любви и внимания, учится связывать два отдельных пакета воспоминаний в одно целое, даже несмотря на их различное эмоциональное содержание. Слияние становится возможным потому, что небольшой пакет негативных воспоминаний о матери, сформировавшийся из тех редких моментов, когда она чем-то расстроила своего ребенка, оказывается для него не таким уж и пугающим. Тем более если пакету негативных воспоминаний противопоставляется значительно превосходящий его запас приятных воспоминаний. Внутренние, до сих пор разделенные, двойственные образы матери — плохая/расстраивающая и хорошая/доставляющая удовольствие — объединяются в одно, слитное восприятие. Мы вкратце упоминали этот процесс, когда описывали заключительную субфазу консолидации индивидуальности в классификации Малер. Этот процесс не представляет никакой угрозы для любимого и не обделенного лаской ребенка, потому что мама на самом деле почти всегда «хорошая» — пугающих воспоминаний о неприятностях совсем немного, а о наказаниях и вовсе ни одного. Таким образом, багаж пугающих воспоминаний о плохой маме (которая, оказывается, является только частью мамы) не настолько велик, чтобы ребенок из-за него огорчался. Чтобы интеграция прошла успешно, неприятных воспоминаний должно быть гораздо меньше, чем воспоминаний, доставляющих удовольствие. Иначе слияние двух отдельных образов матери заставит ребенка столкнуться с негативными воспоминаниями. И вот все эти негативные воспоминания больше не прячутся в образе какой-то другой воспитывающей личности, которая раньше классифицировалась как отвергающая мать. Эго ребенка по мере взросления приобретает все более сложную структуру и готово принять не совсем идеальную мать, или, выражаясь более точно, мать, накладывающую на поведение ребенка определенные ограничения.
Если же воспоминаний об отвергающей, фрустрирующей матери намного больше, чем приятных воспоминаний, интеграции не произойдет, потому что бремя реальности, в которой твоя мать отвергает тебя, непосильно тяжело для психики маленького ребенка. На медицинском языке достижение момента, когда становится возможным слияние двух представлений о матери как о разных объектах в единый объект, называется интеграцией представлений о частях объекта. Свершившаяся интеграция предвещает установление здоровой, зрелой амбивалентности26. Ребенок, в сознании которого существует единый образ матери, может испытывать противоположные чувства (притом что обычно негативные чувства менее интенсивны, чем позитивные) по отношению к одной и той же матери. До интеграции ребенок мог легко ударить или укусить мать, представляемую как отвергающая часть объекта, потому что она воспринималась как совершенно другой человек, не имеющий ничего общего с хорошей мамой. Теперь же, по достижении интеграции, четырехлетний ребенок, которому мама не разрешает схватить шоколадный батончик со стойки возле кассы, уже не может, как обычно, в бешенстве накинуться на нее с кулаками, потому что помнит, что эта обида — всего лишь маленькая часть его большой, любящей мамы. Неожиданно для себя ребенок вдруг осознает, что, капризничая из-за батончика, он рискует потерять гораздо больше. Обида из-за неудовлетворенности сиюминутного желания теперь противопоставляется совокупности всего «хорошего», что есть в матери: четыре тысячи кормлений, постоянное мытье попы, вытирания носа, утешения, общение и ласковая забота — все это всплывает в детской памяти. Важность ничтожного мимолетного удовольствия меркнет по сравнению с массой воспоминаний о приятных моментах, проведенных с матерью. Столкновение яростного требования батончика и его вновь приобретенной способности помнить о «доброте» мамы приводит к тому, что гнев ребенка постепенно гаснет. Теперь он уже не так зол, потому что вспомнил несметное количество доказательств материнской любви, которые более чем компенсируют его обиду. Этот процесс затухания называется — правда, не совсем корректно — нейтрализацией влечений.
Внимательному читателю может показаться странным, что мы снова вернулись к концепции влечений, поскольку Фейрбейрн утверждал, что такой вещи, как бесцельное/абстрактное влечение, не существует. Как я уже отмечал, Фрейд предполагал, что человечество движимо инстинктами и что под цивилизованностью и добрыми намерениями кипит котел приглушенных влечений. Фейрбейрн находится на прямо противоположном конце спектра теорий, рассматривая людей как изначально хороших, а не пытающихся подавить свои антисоциальные, примитивные инстинкты. Он был убежден, что гнев является результатом неудовлетворения целиком правомерных потребностей растущего ребенка и что дети внимательных, любящих матерей практически не проявляют агрессии. Фейрбейрн понимал, что агрессия у эмоционально благополучных детей отсутствовала не вследствие сублимации мощных инстинктов, а благодаря родительской ласке, которая никогда не давала ребенку повода впадать в ярость. Он говорил также о том, что можно воспитать злобное чудовище, если запрещать ребенку все подряд. Тот факт, что обделенные и страдающие дети превращаются в опасных, жестоких людей, никоим образом не доказывает, что агрессия является основным компонентом нормальной человеческой личности. Ребенок, которому повезло с родителями, может усмирять свои внутренние потребности, потому что его Эго населено множеством воспоминаний о бесчисленных приятных моментах его прошлого. Такой ребенок может отсрочить немедленное удовлетворение своей потребности в удовольствии, сверившись со своими воспоминаниями о приятном. Эти воспоминания помогают ребенку «продержаться» на несколько минут дольше, ведь он уверен, что награда уже близка, или же, если вдруг награда все никак не приходит, он не будет разбит и уничтожен горем, потому что найдет утешение в своем прошлом опыте. По мере взросления ребенок учится довольствоваться все менее и менее «осязаемыми» поощрениями просто потому, что его сознание поддерживается множеством воспоминаний о проявлении заботы и любви.